Евгений Войскунский - Мир тесен Страница 51

— Ну, ну? И что же этот Шиповников?

— Утик, — сказал Зинченко и мрачно выругался.

— Утик? Куда утик?

Но тут старшина доорался-таки до ребят, они пошли куда-то изучать немецкие противопехотные мины. Я остался в кубрике один с незнакомым дневальным.

Все же я уразумел вот что. В последний день пребывания взвода Щербинина на льду исчез этот Шиповников. Утром его хватились — не пришел из патрульного обхода. Он всегда плелся в хвосте, его напарник не обеспокоился, когда замела поземка и скрыла фигуру Шиповникова: чего там, не маленький, добредет до шалаша. Измученный, продрогший, повалился на холодные нары, но часа через два его будто в бок толкнули — проснулся, вскинулся, хвать-похвать — нет Шиповникова. Ни тут в шалаше, ни в соседнем. Разыскал Щербинина, доложил: не вернулся Шиповников. Надо идти искать, спасать — не упал ли, не замерз ли. Пошли немедленно; напарник по своему следу, который не успела замести поземка, вывел к тому месту, где появился второй — шиповниковский — след. Тут, видно было, Шиповников топтался. Может, и сидел на снегу. Потом его след круто повернул к северному берегу. Щербинин с ребятами шли по следу, петляющему меж торосов, до упора. До финской заставы, обстрелявшей наших. Щербинин долго звал Шиповникова, орал, срывая голос. В ответ неслись пулеметные очереди. В то утро взвод Щербинина сменили на льду. Вернулись сюда, в казарму. Появились, само собой, особисты. Выспрашивали у ребят про Шиповникова, сволочь такую. Напарника шиповниковского — на губу по-строгому. А Щербинина-мичмана вчерашний день увели. Говорят — под трибунал.

— За что? — потрясение спросил я. — Шиповников сбежал — так при чем тут Щербинин?

Дневальный хмуро пожал плечом.

— Слушай, друг, — сказал я, — а где капитан ваш? В какой комнате?

— Там, — показал дневальный взмахом руки. — Только зря. Не до тебя ему. Стой! — окликнул он, когда я направился к арке, за которой были двери комнат. — Оботри свои говнодавы. — Он кивнул на швабру в углу.

Я постучал в дверь, на которую показал дневальный, и, заглянув в комнату, спросил:

— Разрешите?

В комнате было сильно накурено, дым стелился под высоким потолком длинными полосами, плавал серыми островами. Капитан стоял у стола с зажженной спичкой, с трубкой во рту. В ноздри ударил знакомый запах его табака. Сидевший сбоку у стола чернявый политрук оторвался от писанины и строго спросил:

— Что вам нужно, товарищ краснофлотец?

— Я к капитану…

— Капитан занят.

Но тут капитан взглянул на меня и сделал рукой с зажатой трубкой плавный полукруг:

— Заходи, Земсков.

Робея, я подошел, поздоровался. Он выжидательно смотрел узкими монгольскими глазами. Попыхивал трубкой. Знаменитую на весь Гангут буйную черную бороду наш капитан сбрил, отчего лицо его как бы стало шире, казалось одутловатым. Было жаль сбритой бороды. И такое вспыхнуло ощущение, словно что-то кончилось, ушло невозвратно. Но я, конечно, был рад, что он узнал меня.

— Товарищ капитан, — сказал я, — вам привет от главстаршины Ушкало.

— А! Как он там? Когда выписывается?

— Говорил, скоро выпишут.

— Ладно. Возьму его к себе комвзвода.

Я было вякнул, что Ушкало хочет вернуться в БТК, но капитан сделал запрещающий жест, рассыпая красные искры из трубки:

— Никакой бэ-тэ-ка! Лед охранять надо. Ты слыхал, что у меня лучшего комвзвода забрали?

— Да, товарищ капитан… Непонятно только… Ну, сбежал Шиповников — так Щербинина за что же под трибунал?

— А как по-твоему, Земсков? — грозно вопросил он, сдвинув черные брови. — Ты, кажется, не из желторотых. Ленинградец, кажется, а? Должен понимать, что мы за вас, бойцов, головой отвечаем. Должны, вояки чертовы, понимать, что не в солдатиков играем оловянных! О жизни и смерти идет дело! Что?

Я хотел возразить: ведь не залезешь каждому под череп, чтоб знать все мысли… Но я видел, что капитан сильно взволнован…

— Я ничего не сказал, товарищ капитан.

— Ладно. — Он разом погасил огоньки в глазах. — Ты иди, Земсков. Ушкало скажи, что я его жду.

И нагнулся к бумагам, которые прилежно писал политрук.

— Товарищ капитан, — сказал я, готовый к тому, что он сейчас меня изругает, обматерит, вытолкнет, надоедливого, взашей. — У меня к вам вопрос… маленький… на минутку…

— Ну что? — досадливо поднял он брови. — Спасенья нет от тебя, Земсков. Ну, быстренько!

— Товарищ капитан, я про ребят… кто на «Сталине» остались… Про Безверхова, Литвака… Дроздова…

— Ну? — Капитан, нахмурясь, выколачивал пепел из трубки в огромную, будто выдолбленную в квадратном камне, пепельницу.

— Почему их не спасли? Там же было много народу… не все же прыгнули на тральщики…

Политрук оторвался от писанины и воззрился так, как если бы у меня на голове выросли бычьи рога.

— Вы зачем пришли, товарищ краснофлотец? — резко спросил он. — Что за провокационные вопросы задаете?

— Погоди, Иван Палыч, — тронул его за плечо капитан. — Послушай, Земсков. Ты где служишь? В СНиСе? Я бы мог сейчас позвонить твоему начальству, чтоб тебе влепили суток десять гауптвахты по-строгому. Что? За дерзость. Вопросики твои, и верно, смахивают на провокационные. Но ты был у меня десантником. Помню, как ты к ничейному острову за мотоботом ходил. Чтоб товарищей похоронить как надо. И поэтому советую, Земсков, по-хорошему: не ходи с такими вопросами. Война есть война. Ясно тебе?

— Ясно, товарищ капитан.

Мне бы повернуться по-строевому, уйти восвояси. Но что-то мешало. Что-то саднило душу… заставляло робость природную превозмочь…

— Товарищ капитан, — отчаянно продолжал я стоять столбом посреди комнаты, — вы не знаете, где сейчас капитан второго ранга Галахов?

— Галахов? Зачем тебе Галахов?

Я торопливо, будто вскачь, объяснил: слышал на Гогланде, наш командир базы просил Галахова срочно отправить к месту катастрофы все наличные плавсредства…

— Откуда ты это знаешь?

— Я сам слышал! Они вдвоем шли по пирсу навстречу, я своими ушами…

— Галахов, насколько я знаю, в Ленинграде, — сказал капитан задумчиво. — Ступай, Земсков. У меня от тебя голова болит. И не лезь ни к кому с такими вопросами. Особенно — к Галахову.

А что «провокационного» было в моих вопросах? Не могу понять. Погибли люди на подорвавшемся транспорте — их не спасли, не послали за ними корабли с Гогланда. Допустим, обстановка не позволила. Тогда — объявите в частях, куда влились гангутцы: так и так, товарищи, обстановка не позволила снять со «Сталина» всех людей. Я даже почти уверен: за ними послали корабли, но они не смогли пройти сквозь минные поля… Так и скажите! Всю правду! И тогда — ну что ж, война действительно есть война… Разве мы не понимаем? Разве ты бы не понял, Безверхов Андрей? Ты ж у нас на Молнии был Главный Стратег. Конечно, ты бы понял сложившуюся плохую обстановку (минные поля, шторм, туман, и опять мины, мины…). И я бы, не отводя глаз, выдержал твой, Андрей, укоризненный взгляд… и твой немигающий, по-кошачьи желтый, Ефим Литвак… Я бы выдержал ваши взгляды, ребята!

Но почему-то гибель «Сталина» утаивается. Будто не было той окаянной декабрьской ночи. Будто взрывы мин, полыхнувшие в ночи и потрясшие наши души, нам приснились. И даже спросить нельзя! Вопросы почему-то не принимаются. Более того, объявляются «провокационными», хотя, видит бог, заподозрить меня в провокаторстве так же нелепо, как, например, объявить верблюдом. Или китайским императором. Перуанским инкой.

Кому бы излить душу? С кем посоветоваться? С кем же еще, как не с Толькой Темляковым. У него ума палата, и все вопросы он решает правильно.

В кубрике телефонистов Темлякова не было. Я сунулся на «Кросс» — сказали, что он отстоял вахту и ушел. Нашел я его в ленкомнате, пустой и нетопленой. Т.Т. сидел за столом, накрытым красной скатертью, в шапке со спущенными ушами, и читал толстую книгу. На столе лежала ученическая тетрадка. Т. Т. кивнул, когда я вошел, схватил карандаш и что-то выписал из книги в тетрадку.

— Вот послушай, Борька, — сказал он с таким радостным видом, словно только что решил главную загадку жизни. — Гегель пишет, что абсолютный дух на протяжении истории воплощается в разных государствах, двигаясь с востока на запад. Вначале — в форме египетского царства, потом — ассиро-вавилонского, принимал образ греческих государств, римской империи, а сейчас — образ прусской монархии. Более того! Прежние типы государств — все временные, а вот прусская монархия — навеки! Каково? Абсолютный дух завершил свое развитие в прусском королевстве. Вот откуда идет германский нацизм!

— Зачем тебе это?

— Да видишь ли, комиссар велел подготовить доклад о преступном характере гитлеровского государства. В разрезе указания товарища Сталина: гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий и государство остаются. Я раскопал литературу, наткнулся на Гегеля…