Анатолий Чехов - У самой границы Страница 50

— Степан Антонович, что такое государственный человек? — спросил Саша.

— О? — удивился Зозуля, как будто только сейчас заметил ребят.-А чего вы здесь сидите?

Саша и Славка сидели спиной друг к другу возле окна. Славка отдирал от табуретки какую-то щепку.

Саша смотрел на Зозулю темно-серыми, широко открытыми глазами.

— Ну, так что ж вы понадулись, как квочки? — снова спросил Зозуля.- Интересно мне, чего вы тут сидите?

— За пулемет…- угрюмо пробурчал Славка.

Дверь отворилась, и через порог осторожно переступил Алька. Когда он узнал, что Саша и Славка сидят арестованные, он, не задумываясь, решил разделить с ними наказание, потому что он тоже участвовал во всей этой истории.

— А за какой пулемет? — еще больше удивился Зозуля.- Ничего не знаю. Может быть, ты знаешь? — спросил он у Альки.

— Знаю,- ответил Алька,- за пулемет…

— А ты тоже арестованный или добровольцем?.- спросил Зозуля.

— Добровольцем,- сказал Алька и, подвинув скамейку, сел рядом с Сашей.

— Дядя Степан, скажите нам, что такое государственный человек? — снова спросил Саша.

— А у нас все государственные,- ответил Зозуля.- Вот ты, я, Славка, Алька, например…

Зозуля говорил с ними полушутя, но что-то в Сашином лице заставило его оставить шутки и даже отложить кисточку.

— Старшина Панкратов, Саша, был государственным человеком,- сказал он очень серьезно.

— А капитан говорит, что у нас каждый солдат — государственный,- заметил Саша.

— Ну, конечно же, каждый солдат, каждый советский человек,- ответил Зозуля.- Возьми хотя бы нашу заставу, твой Петрозаводск, например, да весь наш Советский Союз! Если нет тебе ничего дороже родной земли,- тогда ты и есть государственный человек, может быть, даже такой, как твой отец, Константин Сергеевич…

— Нас-то ведь воевать не пускают! — заметил Славка.

— Что ты, брат, без войны жить куда интереснее! — отозвался Зозуля.- Только работай!

Слушая Зозулю, Славка отдирал, отдирал щепку и, наконец, отодрал ее от табуретки.

— Одно «государственное дело» готово! — взял его за руку Зозуля.- Все люди делятся на две категории,- сказал он,- одни щепку бы на место прибили, а другие — с мясом рвут. А если б все от табуреток щепки драли* тогда и сидеть было б не на чем.

Зозуля не ругался и не донимал Славку, а просто и спокойно говорил, но возразить опять-таки было нечего. Славка даже на щепку поплевал и попробовал прилепить ее на место.

— Степан Антонович,- спросил Саша,- а почему капитан сказал, что у нас каждый солдат — государственный?

— А это я вам лучше покажу,- охотно согласился Зозуля.- Вот, например, видали, когда строй стоял,- на всех автоматах пластинки привинчены а на пластинках — надписи. Это в сорок третьем году мы тридцать восемь тысяч двести сорок рублей собрали и написали письмо коллективу одного из военных заводов. Да вот оно и письмо, а вот и ответ.

Зозуля подошел к висевшей на стене бронзовой рамке.

«Воодушевленные успехами нашей Красной Армии,- начал он читать,- мы, бойцы, командиры и политработники подразделения Киселева и Ракова, вносим все свои сбережения — тридцать восемь тысяч двести сорок рублей на изготовление автоматов, которые желаем получить в наше подразделение».

— Ну, тут, значит, подписи,- сказал Зозуля.- А вот это, видите, ответ,- продолжал он: «Дорогие товарищи! Коллектив нашего завода с большим воодушевлением принял заказ на изготовление автоматов на средства бойцов, командиров и политработников вашего подразделения. Обещаем заказ выполнить досрочно. Мы шлем вам свой горячий привет и пожелание скорой победы. Коллектив Н-ского завода».

Письмо мы написали зимой, а в конце лета уже и автоматы получили, и на каждом надпись: «Изготовлено на личные средства воинов подразделения Киселева и Ракова». Вот это дело вышло у нас по-государственному, а автоматы начальник самым лучшим бойцам, сержантам и офицерам вручил…

— Рравняйсь!.. Смирно!..- раздалось за окном.

Саша и Славка выглянули во двор. Возле казармы строился боевой расчет. Саша не первый раз видел, как строятся в наряд, заряжают винтовки. Сейчас же главное для него было то, что в наряд на охрану границы шел Зябрин, которого Саша до сих пор считал хвастуном и несерьезным человеком. Но Зябрин прямо так и доложил капитану, что в составе наряда готов нести службу по охране границы, и капитан, стоя против него, как будто специально Зябрину отдавал приказ.

Саша стал внимательно слушать, что говорил Рязанов.

— По данным комендатуры и войскового наблюдения,- продолжал капитан,- на сопредельной стороне жителями производится работа вблизи границы: сенокошение, заготовка дров, обработка огородов и ловля рыбы. Кажется все спокойно. Но нельзя забывать, что империалистические государства всегда проявляют особый интерес к пограничным с нами странам. Вывод из обстановки: возможно нарушение границы агентурой иностранной разведки…

Зозуля и ребята слышали, что Зябрин, когда капитан кончил говорить, в точности повторил весь приказ.

— Ну вот,- сказал Зозуля,- и Зябрин у нас государственный человек… А теперь смотрите сюда,- сказал он и подошел к карте.- От Балтики и до Тихого океана — шестьдесят тысяч километров границы. А чтоб врагу пролезть — и полметра хватит… Вот хотя бы я, например, сержант Зозуля, в наряде стою. Иду я в дозор и знаю, что за мной сейчас вся страна, а я, как часовой, как боевое охранение на переднем крае,- вот тут уж ни одного гада не пропустишь: в землю зароется, и из земли его выдерешь!

Никогда еще Зозуля не говорил с ними так серьезно. Сейчас он был как будто другим человеком: не усмехался, не поднимал с нарочитым удивлением свои широкие брови. Положив на карту крепкую руку с умелыми гибкими пальцами, он стоял перед ними, как будто и сейчас был на самой границе и охранял свою Родину от врагов.

— Ну, ладно,- сказал он,- раз вы все равно здесь сидите, давайте заниматься делом…

Под заголовком «За Родину» Зозуля написал: «За мир во всем мире» и в центре приклеил фотографию Сашиного отца. Под фотографией, украсив ее алой рамкой с траурной лентой, он аккуратно переписал стихотворение:

Это утро только начиналосьНа границе Родины моей,Над заставой солнце поднималосьИсчезал туман и дым с полей,Пролетали птицы над болотом,Воздух был по-утреннему чист…Ты остался здесь, у пулемета,Константин Панкратов — большевик, чекист,Но враги не смяли нашу силу,Знали мы, что вновь сюда придем.Мы нашли, герой, твою могилу,И над нею клятву мы даем.Спи в цветах с росою серебристой!Спи среди озер, лесов, полей!

Неусыпные стоят чекисты На границе Родины твоей!

Зозуля немного смущенно взглянул на ребят и подписал внизу мелкими буквами: «Сержант Зозуля».

Тут только Саша догадался, что четверостишие под портретом отца, написанное золотыми буквами на красном полотне, сочинил тоже Зозуля:

Ты с нами жив, чтоб снова сердцем чистымК фашистским бандам ненависть будить.Ты доказал, что значит быть чекистом,Как даже смертью можно победить…

— Дядя Степан,- спросил Саша,- а можно и мне что-нибудь в газету написать?

— Для того и газета, чтобы в нее писать,- ответил Зозуля,- только дашь мне, редактору, проверить.

Саша взял листок бумаги и, помусолив карандаш, тоже написал стихотворение:

Никто и никогда не смеетСтать с кинжалами в рукахНа землю независимую нашу.Долой тому голову с плеч,Кто принесет свой меч!..

Саша еще немного помусолил карандаш и приписал внизу:

Долой войну!Долой всех ее помощников!Долой всех, кто против нас идет!

— Здорово! — похвалил Зозуля.- Стихи твои прямо что надо: и войну долой и ее помощников… Вот мы их здесь и напечатаем.

Под словами «За мир во всем мире» Зозуля нарисовал Спасскую башню и зубчатую кремлевскую стену. Оставив место для Сашиного стихотворения, он начал столбиками размещать заметки. Саша мазал их клеем, Славка подавал Зозуле, а тот, приложив заметку к листу, накрывал ее газетой и разглаживал руками. Алька вместо пресса держал заметки ладошками, чтобы они не вздумали отклеиться.

Когда капитан Рязанов вошел в комнату, Зозуля разрисовывал заголовки заметок; Славка, высунув язык и сопя от усердия, красил красной тушью кремлевскую башню; Алька добросовестно держал заметки руками; Саша переписывал в газету свои стихи.

Капитан, молча наблюдая, остановился у порога. Алька подошел к нему и, заглядывая снизу в лицо, спросил:

— Теперь нам можно играть?

Капитан, не отвечая, машинально положил ему руку на голову. На один короткий миг перед ним встала врезавшаяся в память картина: затянутое дымом небо, горящие дома, на раскисшей дороге толпа беженцев, обломки стула, разбитая тачка. Старуха с узлом за плечами, с козой на веревке. Рядом — мальчик, такой же, как Алька, нет, гораздо меньше Альки…