Петр Сальников - Горелый Порох Страница 50

— Зачем же доверять сразу, товарищ подполковник, — засуетился Речкин. — Нас тоже учили не верить словам. Но у меня есть доказательства!

Речкин обрадовался такому обороту дела. Разве не существенное доказательство — партийный билет?! Награда? Медальоны? И он, как бы придя в себя, с нескрываемой горделивостью принялся за «доказательства». Поначалу откуда-то из-под шинели он достал моток бинта, в котором была упрятана медаль «За боевые заслуги». Из кармашка гимнастерки он вытянул партбилет и красноармейскую книжку. Все это положил на стол и принялся вдруг давать пояснения о небольшом расхождении в написании его фамилии.

— Правильнее она написана в партийном билете: «Речькин». То есть через мягкий знак. В книжке бойца по небрежности полкового писаря, мягкий знак пропущен…

На медаль и документы подполковник смотреть не стал, а передал их капитану Северову. Тот, сверив написание фамилий, с недоуменном спросил:

— А причем тут мягкий знак?… Правильно сделал армейский писарь, пропустив его.

— Дело в том, товарищ капитан, что моя фамилия образована не от слова «речка» — то, что течет, а от другого слова «речь», то есть от голоса, от говорящего звука… В партучете я смог убедить, а в воинской канцелярии к моим доводам отнеслись небрежно. Так что, на самом деле я — Речькин.

— Похвально, однако не столь важно, — ухмыльнулся подполковник. — На войне и мягкий знак за твердый сойдет. Для нас важнее другое: как ты, старшина, все это умудрился сохранить при лагерном режиме? Ведь немецкие лагеря наверняка пожестче, нежели наши, сибирские.

Догадливый Речкин, поначалу по синеньким петличкам, а теперь и по разговору понял, что в освобожденный лагерь приехали представители НКВД. Это окрылило его. Он всегда находил в лице энкавэдистов неистовых защитников от всего вражеского. И потому никогда не оскорблялся никакими вопросами или действиями с их стороны.

Речкин с настороженностью в глазах, но с мягкой улыбочкой, словно он виноватился в невиноватом действе, не торопясь и взвешенно ответил:

— Нас учили в институте, товарищ подполковник, также и конспирации. Она особенно необходима следователю для практики выявления и разоблачения врагов народа. Я, товарищи командиры, — продолжал старшина, как бы отвечая всем присутствующим, — воспользовался тайником…

Сообразительный Речкин отшагнул к кровати, где валялся с отшибленной крышей скворечник. Поднял его и показал, что документы и медаль хранил в нем, а сам скворечник прятал в сугробе за школьным сараем, где обычно зарывались в снег умершие.

— Туда, за сарай, товарищи командиры, поверьте, мне самому было страшно смотреть, не только немцам, — Речкин деланно саданул кулаком по боку скворечника и бросил его на пол.

— Похвально! Похвально! — подполковник прикурил вторую папиросу от окурка первой и спросил Речкина: — Ну, а к награде за что представлялся?

Правду было говорить легче, и Речкин с нарочитым спокойствием, с присущим ему самолюбованием доложил:

— Медаль я получил за выполнение спецзадания.

И он рассказал, что действительно с ним произошло под Брянском, где их пехотный полк держал оборону. Правда, от полка тогда не оставалось и половины, но бойцы держались предельно стойко. Окопы, ходы сообщения рылись в открытом ржаном поле, почти на виду у противника. Немецкая «рама», облетывая в целях разведки наши позиции, вдруг высеяла из своего брюха тучу листовок. Поле, залегшие цепи стрелков сплошь были усыпаны ими, как первым снегом. Комиссар полка группе бойцов приказал собрать все до единой листовки. Возглавить эту группу добровольно вызвался молодой коммунист Речкин. Прочесывая, как граблями, рожь, а также ряды красноармейцев, было собрана не одна тысяча листовок. В них немецкая пропаганда сулила гарантию жизни, хорошее питание, свободу от большевиков и жидов и призывала сдаваться в плен. Жизнь и жратва на войне — соблазн великий, но не за тем набивались карманы шинелей пачками листовок, чтобы тут же идти и сдаваться. Очень пригодной оказалась бумага для курева.

— Я лично собрал тогда на поле две тысячи тридцать одну и еще изъял у красноармейцев сто шестьдесят восемь листовок. Задание было выполнено, за что и получил награду, — закончил рассказывать Речкин.

— Похвальная точность! — одобрил и это сообщение подполковник. — А скажи-ка, любезный, так никто из полка и не воспользовался прямым назначением листовок — в качестве пропуска в плен?

— Были единицы, кто прятал в складках пилотки по одной листовке — явно не для курева. И я не мог не донести об этом куда надо… С ними дело имели уже ваши товарищи…

— Очень похвально. Молодчина, старшина! — подполковник похлопал по плечу Речкина.

Того будто во второй раз вознесло волной и его было трудно удержать от соблазна похвалиться другим «подвигом».

— Я, товарищи командиры, был представлен и к другой медали — «За отвагу». Это случилось уже под Тулой… Выследил интеллигентика — вражеского лазутчика. Служил в нашей роте писарем. И с такой же фамилией — Писцов. Так вот он на своем аллюминиевом котелке кончиком штыка наковыривал названия всех городов, деревень и пунктов, какие наша часть оставляла врагу на своем отступном пути — почитай от самой границы… Когда я обнаружил, то спросил его: зачем он это делает? Писарь ответил: «Это мой дневник». На это, говорю, существует бумага и карандаш. Завилял, заюлил: на войне и броня горит, а ты о бумаге… Я, говорит, не для себя пишу, а для тех, кто выживет — для истории. За грамотея стал выставлять себя. А какая это «история», если под каждым названием пункта на котелке ставилась дата и цифры убитых, раненых и все прочее. Явно такие «котелки» он отправлял не в наши музеи, а своим агентам для информации германскому командованию.

— У тебя чутье контрразведчика, старшина. И это очень похвально!.. Ну, а как же ты сам-то угодил в плен? — спросил подполковник, раскуривая третью папиросу.

После того, что насказал о себе Речкин, он не испугался и этого вопроса. Старшина словно ожидал его, и ответ был готов:

— Я, как брат милосердия, санитарный инструктор уже полуразбитой роты, занимался своими прямыми обязанностями. У меня было много раненых. В тот момент командир роты со взводными командирами отсутствовали — их вызвало вышестоящее начальство. Старшим по званию с остатками роты находился один сержант — из окруженцев и примкнувший к роте накануне. Он был артиллеристом и в пехотные дела не вникал. Не выставил даже постов наблюдения и боевого охранения. Немцы застали врасплох, и я разделил беду с боевыми товарищами… Кстати, этот артиллерист подозрительно быстро сбежал в первый же день дислокации нашего лагеря.

— Как его фамилия?

— Донцов.

— Имя?

— Денис. Отчество не знаю, — четко отвечал Речкин. — Он мне показался не только отчаянным и смелым человеком, но и подозрительным…

— Кажутся черти с хвостами да тещи с блинами, — неуклюже пошутил подполковник. — Знаем мы таких смельчаков… Капитан Северов, возьмите эту фигурку на заметку!

Подполковник поднялся со стула и, как бы разминая отсидевшие ноги, зашагал туда-сюда по комнате.

— А скажи-ка, старшина, сколько же людей в лагере? — спросил он.

— Наш лагерь располагался в двух местах — здесь, в школе и школьном парке, и в церкви, неподалеку отсюда. Тут выжило человек четыреста — почти одна треть. Сколько осталось в церкви, мне неизвестно. В школе находились раненые — сотни полторы. Осталось менее половины. Вот и все, что я вам мог доложить, товарищи командиры.

— Ты свободен, старшина! — повысив голос, сказал подполковник. — Можешь идти!

— Есть! — неуклюже, как-то уже поотвыкши, козырнул Речкин. Но, спохватившись, замолотил снова: — Ой, товарищи командиры, я же не показал вам главного!

Старшина подскочил к кровати и вытянул из-под нее санитарную сумку, плюхнул на стол и раскрыл ее.

— Что это? — подполковник осторожно, будто опасную вещь, взял двумя пальцами черный пластмассовый патрончик и повертел его перед глазами.

— Медальоны, товарищ подполковник! — выпалил Речкин.

— Вижу, что медальоны. Не ослеп.

— Их я собрал от умерших бойцов, — пояснил старшина и, вспомнив Назара Кондакова, повторил его слова: — В этих крошечных патрончиках — судьба павших, можно сказать, героев. В них же слезы и горе их детишек, жен и матерей…

— А ты сентиментален, старшина. Похвально, однако не ко времени… Слез и без медальонов хватает. И это сейчас совсем не главное, как ты сказал, старшина, — подполковник, не раскрывая хотя бы для любопытства, небрежно бросил медальон в сумку. — Для нас теперь важнее точно установить, где и как гибли истинные герои, а не где дохли предатели и подонки! Знай, молодой человек, умереть — это еще не геройство. Подлинный герой тот, кто отдал жизнь во имя Родины и Великого вождя, а не тот, у кого не хватило духа уберечь даже свою шкуру и пал от собственного бессилия.