Геннадий Семенихин - Расплата Страница 51

А потом сердце как-то остывало к окружающему, и он уже не ощущал тех сладостных толчков в груди.

Проехав полустанок, именовавшийся в обиходе по фамилии бывшего купца-магната Цикуновкой, он уже равнодушно созерцал и проволочный забор, которым была обнесена территория военного склада, и осыпи песчаного карьера, откуда вывозили слюду, и даже знаменитую Голицинскую церковь, где были захоронены в одно время останки самого Матвея Ивановича Платова, которым и до сей поры гордится все воинство донского края вот уже сколько лет.

Дронов искоса бросил взгляд на внешне равнодушное лицо Лыкова и с неожиданно шевельнувшейся неприязнью подумал: «Что ему? Нет ведь у него такого чувства любви к нашим местам. — Но тут же и осек сам себя: — Нет, не прав ты, Иван Мартынович. Как же нет, если этот парень готов жизнь отдать за землю, по которой сейчас стучат колеса маневрового паровоза, и разве можно не сравнить собственную тревогу с его тревогами? Вот высажу я, машинист Дронов, бывшего сержанта и завершу свой рейс точным исполнением предписанного задания. А у Лыкова тревоги будут только возрастать. Найдет ли он, по всей вероятности, придуманную тетку, ответит ли она отзывом на его пароль, сумеет ли укрыть, обогреть и организовать возвращение в Новочеркасск? Ишь, как он внешне спокоен. Даже насвистывает что-то, шельма. А на душе небось туманно-туманно».

— Приготовились, — предупредил его Дронов и заставил «кукушку» замедлить бег.

Лыков приблизился к нему и, посерьезнев, заглянул в самые зрачки. Смуглая кожа натянулась на его скулах. Глаза, еще минуту назад источавшие бесшабашную насмешливость ко всему окружающему, потемнели, словно опустевший колодец, и язвительные нотки умерли в голосе, когда он сказал:

— Спасибо вам за воинскую выручку, Иван Мартынович. Даже не ожидал, что вы такую решительность проявите. Бегущих к вокзалу фрицев видели? Они сейчас небось всю станцию блокировали. Будьте осторожнее, когда с Александровки назад пустые платформы пригоните.

— Ничего, бог не выдаст, свинья не съест, — пробасил Дронов.

Он поправил на голове промасленную кепку, из-под которой выбивался смолисто-черный чуб, одними глазами усмехнулся. К-13, отдуваясь от быстрого бега, замедлил ход. Лыков неторопливо вылез из будки машиниста задом, потом легко соскочил с нижней приступки и по инерции пробежал несколько метров вслед за удаляющимся паровозом. Остановился, помахав на прощание рукой. К-13, дав прощальный гудок, уже набирал скорость.

Обычно в июльские дни от нещадно палившего солнца и душного ветра Александр Сергеевич Якушев закрывал в своем кабинете и большой комнате, которую с его легкой руки гости и домочадцы именовали залом, все окна. Но и это мало спасало. Июльское солнце проникало во все щели, духотой обдавало с ног до головы. Таким же оно было и в этот день, но хозяин дома не ощущал жары. Липкий мелкий озноб бил его от головы до пят.

— Наденька! — визгливо позвал он супругу. — Помоги мне, пожалуйста, согреться.

— А чего бы ты пожелал, Саша? — откликнулась из соседней комнаты жена. — Если мучит жажда, могу тебе предложить чайник с холодной заваркой. Разумеется, чай не цейлонский и не индийский, а эрзац из непобедимой великой Германии фюрера. Могу по сусечкам поскрести и добыть ложку или две такого же эрзац-кофе для заварки.

— Да не нужны мне ни эрзац-чай, ни эрзац-кофе, мною овладел какой-то непонятный озноб. Я сейчас от холода весь дрожу. Хотелось бы что-нибудь на себя набросить.

— Саша, да не малярия ли у тебя? — встревожилась жена. — Вот уж действительно одна беда в дом не приходит, за ручку другую ведет. Подожди, я сейчас. — С этими словами она распахнула скрипучие дверцы платяного шкафа и возвратилась в кабинет мужа, неся в руках старенький темно-красный клетчатый плед.

Лет десять назад, уже после гибели брата Павла, Александру Сергеевичу подарили этот плед студенты-выпускники. С тех пор много раз во время ночных приступов астмы он им укутывался, если тело, сломленное порывистым уничтожающим кашлем, начинало зябнуть. На нем даже клеймо какой-то индийской фирмы сохранилось.

— Возьми, Саша, накройся, — жалостливо посоветовала Надежда Яковлевна.

Александр Сергеевич послушно развернул плед, набросил на дряблые плечи, резко опустившиеся от кашля книзу, как будто были они придавлены полутонной нагрузкой, не меньше.

— Смотри-ка, вроде бы помогает. Не зря великие физики первыми заявили, что тепло — это одна из основ человеческого существования. Разве не веет, например, мудростью от такого изречения: «Человек, всегда держи голову в холоде, брюхо в голоде, а ноги в тепле».

— Ты все перепутал, Саша, — улыбнулась Надежда Яковлевна. — Автор этого крылатого выражения не мог употребить в таком сочетании вульгарное слово «брюхо». Тебя бы сейчас любой ученик старшего класса поправил. Или студент.

— Спасибо за комплимент, Наденька, — покачал головой Якушев. — Однако ты не права в одном.

— В чем же?

— Наш скромный техникум до сих пор выпускал не философов, не филологов, а только гидромелиораторов, которые навряд ли точно процитировали бы эту поговорку.

— А теперь? — с неожиданным вздохом, опуская глаза, спросила жена.

— Что означает твое «теперь»? — удивился Александр Сергеевич, до которого не сразу дошел смысл ее вопроса. — Ах, теперь, — произнес он, спохватившись. — Теперь господин немецкий комендант, может быть, захочет, чтобы при новом режиме наш техникум выпускал одних полицаев. Откуда я знаю? К нам уже приходил какой-то офицер из комендатуры, ведающий вопросами культуры. Знаешь, Наденька, у него было такое жесткое лицо, что просто не верилось, когда он расточал комплименты донскому казачеству, которое, по его суждению, всегда было за царя и отечество и, разумеется, против большевиков. Не лицо, а неудобная для откровенности маска была у этого офицера. Он также выразил уверенность, что весь педагогический персонал техникума станет надежной опорой нового порядка.

— И в чем же смысл его визита? — тихо спросила Надежда Яковлевна.

Александр Сергеевич неожиданно раскашлялся, так что испарина выступила на лбу.

— Черт побери, что за плед и сколько ему лет, — пробормотал он, повеселев малость оттого, что выразился в рифму. — Хотя бы на каплю согрел. Нет, он не борец с моей несносной астмой. Она непобедима. Так о чем ты меня спросила, в чем смысл визита этого боша? Вопрос логичен, ибо они без цели не приходят. Представитель комендатуры переписал фамилии всех педагогов и объявил, что с осени, по его мнению, начнутся в техникуме занятия и в связи с этим будет назначен директор.

Надежда Яковлевна, подперев кулачком щеку, в своей любимой позе слушала мужа, стараясь не пропустить ни одного его слова. Якушев видел, как натянулась желтая, с нездоровым оттенком, кожа на ее лице, горестно подумал: стареет.

— Саша? — неожиданно спросила она. — А что, если тебе предложат кресло директора?

— Директора? — разразился веселым хохотом Александр Сергеевич. — Вот это ты здорово сфантазировала.

— А ты не смейся, — задумчиво сказала она. — Ведь ты для них прежде всего внук знаменитого героя Дона, любимца самого графа атамана Платова Андрея Якушева. Какой же комендант при нынешних обстоятельствах не пожелал бы тебя увидеть в роли своего прислужника. Ручки вывернут, вот и пойдешь. Ты не шути. Ты сейчас для них козырная карта.

— Боже мой! — воскликнул Якушев. — Да ты, Наденька, настоящий провидец.

Плед спал с его плеча. Он потянулся его поправить, но вместо этого натолкнулся на холодную руку жены и погладил ее как-то особенно нежно, и это невольное его движение не осталось Надеждой Яковлевной не замеченным. Она благодарно взглянула на мужа потухшими глазами.

— Ничего у них не получится, Наденька. Астма. Я за нее в этом случае, как за надежную каменную стену, прячусь.

— Ну, а если и это не поможет? Тогда?

— Тогда, — задумался Якушев. — Тогда я вспомню великого Архимеда, который чертил на песке в день взятия Сиракуз и спокойно сказал замахнувшемуся на него мечом врагу: «О, воин, не спутай моих чертежей».

— О-хо-хо, — вздохнула Надежда Яковлевна, отвлекая мужа от незаконченного разговора. — А где-то наши ребяточки, Веня, Гриша? — Потом она встала и тихо, только что не оглядываясь по углам, спросила: — А ты что думаешь, Саша? Они к нам со своим новым порядком уж не навечно ли?

— Да ты что? — даже задохнулся от негодования старый Якушев. И на его бугристом лбу мгновенно вспухли синие вены. — Как ты могла сказать такое. Неужели веру в наш русский народ утратила? — Он едва не закашлялся, но, совладав с приступом, укоризненно покачал головой: — Чудачка, да как ты только подумать могла — дочь казачьего атамана. Да это, это же не только нелогично, это попросту дичь какая-то в твоих мыслях, извини меня. Чтобы немецкие фашисты властвовали над казаками?..