Владимир Рыбин - Звездный час майора Кузнецова Страница 5

Дети налетели на него, повисли со всех сторон.

— Папка приехал!

И он, сдержанно улыбаясь, нес этот драгоценный груз через улицу, торопясь и посматривая на машины, сердито гудевшие у перехода.

Обняв жену, Кузнецов сразу прошел к кроватке, где спала годовалая Лерочка, словно хотел удостовериться, что и она тоже дома. Долго, нахмурясь, смотрел на нее.

— Подумать только, падает бомба — и человека нет.

— Что ты такое говоришь! — испугалась жена и решительно оттеснила его от кроватки.

Искоса, из-под руки она поглядывала на него, все хотела уловить то новое, что появилось в нем за эти дни.

— Который час? — спросил он.

— Второй.

— Мне надо идти в управление.

— Завтра пойдешь. — Жена оторвалась от кроватки и заговорила сердито и назидательно: — Другие дома сидят, как приедут, а он — сразу на службу...

— И я дома сидел. Но не теперь...

Он вернулся к ночи. Устало сел на диван, положив руки на колени.

— Я подал рапорт. В действующую армию.

Жена заплакала, не опуская глаз.

— Назначен командиром полка, которого еще нет. Буду формировать. Костяк — пограничники.

— А как же я? С детьми-то? — выдохнула жена.

— У всех одна беда. Помогут...

А что еще мог сказать он, уходивший в бой? Разве есть другое утешение, кроме простого понимания единства перед общей опасностью? В мирное время все мы вроде порознь, живем каждый своими заботами, а подступит враг, и все личное отодвигается куда-то в запыленные семейные альбомы, в дальние ящики шкафов. Когда зовет труба, из заповедных глубин нашего подсознания поднимается древний инстинкт, заставляющий даже самых строптивых решительно становиться в общий ряд бойцов.

Непросто начинать сначала. Кажется, есть все: приказ, дающий власть, воинские уставы и наставления, регламентирующие боевую учебу, есть опыт и знания. А пришлось — и голова кругом: с чего начинать?

В первый день он чувствовал себя растерявшимся учеником. Чтобы собраться с мыслями, пошел в управление тихим лабиринтом арбатских переулков. И услышал из-под арки захлебывающийся мальчишеский голос:

— Чудовищное злодеяние взбесившегося фашизма всколыхнуло советский народ. Смерть фашистской гадине! Священная ненависть к врагам отечества клокочет в груди каждого советского гражданина...

Кузнецов заглянул под арку и увидел пионера в красном галстуке с газетой в руках и трех старушек на скамейке возле него.

Он слушал торопливый, срывающийся на крик голос и удивлялся ненависти, клокотавшей в газетной статье. Дойдет ли она до людей? Ведь так недавно в газетах писалось о Германии совсем другое. Могут ли люди всего за несколько дней резко переменить мнение? И правильно ли звать к ненависти? Кто они, напавшие на нас враги? Обманутые немецкие рабочие и крестьяне. Их можно презирать за слабость. Но надо ли унижаться до ненависти?

— «Мы будем бить фашистов на суше, в воздухе, на воде и под водой. Мы будем бороться до тех пор, пока последний немецкий солдат не будет вышвырнут с нашей земли, пока не будет уничтожена вся фашистская клика. Нет места на земле гитлеровским изуверам!» — продолжал читать мальчик.

«А можно ли без ненависти идти врукопашную?» — вдруг подумал Кузнецов. Прежде военное искусство представлялось ему лишь борьбой умов и знаний, теперь он начал понимать, что победа будет зависеть еще и от меры ожесточения бойцов...

Несколько дней спустя он услышал по радио слова Сталина о «священной ненависти» и понял: ненависть — это оружие. И немаловажное.

Вскоре Кузнецов уехал во Владимир, а оттуда в красивый сосновый бор над Клязьмой, где должен был формироваться полк.

— Когда подавал рапорт, думал — сразу в бой, — признался он командиру дивизии перед самым отъездом.

— Геройства захотелось? — усмехнулся генерал. — Что ж, все зависит от вас. Сумейте за две недели создать геройский полк.

— За сколько? — удивился Кузнецов.

— Не знаю. Только учтите, часть может быть поднята по боевой тревоге в любой момент, и к тому времени она должна быть вполне боеспособной.

Полка еще не было, личный состав не прибыл, пушки, пулеметы, винтовки, боеприпасы — все на складах. Чтобы еще не созданной воинской части была поставлена пусть общая, но все же боевая задача— о таком Кузнецов даже и не слыхал, этому не учили в академии, об этом не писали в учебниках. Но приказ есть приказ. Стало быть, если к моменту боевой тревоги в полку будет хотя бы одна рота, то и она должна выступить как полноценная воинская часть.

Никакая академия не может выдать рецептов для всех будущих сражений. В бою военачальник часто полагается на свою интуицию. Ему все права, с него и весь спрос. На то и командир, чтобы выполнять приказ. Даже если приказ кажется невыполнимым.

Майор Кузнецов еще не знал масштабов войны. Он, как и многие в ту пору, был уверен, что через месяц-два, самое позднее к зиме, враг будет разбит. Но где-то под этим убеждением уже зрела мысль, что предстоят бои, долгие и упорные.

Когда перед человеком тысяча задач, долго ли растеряться, проглядеть наиважнейшую? Есть командиры, которым до всего дело. Придет такой в подразделение, лично проверяет, блестит ли оружие, плотны ли скатки. И ходят за ним, не дыша, старшины да взводные, шаг за шагом теряют веру в умение своих подчиненных, в свою собственную правоту. В результате зачастую отодвигается на второй план решение вопросов, которые не может решить никто, кроме самого командира части.

У Кузнецова просто не было времени для мелочного контроля. И он сосредоточил внимание на главном — на изучении непосредственно подчиненных ему командиров. Но и в этом деле было столько мелочей, что учесть их все, порой казалось, невозможно.

...В тот вечер особенно тяжела была для него усталость, что накапливалась изо дня в день. Обессилев от бессонницы, он присел возле сосны и задремал. Очнулся от близких голосов.

— Чудит майор. Нужно побыстрей подразделения сколачивать, а он все ходит, беседует, переставляет командиров с места на место.

Кто это говорит? Кузнецов открыл глаза. Над лесом низко бежали облака, и казалось, что это не облака бегут, а сосны клонятся вершинами все ниже — вот упадут.

— Чем ему Светушкин помешал? Мужик требовательный, у него все по струнке ходили.

«Требовательный, да не к себе, — подумал Кузнецов, узнав говорившего — командира роты старшего лейтенанта Васюкова. — Светушкину в бою веры не будет».

Он удивился, что именно Васюков ворчит сейчас. Этот командир казался ему примером дисциплинированности и требовательности к подчиненным. Это не Светушкин, который на тренировках сам всякий раз отдыхал под кустиком, лишь со стороны посматривая на занимающуюся роту. Васюков всегда сам впереди. И у него, Кузнецов это видел, занятия всегда проходят с задором — первым признаком их успешности.

Васюков попал в полк одним из первых. Немного было бойцов и командиров, прибывших тогда, — не больше роты. Стояли на поляне в две шеренги — вроде бы строй, но еще очень небольшой. Кузнецова порадовало, что среди прибывших добрая половина в зеленых фуражках.

— Кому приходилось участвовать в боях — два шага вперед!

Вышло двенадцать человек. А Васюков только качнулся вперед, но не вышел.

— А вы что же?

— Не участвовал, товарищ майор. Но видел, как бомбили дорогу. Это... — Он замялся, подбирая слова, и добавил с сухотой в голосе: — Но я еще поучаствую!

Кузнецов не любил заявлений, основанных только на эмоциях. Но холодный блеск в глазах старшего лейтенанта, весь его облик, сдержанно-напряженный, говорили, что эмоции его — не быстро опадающий взрыв, а подобие большого устойчивого пожара. И взгляд у него был непривычным — жестким и испытующим — прямо в глаза.

«Этот о себе заботиться не будет, только о деле», — подумал тогда Кузнецов и не ошибся. О требовательности Васюкова вскоре заговорили в полку. Бойцы жаловались политруку: «Совсем загонял ротный. Мыслимо ли везде бегом?»

Васюкова ставили в пример на совещаниях, к нему посылали командиров других рот, чтобы поучились. А он словно бы не замечал всеобщего внимания, возвращался в расположение полка после очередного марша, давал бойцам короткую передышку и снова уводил роту по лесной дороге к дальним пустырям, где среди хилых кустарников учил взводы ползать по-пластунски, идти в атаку, перебегая от укрытия к укрытию.

Была у Васюкова одна странность: объясняя бойцам причины тяжелого положения на фронтах, он всегда с ожесточением говорил о некоем предательстве, о недобитых вредителях, якобы пробравшихся в армию.

— Боец Красной Армии умрет, а не отступит перед врагом! — говорил Васюков в беседах с красноармейцами. — Сдавать фашистам наши города и села могут только предатели и трусы!..

Однажды комиссар не выдержал, вызвал Васюкова.

— Вы отдаете себе отчет? Что ж, по-вашему, в армиях, отходящих от границ, полно трусов?