А. Кеплер - Гвардии мальчик (Сборник) Страница 5

А потом пришли немцы… Началась эвакуация… Зиновий Афиногенович покидал свой двор последним. Тяжело было уходить из родных мест. Семье Романовых поручили угнать колхозный скот в Заволжье. Жена с дочкой ехали в кибитке, каких много тогда катилось по родным степям на восток, в глубь страны…

В течение недели Зиновий Афиногенович не слезал с седла ни днем, ни ночью, охраняя колхозные стада. Сын неутомимо помогал отцу. Если раньше, до войны, отец разрешал ему ездить верхом на лошади только на водопой скотины, то теперь для мальчика наступило полное раздолье. Он еще не отдавал себе полного отчета в том, что происходило вокруг и, по-детски забываясь, носился по степи на вороном колхозном скакуне, как степной ветер. Зиновий Афиногенович одобрительно посматривал тогда на сынишку и ему становилось как будто легче.

Когда стада были переправлены за Волгу, отец сказал матери, что уходит обратно в Котельниково, в партизанский отряд.

— И я с тобой,-заявил Миша.

— Ты?

Отец задумался. По усталому лицу матери потекли крупные слезы.

— Ты… ты не плачь, мать,-дрогнувшим голосом вымолвил Зиновий Афиногенович. Знаю; тяжко, но ведь жизни все равно не будет коли враг на нашей земле. Ты же видишь, ты же сама пони маешь, мать…

— Вижу, отец, все понимаю! Что ж, иди…

— Ас ним как?-показал отец на сына.

— Я пойду с тобой,-снова сказал Миша,-я не отстану от тебя, папа.

— Как, мать, а?

— Как ты, Зиновий Афиногенович…

И мать, как в те далекие годы, когда она была еще невестой, доверчиво спрятала свою голову па широкой груди мужа.

Когда отец и сын пробрались в свой хутор,: там уже не было ни немцев, ни белой «хатки, ни тополька, ни яблоньки. Даже обгорелых пеньков не осталось. Вся усадьба была изрыта воронками от снарядов. Отец и сын, сняв шапки, молча стояли на родном пепелище.

. Вспоминая теперь эти, незабываемые горькие минуты Зиновий Афиногенович вслух произнес:

— Как сон все…

— Что, папа?-спросил Миша.

Предавшись воспоминаниям, Зиновий Афиногенович на время забыл о сыне, как будто улеглась и тревога о нем. Задумчиво провел рукой по щетине давно небритой бороды, точно хотел очнуться от. тяжкого забытья. И в это время над головой загудели моторы тяжелых немецких

самолетов. Неприятный воющий звук нарастай. Это шли на Сталинград немецкие бомбардировщики с вражеского аэродрома.

И тут же, словно в ответ им, послышался конский топот и все ближе и явственнее стали доле* тать до слуха партизан дикие пьяные выкрики.

Холодок прошел по спине Миши. Он щелкнул затвором. Вихор из-под шапки выбился еще больше, глаза потемнели.

— Не стрелять!-скомандовал командир, заменяв нетерпение мальчика.

— Бить только прицельным и наверняка, когда немцы поднимутся на бугор,-добавил он тихо, нотах, что эти слова были услышаны во всем отряде.

Миша замер. Рядом лежали гранаты, пулеметные диски, ящик с патронами. Отец спокойно лежал за пулеметом и только чуть заметно подрагивал на спусковом крючке его палец. Миша лег рядом с отцом.

— Огонь!

И стальной ливень хлестнул по противнику.

Лошади падали, шарахались в сторону и, не повинуясь всадникам, бешено крутились на месте…

— Огонь! огонь! - хрипло кричал командир отряда. И никакая сила не смогла бы теперь остановить огненный шквал, которым партизаны встретили врага. Уцелевшие от кинжального огня гитлеровцы залегли за бугорки, за трупы лошадей, за кустики полыни. Партизаны сменили пуле четы на винтовки и начали уничтожать врагов по хозяйски-сосредоточенно, беспощадно.

— Эх, патронов маловато, Миша!-сокрушений вымолвил отец, выбрасывая пустую обойму.

Румыны и немцы начали отползать обратно, а те многим удалось перевалить за бугор, где партизанские пули уже не доставали их.

— Отбили их, отец!-радостно сказал Миша.- Теперь не сунутся!

— Погоди радоваться, сынок. Враги коварны Гляди-ка, что там?

Миша глянул, куда показал отец, и увидел на горизонте несколько всадников, которые во весь опор летели по направлению к хутору.

За подмогой пошли гады,-сказал отец.-Ну, держись теперь, сынок. И он начал углублять свой окопчик. Миша помогал отцу.

— Орленок, орленок, взлети выше солнца,-, тихо, чуть-чуть слышно запел он.

— Нельзя петь,-строго и внушительно сказав Зиновий Афиногенович. - Не время, сынок.

А мальчику в это время так хотелось стать орленком, расправить крылья, подняться над степью высоко-высоко и полететь к маме, к родным советским воинам, к самому товарищу Сталину и рассказать ему, как сражаются партизаны за Сталинград.

— Может, за танками пошли?-прервал его мечты отец.-Давай-ка, сынок, сделаем две-три связки гранат. Авось пригодятся…

Из- за бугорка вновь показались вражье конники, и было их много больше, чем раньше Они мчались во весь опор, точно хотели растоптать горсточку храбрых, непокорных людей. Партизаны уже различали перекошенные от злобы ли да врагов и, казалось, чувствовали горячее дыхание взбешенных коней. Экономя патроны, они подпускали врагов все ближе и ближе. Еще минута, и вот они ворвутся в расположение отряда, но тут прозвучала команда:

— Огонь!

Стальной ливень снова хлестнул по врагам. Передние упали, на них налетели другие, и тех гитлеровцев, которых не сразила партизанская пуля, топтали теперь свои.

— Гранаты!-послышалась команда. И в толпу обезумевших врагов полетели связки гранат. Схватка была жестокой, страшной.

Партизаны отбили одну, потом другую, потом третью атаку врага…

Солнце перевалило за полдень, когда немцы и румыны, убедившись, что партизан взять не легко, подвезли к ложбине пушки, минометы и начали засыпать небольшую горстку храбрецов минами и снарядами. Это был не бой, а уничтожение советских людей, которые предпочли смерть позорному немецкому рабству.

Партизаны, казалось, втиснулись в самую землю. Злость охватила Зиновия Афиногеновича: пушки и минометы стояли за бугром и нельзя было истреблять метким огнем их орудийные расчеты. Приходилось ждать, когда немцы покажутся, наконец, из-за бугра.

Смерть каждую минуту вырывала из рядов партизан все новые и новые жертвы. Погиб командир отряда Ломакин, погиб Василий Баннов, погибли многие другие товарищи, а снаряды и мины не переставали рваться на небольшом пятачке, где залегли народные мстители. Комья мерзлой земли не раз осыпали Мишу и Зиновия Афиногеновича, но смерть и на этот раз обошла их стороной.

А враги все били и били и, казалось, этому истреблению людей не будет конца. Но вдруг артиллерийский обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Наступила гнетущая тишина, пахло едким сладковатым дымом.

— Рус, сдавайся!-послышались крики немцев, но едва они взбежали на бугор, как по ним снова хлестнул шквал партизанского огня, точно мертвые ожили и снова взяли в руки винтовки и пулеметы. Румыны и немцы пришли в ярость. Под огнем партизан они выкатили пушки, и минометы на гребень холма и стали расстреливать партизан прицельным огнем в упор. Народные мстители брали на мушку орудийную прислугу, но на место убитых тотчас же появлялись другие, а партизан становилось все меньше и меньше. Вот смолк пулемет справа от Миши. Вот прекратился сухой треск винтовочных выстрелов слева… Так прошло тридцать минут, может быть час. Выстрелы из ложбины, где залегли партизаны, слышались все реже и реже.

Миша оглянулся по сторонам и с ужасом увидел, что.весь отряд уже истреблен. Строчил только пулемет отца, и немцы сосредоточили теперь на нем огонь всех своих орудий. Зиновий Афиногенович, черный от дыма, продолжал истреблять врагов, но неизбежное свершилось… Осколки мины попали в окоп, отец взмахнул руками и упал навзничь. Пулемет захлебнулся.

Мальчик бросился к отцу.

— Папа…

Тихо. Ни звука. Только свистят в ответ осколки немецких снарядов и мин. Отец лежит на спине и его открытые глаза пристально смотрят в серое осеннее небо. Снежинка упала на ресницу да не растаяла. Миша смахнул ее, прижался своим пылающих лицом к жесткой седой щетине отца

— Папочка… Родной мой… - простонал Миша.

Убедившись, что партизаны перестали стрелять, немцы прекратили огонь, но выжидали двинуться дальше, боясь подвоха со стороны партизан. Десятки биноклей были направлены в ложбину, которая была превращена теперь в кладбище.

— Рус, сдавайся!-послышались голоса, но в ответ не раздалось ни одного звука, не хлестнул как раньше пулеметный огонь.

Осмелев, немцы и румыны начали подниматься, трусливо озираясь по сторонам. Выстрелов не было. И тогда вся вражья орда бросилась с бугра к ложбине.

— Прощай, папа,-тихо сказал мальчик и б последний раз припал к посиневшим холодные губам.

Враги приближались. С невероятным трудом оторвался Миша от отца и пошатываясь встал во весь рост на бруствере окопа. Увидев маленького мальчика, немцы остолбенели от удивления, в их рядах наступило замешательство.