Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание Страница 5

Генерал дал в распоряжение батальона чудом уцелевший автобат, и бойцы Анжерова разместились по машинам. Игонин постучал в кабину и крикнул шоферу:

— Эй, приятель! Шпарь без остановки до Варшавы. Не хочешь? Куда же тогда повезешь?

— К черту в пекло, — мрачно отозвался шофер.

— Да, от тебя, меланхолика, другого не дождешься.

Куда поедет батальон, никто не знал, кроме, разумеется, Анжерова. Это не так уж и важно — куда. Главное, батальон живет теперь не сам по себе, о его существовании знают в штабе армии, и не просто знают, а поручили какое-то несомненно важное задание. Уже одно это подняло настроение, положило конец тяжелой растерянности.

Анжеров прошелся вдоль машин, проверил, хорошо ли расселись бойцы. Отстав шага на два, его сопровождали два танкиста: один жидковат в плечах, а другой крепыш. Крепыш одет во френч, синие галифе, на голове фуражка с черным околышем. По тому, как он уверенно и независимо держался. Андреев угадал в нем командира. У второго танкистский шлем сбит на затылок, и на лоб упал русый чуб.

Капитан остановился возле машины, которую занял взвод Самуся, и позвал лейтенанта. Самусь вывалился из кабины кулем, качнулся неловко, стараясь потверже утвердиться на земле.

— Возьмите танкистов, — отрывисто бросил Анжеров и заторопился дальше, даже не обратив внимания на неловкость лейтенанта. Самусь уже в спину комбату отрапортовал:

— Есть, товарищ капитан! — И, повернувшись к танкистам, приветливо улыбнулся, широким хозяйским жестом приглашая в кузов: — Устраивайтесь. А ну подвиньтесь, хлопцы!

Урча моторами, машины рванулись с места и помчались вперед, поднимая пыль.

Танкисты устроились у правого борта. Игонин, оказавшийся их соседом, подмигнул:

— А где же третий?

Чубатый взглянул непонимающе.

— А, чудаки! — улыбнулся Петро. — Три танкиста, три веселых друга.

Но танкисты разговора не поддержали. Во вчерашнем бою они потеряли друзей и свои машины. Им было не до шуток.

Ночь опустилась вдруг, будто свалилась откуда-то, вызвездив небо. Далеко вправо от дороги горизонт окрасился дрожащим заревом: что-то горело. В небе гудели моторы невидимых самолетов. Канонада не смолкала ни на минуту, и казалось, будто в гигантской ступе толкли сахар. Шоферы не включали фар — было опасно. Часто останавливались, чтобы сориентироваться в обстановке. Тогда командиры бесшумно сновали мимо, о чем-то переговаривались между собой вполголоса. Тревожные звуки войны становились в такие минуты слышнее. Андреев, все еще не смог погасить обиды на Петра и Тюрина, поэтому сел порознь с ними. Он раскатал шинель, накинул ее на плечи и теперь чувствовал себя хорошо. Ему даже нравилась эта таинственность, это стремительное движение без лишнего шума — лишь ровно гудят моторы машин. Сзади чернеют смутные движущиеся очертания второй машины, за ней — третьей. В третьей тот, кто едет в кабине рядом с шофером, курит, и изредка в смотровом окне возникает красная неприятная болячка папироски, а потом она исчезает. Высоко в небе разбросал беспорядочно изумрудные и оранжевые горошины Млечный Путь. Как все-таки здорово жить!

Ехали всю ночь. На рассвете колонна остановилась на окраине Белостока. Батальон выгрузился, а машины укатили обратно. В густой дремоте дубравы Анжеров построил батальон и держал речь. Потуже натянул на глаза фуражку, расставил ноги на ширину плеч, чтоб тверже стоять, заложил руки за спину. Некоторое время глядел вниз, видимо, собираясь с мыслями. Заговорил глуховато, но четко:

— Третий день от Белого до Черного моря идут кровопролитные бои. Родина в опасности. На нашем участке фашистским войскам удалось продвинуться в глубь территории. Скрывать не буду: положение тяжелое.

Батальон слушал командира, затаив дыхание. Впервые бойцам прямо и честно рассказывали о положении на фронте.

— Батальону приказано, — продолжал Анжеров, — выполнять функции комендантской части города Белостока. Обстановка в городе такова: подразделения, квартировавшие здесь, ушли на фронт. Темные элементы учинили грабеж, насилие над населением. Мы должны навести революционный порядок. Никакой пощады врагам.

С восходом солнца батальон вступил в город. На улицах ни души. Четкие шаги сотен ног гулко отдавались в тишине. В маленьких домишках наглухо закрыты ставни. Солнце сверкало весело, играло в окнах многоэтажных домов, золотило островерхие макушки костела, трепетало в листве скверов, в которых озорно шумели воробьиные стаи.

Как-то странно было и дико: жизнь продолжалась, но без человека. Он исчез, спрятался, убежал. Город, полный доброго летнего солнца, — и ни души кругом. Только батальон, гулко печатая шаг, втягивался в каменный тоннель улицы.

Стали попадаться и первые следы грабежа. Просторные витрины магазинов разбиты. Тротуар усеян осколками толстого, зеленоватого стекла. Валяется кресло без одной ножки, со вспоротой голубой обшивкой. К стене отбросили куклу в ярком цветном сарафане. Ее гипсовая розовая головка раздавлена равнодушным мародерским сапогом.

Чем ближе к центру, тем заметнее следы погрома. На перекрестке двух центральных улиц на мостовую опрокинут газетный киоск. Журналы, газеты, книги разбросаны по мостовой и тротуару, изорванные, истоптанные.

— Книги даже помешали, — сказал Андреев Игонину. — Что же это за люди такие?

— Собаки! — сплюнул Петро. — Руки пообрывать таким мало. Ну уж попадутся они мне — душу вытрясу.

— Тебя они только и ждут, — усмехнулся Тюрин.

— Я человек не гордый, сам найду, коли поховаются по щелям.

— И пулю схватишь. Откуда-нибудь с чердака.

— На меня пуля еще не отлита, будь спокоен, Сема!

— Брось ты с ним, Петро, спорить! — вмешался Андреев. — Разве Тюрина переспоришь?

— Разговорчики! — прикрикнул Самусь, шагающий во главе взвода. — Не на базаре!

Разместился батальон в центре города, в густом тенистом парке, в глубине которого белел красивый дворец с колоннами. В советское время в нем помещался облисполком, а раньше дворец принадлежал какому-то именитому пану.

В вестибюле, в коридорах, в многочисленных комнатах на полу валялись бумаги, выброшенные из столов ящики, чернильницы, ручки с ржавыми перьями, — словом, все атрибуты любой канцелярии, кинутые за ненадобностью. Кафельные печки, кажется, хранили еще тепло от недавнего жаркого огня, пожиравшего документы. В топках горбились черные горки остывшего пепла.

Ближнюю от центрального входа комнату занимал широколицый остроглазый человек в синем пиджаке, подпоясанном широким командирским ремнем с портупеей и с кобурой на боку, в диагоналевых галифе и кирзовых сапогах. Он сидел за столом озабоченный, небритый по крайней мере дня три, так что на щеках и подбородке выступила рыжеватая щетина, и по телефону кому-то отдавал распоряжение о возобновлении работы пекарни. Он поднялся при появлении Анжерова, повесил трубку. Комбат, козырнув, представился. Гражданский тоже назвал себя: оказывается, человек был оставлен обкомом партии и знал, что в город должна прийти воинская часть. Он был рад передать полномочия подтянутому, суровому капитану.

Анжеров снял фуражку, положил ее на стол и, обтерев вспотевший лоб платком, присел на стул.

— Об обстановке в городе вы, вероятно, осведомлены? — опросил представитель обкома, раздвигая портьеру окна. — Едва ли я вам сообщу что-либо новое.

— Да, — сухо согласился Анжеров.

Между тем особняк заполнялся красноармейцами, которые без суетни, но споро прибирали комнаты.

Новый комендант города приступил к своим обязанностям.

В БЕЛОСТОКЕ

1

Первый день в Белостоке завершился без приключений. Взвод Самуся, входящий во вторую роту, охранял особняк, где разместился штаб батальона.

Григорий стоял на часах у ворот парка и видел, как постепенно оживал центр. Жители выглядывали из окон, собирались кучками. Куда-то заспешили первые прохожие. Появились посетители и у капитана Анжерова.

Высоко косяками пролетали самолеты, но город не бомбили. Остальные роты батальона патрулировали улицы. После обеда ребята из третьей привели двух задержанных. У одного левый глаз затек фиолетовым синяком, а правый смотрел с дикой ненавистью. У второго, видно, вышибли зубы — на губах, на подбородке запеклась кровь. Глаза испуганно чиркнули по Андрееву и забились под припухшие веки.

— Кто? — спросил Григорий знакомого красноармейца.

— Парашютисты.

— Допрыгались, гады.

Второй конвоир процедил:

— Расстрелять мало. Целую семью вырезали.

На следующий день взвод Самуся тоже патрулировал. Игонину и Тюрину досталась узенькая улочка в районе нового костела, недалеко от станции. Ставни у многих окон плотно закрыты на болты, а там, где нет ставен, окна занавешены изнутри.