Константин Лапин - Сердце сержанта Страница 5

Санитарки обрадовались нашему приходу: не знали, куда посадить нас, чем потчевать. «Неприкосновенные запасы» сахара пошли в ход. На плитке забурлил железный чайник.

Пока мы отогревались чаем, они рассказывали о своем житье-бытье. Артобстрел, бомбежки, пулеметный огонь — все это они переносили наравне с мужчинами, но у девушек были, кроме того, и свои собственные трудности, не предусмотренные никакими уставами.

Во время нашей беседы неподалеку от землянки разорвался снаряд. С потолка осыпалась земля, и в одном месте простыня обвисла под ее тяжестью. А девчата в этом ненадежном жилье чувствовали себя, точно в глубоком тылу; шальной снаряд не тревожил их. Тося посмотрела на потолок и, выражая общее мнение, сказала:

— Вот какое у нас перекрытие славное — ничто не берет его!

И тут же включилась в обсуждение нового кинофильма, который на днях показывали в большой брезентовой палатке полкового клуба.

— Не правда ли, Машенька похожа на героиню фильма? Вот достать бы фотографию этой киноактрисы да на стенку!

— Читайте нашу газету! — сказал Тихонов, вставая. — Там увидите фотографию живой героини, не из фильма.

Я бы с удовольствием посидел у гостеприимных девушек еще немного, но Тихонов был старшим по званию — приходилось подчиняться. И куда он так торопится? Можно подумать, что мы везем невесть какой срочный материал. Или он заметил, что пристальный взгляд Машеньки раза два останавливался на мне?

— Пишите нам, товарищи! — По молчаливому уговору между подругами Машенька выскочила на мороз проводить нас. — А еще лучше — сами приезжайте поскорей! И фото привозите, слышите?

Говорила она это нам обоим, но ее жестковатая теплая ладонь задержалась в моей руке, и мне показалось, что девушка обращается ко мне одному. Может быть, и Тихонов заметил это? Не сказав ни слова, он зашагал к машине, оставленной нами в овраге на опушке.

По дороге мы молчали. Слева, далеко позади нас, погромыхивала канонада. Где же это стреляют?..

Похоже было на то, что Тихонов теперь надолго ушел в свою скорлупу. Да, не зря в редакции его зовут «рак-отшельник». Я вернулся к разговору, который мы начали по дороге на передовую: когда появится советский Лев Толстой? Может быть, Наташа Ростова наших дней — такая же вот девушка, как эта Машенька. Она выносит раненых и мечтает о киногероях, не понимая, что сама она — героиня... Мой сосед молчал.

— Чего разливаешься? — насмешливо спросил вдруг он меня. — На твоем месте я лучше подумал бы о том разносе, который ждет нас в редакции из-за твоих девушек.

— Во-первых, о разносе нужно думать обоим. А во-вторых, почему девушки «мои»?

— Машенька явно на тебя глазела. Кстати, ты обратил внимание, какие странные у нее глаза. Поэт назвал бы их бездонными, а по-моему, они какие-то пустые, стеклянные.

Разумеется, он нарочно подзуживал меня. Я не отвечал. А Тихонова не легко было остановить, если уж он перешел на этот насмешливый тон.

— И чем она могла тебя пленить, не понимаю?.. Ты ж сам говорил, что не любишь блондинок. И вдруг — любовь с первого взгляда!

Меня подмывало сказать, что если б меня ждала дома жена и двое сыновей, как некоторых из нас, то я вообще не заглядывался бы на встречных девушек. Но это значит подлить масла в огонь. Я молча выслушивал его насмешки.

Вернувшись в редакцию, мы доложили ответственному секретарю о малоутешительных результатах поездки. Не знаю, зачем это понадобилось Тихонову, только он вдруг объявил, что я привез лирический очерк о девушке-санитарке.

— При чем тут девушки? Вас посылали за материалом о героях прорыва, а не о девушках! — Майор Хмелев раже очки протер, чтобы лучше разглядеть меня.

— Но ведь прорыв не получился.

— Да? Вы утверждаете? — Секретарь подал мне телеграмму, которая лежала перед ним. — Прочтите-ка это.

Я быстро пробежал глазами сообщение нашего корреспондента из армии, стоявшей на левом фланге фронта; тот сообщал о наметившемся успехе наступления. Так вот что означала дальняя канонада, которую мы слышали на обратном пути!

— Как только прояснилось положение в полку, — а оно, судя по вашим же словам, было ясно уже вчера ночью, — продолжал секретарь, — надо было мчаться к соседям. Для этого вам, между прочим, и машина была придана. Совсем не обязательно торчать столько времени в медсанроте!

Мы с Тихоновым недолго «торчали» в медсанроте, в этом пункте своего обвинения секретарь не прав, но он был прав по существу; мы смолчали.

— Немедленно выедете в действующую часть! А чтобы впредь вы привозили то, что нужно газете, будете ездить врозь.

В тот же вечер мы на попутных машинах (редакционную нам уже не дали) выехали в разные дивизии.

Недели через две, когда части фронта продвинулись вперед и редакция переехала на новое место, Тихонов в свободную минуту отпечатал фотографию санитарки. Маленький, на одну колонку, газетный портрет подвергся сильной ретуши и не мог, к сожалению, передать обаяния Машеньки Беленькой. Не много рассказала о санитарке и краткая подтекстовка к фото. Я хотел вместо сухой подписи дать в газету свое стихотворение — небольшую безделицу о девушке с сумкой Красного Креста на плече, встреченной мною на фронтовой дороге. Когда я прочитал стихи другу, он только пожал плечами.

— Ты же знаешь, что я понимаю в рифмах столько же, сколько некое домашнее животное в апельсинах. Покажи секретарю.

Майор Хмелев, бросив беглый взгляд на мое творение, вернул листок.

— Спрячьте и никогда никому не показывайте!

Стихи, кажется, действительно не получились. Но я послал их Машеньке вместе с вырезкой из газеты. Не мешало бы послать и фотографию, если б Тихонов не отказался наотрез печатать новый портрет девушки.

— Вот соберусь к ней сам — тогда и отпечатаю. В собственные ручки передам, не как-нибудь. — Не знаю, что он прочел на моем лице, только сразу переменил тон. — Шучу, шучу, старина! Мы с тобой поедем к ней вместе, ладно? И ты еще увидишь, с кем из нас она заговорит раньше, кому обрадуется больше...

Я не раз видел, что девушки засматриваются на моего друга. Товарищи говорили Тихонову, что он похож на Григория Мелехова из «Тихого Дона». Высокий, плечистый, тонкий в талии, со смуглым лицом, на котором выделялся крупный нос с горбинкой, он улыбался, слыша сравнение; я-то знал, что мечтой Саши было походить на самого автора романа, его земляка. И сейчас он улыбался, обнажая два ряда ослепительно белых зубов. Что-то не по душе была мне его уверенная улыбка.

Начались зимние бои. Все корреспонденты были на передовой. В часть, где служила Машенька, мне никак не удавалось попасть: ее полк стоял в резерве, принимая пополнение.

Вернувшись как-то в редакцию, я нашел письмо, адресованное мне. Почерк был незнакомый, почти детский. Писала Машенька.

Она, оказывается, запомнила встречу на фронтовой дороге и наш разговор в землянке. «Ведь не каждый день с поэтами приходится знакомиться». Присланные стихи понравились ей, она прочла их всем подругам — «пусть завидуют». А вырезку из газеты послала домой, «чтоб знали наших!». Машенька писала, что их «хозяйство» сейчас на отдыхе, не смогу ли я приехать к ней в гости. И фотограф пусть приезжает — девчата ждут снимков.

Я показал письмо Саше. Он посмеялся, найдя какие-то две ошибки.

— Мой сын скоро будет грамотнее писать, — сказал он.

Я решил больше не показывать ему писем Машеньки. Он просто завидует мне, вот в чем дело!

Написав девушке, я с нетерпением ждал ответа и очень обрадовался, когда пришел сложенный уголком листок. Между нами завязалась переписка, такая обычная и такая нужная на войне. Нельзя на фронте не получать ни от кого писем — душа затоскует без теплого приветного слова.

Вначале я обращался к Машеньке, как к своей младшей сестренке. Она была смешная и наивная, все печалилась, что у нее нет настоящего друга. Многие в полку пытались ухаживать за ней, но она твердо решила выйти замуж только после победы. Кстати, не знаю ли я слов песенки: «Одержим победу, к тебе я приеду...»? Девушки вечерами любят петь, а слов этой песенки никто не знает.

Я раздобыл в нашем фронтовом ансамбле текст и послал ей. Свое ответное письмо она начала словами: «Одержим победу, к тебе я приеду!». И слово «тебе» было подчеркнуто двумя жирными чертами...

Началась весна, дороги развезло, наступление снова приостановилось. У корреспондентов теперь было больше времени, и мы выезжали в «свободный поиск», то есть в командировки без специального задания, на поиски интересного материала, который встретится в пути.

Я твердо решил съездить к Машеньке. В последнем письме она примерно обозначила свои координаты, написав о себе в третьем лице: «Маша Старцева ходит теперь в школу за Ершовским озером». Я нашел на карте озеро Ершовское и даже здание школы, помеченное квадратиком: здесь, очевидно, стояла их санрота. Приехать в редакцию Машенька не могла, хотя я усиленно приглашал ее, — полк зорко охранял свою любимую «дочку».