Богдан Сушинский - Стоять в огне Страница 5

— Хозяина тоже туда, — приказал оберштурмфюрер по-немецки. Старик все еще не узнавал его. — Общество не из приятных, но стерпит. Терпение — ворота в рай.

Лицо Княжнюка посерело от страха, и он уже не мог сам дойти до сарая. Мазовецкому и Крамарчуку пришлось чуть ли не вносить его туда.

Но перед самой дверью старик все-таки сумел разглядеть лицо Крамарчука.

— Ведь ты же Беркут, — прошептал он побелевшими губами. — Я узнал тебя. Ты — из леса. Партизан. Беркут.

— Точно, дед, я действительно Беркут, — не растерялся Николай. — Однако лучше не узнавай меня. Во спасение души. Здесь был эсэсовец, который приказал расстрелять полицаев, приняв их за переодетых партизан, — вот все, что ты знаешь. Руки пусть пока будут связаны. Дождись кого-нибудь из немцев или полицаев. Тебе понадобится надежный свидетель.

Когда Крамарчук вернулся, Беркут приказал ему и Корневу немедленно навестить Кравчука.

— Пойдете лесом. В селе видеть вас не должны. И судите его тихо, но беспощадно. Ты все понял? — спросил у сержанта, зная, что любую, даже самую незначительную операцию тот всегда готов «слегка приукрасить». Удивительное дело — этот человек отговаривает его от каждой рискованной операции, а потом, выполняя ее, начинает вытворять черт знает что. — Тем временем ты, Колар, проберешься к хате Лесича и осторожненько выведаешь, что там происходит. Если в хате никто не пьянствует, спрячься где-нибудь во дворе. На всякий случай. А господин унтер-офицер остается на месте, — шутливо обратился к Мазовецкому, — любуется пейзажем и не забывает поглядывать на шоссе. Ты, Костенко, побудь за сараем. Готванюк — со мной в хату. Если подойдет смена, — обратился к Владиславу, — пропустишь. Скажешь, что полицаи, мол, пьют с господином эсэсовским офицером.

Поляк одобрительно кивнул и улыбнулся. Он единственный в группе, кроме Беркута, кто хорошо знал немецкий, потому что рос в селе, где жили немецкие колонисты, а кроме того, интенсивно изучал его, когда готовился к профессии разведчика. Мазовецкий был польским офицером. После оккупации Польши фашистами он, вместе с несколькими другими офицерами, сумел пробраться через Скандинавские страны в Англию. А прошлой весной, после соответствующей подготовки, его и еще двоих парашютистов англичане забросили на территорию Польши, вблизи от границы с Советским Союзом. Кто знает, как сложилась бы судьба Мазовецкого, если бы хозяин квартиры, где парашютисты должны были некоторое время скрываться, не оказался предателем. Двоих товарищей Владислава гестапо расстреляло, а его привезли во Львов и там попытались завербовать, чтобы потом заслать в отряд польских партизан.

Вербовка абверу «удалась». Поручик Мазовецкий дал согласие и был направлен в специальный учебный лагерь в Карпатах, но при первой же возможности бежал оттуда. Побег оказался трудным: Владислав несколько раз попадал в облавы и только чудом, уже раненый, сумел добраться до Подольска, где жила его дальняя родственница. Она-то и помогла несостоявшемуся разведчику связаться сначала с Лесичем, а потом, через него, с партизанами-беркутовцами.

Беркут тогда не сразу поверил ему. При первой же встрече с поручиком он рассказал о встрече с майором Поморским и его группой и был очень удивлен, что Мазовецкий ничего не слышал ни о Казимире, ни о Залевском. Хотя Владислав с товарищами должен был совершить рейд от польской границы до Подольска, так сказать, по «старым польским землям». Ему казалось невероятным, что группе Мазовецкого не дали пароль для встречи с Поморским или Залевским.

Владислав прислонился к плетню, закурил и стал наблюдать за улицей и частью проходившей невдалеке дороги. Пока там было подозрительно спокойно. Лишь однажды нервно протарахтела одинокая повозка, а через несколько минут прогромыхала машина, после которой еще долго не улеглось облако пыли.

Тем временем Беркут и Готванюк вошли в хату. На столе стояла недопитая бутылка самогона и лежали две банки немецких консервов. Готванюк взялся было за бутылку, но Беркут остановил его:

— Не время. Ничего не трогать. Стань у окна, чтобы мог видеть дорогу.

Сам уселся на скамье у печи, обвел взглядом изрядно запущенную хату Княжнюка, уже несколько месяцев не знавшую женских рук (Беркут слышал от Лесича, что хозяйка умерла под самый Новый год), и устало закрыл глаза. Раньше чем через час смена полицаям не заявится — значит, можно чуток вздремнуть.

Прошло минут пятнадцать. Лучи предзакатного солнца окрасили багрянцем окна. В комнате воцарился полумрак. Готванюк сидел у окна, упершись локтями в подоконник и, раскачиваясь из стороны в сторону, то ли бессловесно тужил, то ли что-то напевал про себя.

Прислонившись к стене, Беркут задремал. Но очень скоро его разбудил крик Готванюка:

— Командир, швабы!

— Давно пора, — с сонным спокойствием отозвался Беркут. — Сколько их?

— Откуда ж я знаю?! Машина у них крытая. Вон, точно, сюда едет!

— Всего лишь одна машина? — удивленно уточнил Беркут, не спеша поднимаясь. — Рискованно. Ну ладно. Во двор. Держись свободнее. Стрелять только в крайнем случае.

Мазовецкий услышал рокот мотора еще раньше их и, поудобнее пристроив на плетне перед собой шмайсер, приготовил гранату. Затем краем глаза проследил, как, выскочив из-за сарая, залег за поленницей, поближе к воротам, Костенко.

А вот и «оберштурмфюрер». Подошел к калитке, расстегнул кобуру и, вынув из кармана пачку немецких сигарет, принялся угощать его, «унтер-офицера». Эту сцену и увидел из кабины немецкий ефрейтор, когда его машина остановилась возле усадьбы Лесича. Еще через мгновение из кузова выпрыгнул рядовой вермахтовец, а за ним и сам хозяин усадьбы.

Беркут и Мазовецкий недоуменно переглянулись. Появление здесь Лесича было или подарком судьбы, или черной вестью о хорошо продуманной немцами операции. Случайность казалась невероятной. Как истинный служака, ефрейтор вышел из кабины и, став по стойке смирно, отдал им честь.

— Возьмешь солдата, — вполголоса бросил Беркут Готванюку. — А ты, унтер, — водителя. Живым.

5

Крамарчук и Корнев добрались до усадьбы Кравчука примерно за полчаса. К хате скрытно подходили по пологому подковообразному склону возвышенности, щедро поросшей травой и мелким кустарником. Весь этот уголок села был необычайно красив, и Николаю даже стало досадно, что такому негодяю выпало жить среди такой удивительно живописной природы.

— Ты мне одно скажи: как, живя в этом раю, можно было продавать людские души? — словно бы угадал его мысли Корнев.

— В раю их в основном и продают, — проворчал Николай. — Главное, чтобы больше он этим раем не любовался. Беспощадно, но справедливо, как любит говорить Беркут.

Они залегли за кустами малины и несколько минут наблюдали за подворьем, на котором хозяйничала не в меру располневшая женщина лет сорока — сорока пяти.

— Только бы эта лахудра шума не подняла, — вздохнул Корнев. — Иначе придется…

— Не придется, — резко оборвал его Крамарчук. — Не трогать. И так Богом обижена.

Выждав еще минутку, он вышел из-за кустов и, так ничего и не объяснив товарищу, не спеша, как бы прогуливаясь, направился по тропинке во двор. Еще не уловив его замысла, Корнев тем не менее тоже, не колеблясь, поднялся и пошел следом.

Увидев их, женщина на какое-то мгновение застыла с миской в руках, из которой кормила кур. По мере того как эти двое приближались к ней, женщина все больше съеживалась, делалась мельче и неприметнее, словно надеялась остаться незамеченной.

— Бог в помощь, хозяюшка, — почти приветливо поздоровался Николай. — Господин Кравчук здесь проживает?

— Здесь, — испуганно сказала она. — Ефим, к тебе! — добавила неожиданно тонким голоском.

— Кто? — сразу же появился на пороге хозяин. Он был в штатском, но из-за пояса брюк выглядывала рукоятка пистолета, которую он небрежно прикрывал ладонью.

— Почет и уважение, господин Кравчук. Из Подольска мы, из полиции. Срочное дело, — не сводя глаз с пистолета, уверенно шел на него Крамарчук. — Есть приказ шефа гестапо…

— Кого, кого?! — недоверчиво переспросил Кравчук, ступая ему навстречу. Это был приземистый мужичок лет пятидесяти, с обвисшими плечами и землистым лицом. Под вышитой, посеревшей от пыли и пота рубахой, словно ворованная тыква, несуразно выпирал живот.

— Шефа гестапо, — уже более сухо повторил Крамарчук, ощущая в слишком пристальном взгляде агента воинственное недоверие. — Мы от него. Однако хотелось бы поговорить без хозяйки, — взглянул на женщину. — В доме что, гости?

— Нет там никого, — ответил Кравчук и так же пристально посмотрел на Корнева, который уже стоял чуть позади Николая. — Вас тоже не ждали. Но коль уже во дворе… то прошу, прошу… — заулыбался Кравчук и вдруг, не переставая улыбаться, схватился за пистолет. Выстрелить он все же сумел, однако Николай успел отбить руку и, выхватив из-за пояса нож, ударил Кравчука в грудь.