Павел Кочегин - Человек-огонь Страница 5

— Тяни, тяни! — кричит Венька Полубаринов.

Коля машинально хватает удилище, в воздухе блеснула рыбка и булькнула в реку.

— Уснул, тетеря! Какого окуня прозевал! — укоряют товарищи.

Солнце палит нещадно. Воздух тяжелеет, дышать становится труднее. Попрятались в траву комары, не слышно жужжания овода. Тобол как будто засыпает: меньше стало круговоротов, медленнее перекат воды. Все замерло. Внезапно из-за Казахского плоскогорья громадным клином выползла тяжелая, свинцовая туча.

— Гроза идет, домой! — крикнул Веня.

— Самый клев начался, а ты — домой, — возразил Коля.

Тобол потемнел. Вдруг земля и тучи соединились ломаной ослепительной линией. Началась гроза. Зашлепали по воде капли, пузырясь на зеркале реки.

Саша озирается, но старается не показывать вида, что ему страшно. При каждом ударе грома Веня боязливо втягивает голову в плечи, прижимается к обрывистому берегу.

— Эх ты, трус несчастный! Боишься грома — сиди дома! — бросает Коля.

— Правильно, сынок, говоришь. Грома не надо бояться, — раздался за их спинами мужской твердый голос.

Ребята повернули головы. Над обрывом стоит незнакомый мужчина. Он высок ростом, широкоплеч. Густые брови срослись над переносицей, а под ними веселые карие глаза.. Черная бородка подстрижена клинышком, усы густые, короткие. Белая вышитая косоворотка перетянута узким ремнем с металлическими блестящими концами. Темные брюки в полоску заправлены в охотничьи сапоги.

Раздался новый раскат грома, и вдруг туча разорвалась пополам, выглянуло яркое солнце. Все оживилось, повеселело. Мужчина легко соскочил с обрыва, сел на приплесок рядом с Колей, положил на его давно не стриженную голову загрубелую руку и словно бы прикоснулся к сынишке, которого оставил далеко-далеко в Новгородской губернии. Вздрогнуло и сердце мальчика: вспомнил он родную руку деда.

Тем временем на небе не осталось ни облачка.

Незнакомец назвался Андреем Кузьмичом и сказал, что он богомаз и приехал в Кочердык писать для церкви иконы.

— Старые-то боги пооблупились, вот я и намалюю новых, молитесь на здоровье, — с иронией проговорил он, а глаза при этом весело блестели.

В поселок возвращались на закате солнца. Дядя Андрей рассказывал о жизни в далеких городах, о заморских странах, о чудо-машинах.

Веня Полубаринов сообщил дома о встрече на Тоболе.

— Ну и о чем же он с вами беседовал? — заинтересовался отец.

— Намалюю, говорит, новых богов, молитесь на здоровье.

— Вот что, Веня, если еще раз встретите с ребятами богомаза, запоминай все, о чем речь вести будет. Смекнул?! А я вот тебе новый ремень купил в станице. Примерь-ка.

…За свои политические убеждения Андрей Кузьмич Искрин был приговорен царскими властями на вечное скитание по земле русской: ему был выдан паспорт, с которым он не имел права проживать в одном селе дольше установленного срока. Но церковный староста, узнав, что политический — художник, оставил его обновлять иконы в церкви.

Вскоре к Андрею Кузьмичу, как на пригретую солнцем полянку после длинной зимы, потянулись и пожилые, и молодые казаки.

За поселком, на краю бора росла старая сосна с мощными ветвями, с потрескавшейся корой на стволе в два обхвата. Она перешагнула «царскую» дорогу и остановилась впереди бора, приняв на свою широкую грудь удары степного ветра. У этой сосны, окруженной молодой порослью, часто встречались поселковые парни с Андреем Кузьмичом.

Воскресенья Андрей Кузьмич проводил с Колей Томиным. Они удили рыбу, собирали грибы, ягоды, купались. Коле нравилось, что дядя Андрей разговаривал с ним, как со взрослым. Мальчик узнал, как появились на земле бедные и богатые, какая будет жизнь, когда не будет буржуев и нищих, а все люди станут равными. Только такая жизнь сама не придет. За нее надо бороться, и борьба эта жестокая, страшная. Того, кто пойдет по этому пути, ожидают тюрьмы, каторга, а может быть и виселица.

Андрей Кузьмич как-то сказал Коле:

— Тебе, сынок, со мной одному скучно. Пригласи-ка за грибами Сашу и Ахмета. Веселее будет.

Дядя Андрей и его юные друзья вышли на опушку бора с полными корзинами грибов и присели отдохнуть под кроной сосны-великана.

Над лесом поднялось яркое солнце.

Андрей Кузьмич прищуренными глазами взглянул на небо и громко продекламировал:

И если гром великий грянетНад сворой псов и палачей,Для нас все так же солнце станетСиять огнем своих лучей.

— Дядя Андрей, а кто такие псы и палачи, — несмело спросил Саша.

— Большой дом в ауле за Тоболом видел?

— Видел.

— В нем живет палач Кобек. Он грабит людей и глумится над ними. И в вашем поселке есть палачи, которые сосут кровь из трудового народа — маслозаводчик Харинас, атаман Полубаринов.

— Кобек-то бусурман, а наш атаман… — возразил Саша, но дядя Андрей перебил его:

— Оба они одним миром мазаны. Кобек имеет табуны лошадей и овец, а ваш атаман сотни десятин земли.

Ахметка пожаловался.

— Работай, работай — атаман била, Харинас била. Шибка плохо.

— Над всеми этими палачами есть главный палач, — продолжал дядя Андрей. — Царь. Подрастете, вас научат саблями рубить, пиками колоть, нагайками бить рабочий люд, псов царских постараются из вас сделать.

— Я никогда не буду псом, — сказал, как клятву дал, Коля.

— Заговорился я с вами, а мне пора к атаману, отметиться надо, что я дома. Боится ваш атаман разлуки со мной, вот как он меня любит.

…Страда в том году была нерадостной: палящее солнце и суховей выжгли хлеба. Коля вырывает редкие низкорослые стебли пшеницы и складывает их в кучи. Пот ручьями катится по лицу, ест глаза. Разломило спину. Невмоготу стало, и он разогнулся. Со стороны Усть-Уйской станицы показалась пыль. Через минуту на пригорок выползла телега с двумя конными стражниками по бокам. Коля приложил ладонь ко лбу, вгляделся — и ему показалось, что он летит с обрыва.

— Дядя Андрей! Андрей Кузьмич! Куда вы едете, куда?!

— Не я, сынок, еду, меня едут, — шуткой ответил Искрин.

Андрей Кузьмич поднял руки, и звон цепей сполохом отозвался в юном сердце.

В воздухе свистнула нагайка, по щеке дяди Андрея потекла струйка крови. Второй стражник стукнул плашмя саблей по спине возницу, который сидел до этого истуканом, надвинув на глаза картуз. Возница с остервенением стал хлестать коня, и телега, дребезжа по «царской» дороге, скоро скрылась в лесу.

Коля упал на траву и горько заплакал.

Подавленный случившимся он медленно побрел с пашни.

Кому рассказать о своем горе? Кому излить обиду?

Неожиданно для себя он оказался у маслозавода.

— Коля? Кто тебя била? — встревожился Ахмет.

— Дядю Андрея увезли.

— Зачем везли? Куда везли?

— Стражники…

— Ай-ай-ай! Хороший человек — тюрьма садил; плохой человек — дома гулял. Зачем так, Коля?

— Не знаю, Ахмет, не знаю, — ответил Коля, сдерживая навернувшиеся слезы.

Оставшееся после раздела с матерью имущество Николая Томина поселковый сход решил продать, а деньги положить в банк до призыва на службу, когда ему нужно будет купить коня, сбрую, обмундирование, шашку и пику. А потом начались торги. Каждый богатей не прочь был взять парня под опеку, благо подопечный здоров, трудолюбив и исполнителен. Бородачи сцепились. Николай стоял посреди толпы и, чтобы не видеть ощеренные рты «благодетелей», хулящих друг друга, отвернулся. На пригорке его сверстники играют в догонялки, у них никаких забот.

— Что, тебе, за скотинушку торгуются, — раздался голос казака Гордея Алтынова.

Эта оброненная как бы невзначай фраза больно ударила по самолюбию подростка.

Громко, перебивая шум, Николай сказал:

— Вы, господа старики, торгуйтесь, а я пойду.

…После схода дядя Леонтий в раздумье проговорил:

— Сам видишь, Кольша, у меня своих ртов много, и вряд ли я их прокормлю до нови. Подайся-ка ты в Куртамыш, там знакомый купец живет, он, бог даст, пристроит тебя к делу.

Взяв котомку, Николай вышел, понуро опустив голову.

Так, не поднимая головы, медленно плелся он по улице. Завернув за церковь, Николай столкнулся с Ахметкой Нуриевым.

— Ахмет! Ты зачем здесь, промерз ведь?

— Ай-ай! Почему так говоришь? Твоя идем провожать.

— Меня?!

И как-то сразу посветлело у паренька на душе.

По бору шли молча. Вот лес оборвался, перед подростками раскинулась бескрайняя степь. Остановились у памятной сосны.

— Куда идешь?! Зачем Ахмета бросал? — дрожащим голосом спросил Нуриев.

— Надо, Ахмет, — еле сдерживая слезы, ответил Коля. — Негде мне жить. Не нужен здесь я никому. А тебя я никогда не забуду.

Друзья крепко обнялись. Коля резко повернулся, поправил котомку и быстро зашагал навстречу неизвестности.