Генрих Гофман - Герои Таганрога Страница 55

Когда Вайс сел за стол, Василий спросил:

— Ты что так поздно?.. Докладывай.

Вайс снял с руки белую повязку полицая, с которой ходил по городу после комендантского часа, и молча окинул взглядом присутствующих.

— Ладно, потом. Это не срочно, — устало проговорил он.

— А чего ты скрываешь? Здесь все члены штаба собрались. Лишних никого нет, — сказал Тарарин. — Так, что ли, Василий?

— Вроде так. Просто сухо у него во рту, вот и не хочет рассказывать. Налей-ка ему, Максим.

— Правильно, пусть поначалу выпьет за фюрера, царство ему небесное, — поддержал Максим Плотников.

Вайс выпил полстакана самогонки, закусил огурцом и сказал коротко:

— Нашел я Манина.

— Где? — встрепенулся Пазон.

— Лида Лихолетова у одного рыбака обнаружила... Ходил я к нему.

— Ну и что? Почему он сбежал? — в один голос спросили Тарарин и Плотников.

— Говорит, испугался. Пазон с Николаем Кузнецовым все перешептывались за его спиной. Подумал он недоброе, да и махнул в окно. Ушел через сад.

— Хорошо, если все так, а не иначе, — сказал Василий, — почему же тогда Сахниашвили арестовали?

— По какому-то доносу. Это я установил точно. Во время обыска у него нашли в кармане нашу листовку.

— Откуда у тебя такие сведения? — спросил Максим Плотников.

— А это уже его личное дело. Тайна, так сказать, о которой даже я не расспрашиваю, — остановил Максима Василий.

— То, что сведения точные, могу поручиться. Сахниашвили сидит в арестном отделении полиции. Это в подвале бывшего Дома пионеров. Там и Морозова содержали... А Копылова там нет. Видно, в гестапо он или в зондеркоманде. Кстати, могу доложить членам штаба, что мной установлено наблюдение за полицией и полевой жандармерией. Туда дважды ходила Раневская, сожительница старшего лейтенанта Мусикова, который является членом нашей организации. Раневская работала в госпитале военнопленных и знает Первеева и Сахниашвили. Доктор Сармакешьян рассказывает, что Сахниашвили называл и ее в числе тех, кому он давал наши листовки...

— Постой, постой, Вайс — прервал его Василий. — Во-первых, Мусиков знает меня, знает, что я член подпольной организации. Видимо, и Раневская знает об этом. Да и Пазон с Тарариным ходили к нему домой. Она и их, наверное, видела... Но нас-то не арестовали.

— Нет, Василий, — вмешался Тарарин, — когда мы к нему заходили, у него никого не было.

— Как члены организации, мы его мало интересуем. А что ты командир, он может только догадываться, — сказал Вайс.

— Тогда понятно, почему он через фронт не пошел, — проговорил Пазон.

— А давайте проверим этого Мусикова, может, и Раневская чем-то себя покажет, — предложил Константин Афонов.

— Мы его уже проверяли. Листовки он расклеил. И во время диверсии на заводе вел себя по-настоящему. Но, наверное, следует его еще раз проверить. А как?

— Дадим ему задание немца убить в городе, а сами проследим, как он это выполнит.

— Что ж, ты прав, Костя, можно и так, — согласился Вайс. — В общем, учтите, с ними что-то нечисто. К господину Брандту советские граждане приходят только под конвоем. А эта дамочка за несколько дней дважды там побывала. И Мусиков мне не нравится.

— Да, Василий, теряем мы бдительность, — сказал Тарарин. — Организация разрослась. Если посчитать все группы, больше полтыщи народу наберется. Так и провокатора нетрудно подцепить. Мы ведь с февраля даже клятвы от новых членов принимать не стали.

— Кто ж его знал, что фронт на Миусе остановится? Ведь со дня на день Красную Армию ждали... «Согласен бить немца, добывай оружие и бей с нами». Не ты ли сам этот лозунг выдвинул? А теперь поумнел сразу. — Василий задумался. — За Сахниашвили я поручусь — не выдаст...

— Да, он не подведет, — согласился Вайс. — А вот за Копылова поручиться трудно. Мало мы знаем этого парня.

— Вы меня простите, но мне кажется, мы сами себя подводим. Несерьезно действуем, — вмешался в разговор Петр Турубаров, не проронивший до этого ни слова.

— Говори, коли начал, — Василий повернулся к нему.

— После похорон наших летчиков народ толпами на кладбище валит. И я и мы все преклоняемся перед мужеством этих героев. И, честно скажу, ежели что, я сам живым в руки не дамся. Последняя пуля в обойме — всегда моя. Это твердо... Но зачем штаб приказал расклеивать на кладбище листовки?

— Какие листовки? — недовольно поморщился Василий.

— Вы же приказывали, сами и должны знать.

— Так это не листовки, а призывы, всего одна фраза: «Отомстим гитлеровцам за смерть советских летчиков!»

— Про это я и веду речь. Ладно бы один раз расклеили, а то ведь каждый день, и все в одном месте, на кладбище. А немцы, думаете, дураки? Выследят и поймают кого-нибудь...

— Может, нам с перепугу всю работу свернуть, носа нигде не показывать? — в гневе сказал Василий и стукнул кулаком по столу.

— Василий! Правильно он говорит, — поддержал Петра Максим Плотников. — Когда мы по всему городу расклеиваем листовки — попробуй поймай нас. А тут каждый день и все в одном месте. Сами палец Стоянову в рот кладем. Смотри, как бы он у нас руку не оттяпал.

— Ладно, — примирительно сказал Василий. — С этим вопросом кончено... Костя! Скажи Андрею, чтобы с утра передал в группы: пусть прекратят клеить листовки на кладбище.

— Теперь надо решить, что делать с Маниным, — напомнил Вайс.

— Где он сейчас?

— Остался у рыбака.

— Это у Глущенко, наверно?

— Да, у него.

— Завтра вместе сходим к нему, хочу сам побеседовать. А с Раневской и Мусиковым ты, Сергей, не затягивай. Поручи Пазону, поручи другим ребятам, и чтоб глаз с них не спускали. Мусикову Тарарин завтра же на заводе передаст задание штаба убить немца. Потом доложите, как он выполнит. Ну что? Если больше вопросов нет, можно выпить за скорейшее освобождение.

— А как с первомайским праздником? — спросил Тарарин.

— По-моему, ясно. Ведь договорились уже. Ты, Георгий, готовишь лозунг для завода «Гидропресс». Кому вывешивать — сам назначишь. Перцев обеспечит лозунг для кожзавода, Лихонос на вокзале. В ночь на Первое мая и вывесят... — Василий оглядел всех, остановил взгляд на брате. — Что-то вы, Костя, с зондерфюрером Диппертом долго тянете?

— Где ж его взять? Уже неделя, как он в Германию укатил, и никто не знает, когда вернется. Может, его сами немцы теперь расстреляют. У нас ведь что получилось? На подсобном хозяйстве огромный семенной запас был заложен. Кто-то еще осенью бирки на мешках перевесил. Яровые озимыми пометили, а озимые — яровыми. Так и посеяли. Теперь снег сошел, а на полях ни одного всхода. Сейчас озимые сеять заканчивают...

— Вот это уж зря. Наши придут, а вместо хлеба — солома. — Василий вспомнил Акименко, который рассказывал ему об этом.

— Что теперь сделаешь? Не идти же к немцам с повинной. Да и не известно, кому еще урожай убирать придется. — Константин Афонов встал из-за стола.

Поднялся и Василий, расправил ремень на гимнастерке, спросил:

— Ночные пропуска у всех есть? — и, получив утвердительный ответ, добавил: — Тогда пошли, поздно уже.

Все направились к двери и по одному стали выходить на улицу.

Только Петр Турубаров остался на ночь у Максима Плотникова.

Николай Кондаков жил на одной улице с семейством Перцевых.

В последние дни апреля он случайно заскочил к соседям по какому-то пустячному делу. Федор Перцев малевал первомайский лозунг на полотнище красного ситца. Он развел зубной порошок и клей в небольшой стеклянной банке и выводил кисточкой жирные буквы.

— Чем это ты занялся? — удивленно опросил Кондаков.

— Не видишь? К Первому мая готовлюсь.

Кондакова даже в жар бросило от такой находки: «Сотня обеспечена!»

— Ты что же, сам придумал или кто посоветовал? — с безразличным видом поинтересовался он.

— А зачем тебе знать?

— Так и я бы мог помочь.

— Это надо обмозговать... Есть тут один человек. Могу свести тебя с ним. — Федор опустил кисточку в банку и вытер руки.

— Не художник ты, сразу видно, — Кондаков взял кисть и стал подправлять неровные буквы. — Что за человек? — спросил он между делом. — Где работает?

— На «Гидропрессе» слесарничает... Коммунист.

— У немцев регистрировался?

— Нет.

— Значит, настоящий... Я, наверно, и сам его знаю. Я там со многими знаком. — Кондаков продолжал старательно подправлять кривые буквы. — Фамилия-то его как?

— Афонов Василий, — проговорил Федор и сразу же спохватился, что сболтнул лишнее.

Но Кондаков будто не слышал его слов и продолжал водить кисточкой по кумачовому полотнищу.

В этот день он задержался у Перцевых дольше обычного. Смеялся, шутил, ругал немцев, а перед уходом попросил Федора познакомить его с Афоновым.

Но через несколько дней он решил не ждать этой встречи. Уж очень заманчиво было получить деньги за незарегистрированного коммуниста.