Канта Ибрагимов - Учитель истории Страница 56

— Эстери, — натужно произнес Малхаз, — может, я не то говорю, не так говорю, грубо... но пойми, прошу от души, от чистого сердца, давно все обдумав и решив. Сходу все не объяснишь — я в цейтноте. Прошу, не цепляйся за мои слова, я тот же Малхаз, только ответственность на мне другая, и ухаживать, сентиментальничать я ныне не могу. Но пойми, ты мне очень нужна: как жена, как близкий человек, и может быть, главное, как единомышленник. В принципе я одинок, и дома у меня даже нет, но все равно прошу — будь со мной рядом, будь моей женой!

Эстери долго молчала, глядя в никуда, будто в прострации, и только учащенное дыхание и частое моргание отражали бурю в ее душе.

— Можно один вопрос? — робко спросила она. — Тетя, Пата Бозаева, говорила, что Вы, чтобы найти и спасти меня в ту войну, в Грозный направились — это правда?

— Хе, — усмехнулся Шамсадов. — Хочется сказать, что героем шел защищать столицу, а если честно — первичный позыв только ты.

Эстери надеялась сдержать радость, да не смогла: счастливая улыбка озарила ее лицо.

— Я согласна! — взволнованно прошептала она, сквозь показавшиеся слезы, с задушевной простотой. — Скрыть не могу — так ждала, так мечтала об этом, только этим жила! — и уже не сдерживая слезы, прикрыв руками лицо. — Простите, простите, Малхаз Ошаевич, за эту прямоту — дурой зовут, в жизни не везет.

— Эстери, — теперь очень мягко говорил он, — у меня к тебе просьба великая.

— Что? — раскрыла она лицо; раскраснелись ее красивые, глубокие глаза, слиплись ресницы. — Что еще? — испуг в ее тоне.

— Выполняй, пожалуйста, мои пожелания — это пока, для дела надо.

— Все что пожелаете, только Вы... как бы это сказать... ведь будут попрекать нас обоих в горах, скажут...

— Замолчи, — очень грубо. — Моей невесте и жене — никто никогда ничего не скажет... Мне не до этих горских нравов, мне рядом нужна ты, делай, как я прошу.

Этот разговор был во вторник, а уже в субботу Эстери должна была стать женой. Конечно, роскошной свадьбы не будет, да положенный религиозный и национальный ритуал пройти необходимо — для этого невеста должна уже через день прибыть в Гухой, к близким родственникам и к тете, Бозаевой. Не для гарантии, а скорее, как требует традиция, Малхаз попросил простенькое колечко с руки Эстери и на свадебные расходы буквально заставил ее взять хотя бы три купюры в валюте — таких она никогда в руках не держала и от суммы в рублях даже воскликнула от удивления.

В тот же день, к вечеру, Шамсадов прибыл в Гухой; а там переполох: всем миром ищут его, даже звонили в Москву, может, полетел к матери.

На следующее утро пришлось ехать обратно, в разбитую столицу: ближе телефонов нет, мать надо успокоить. На проводе был Ансар, оказалось, встревоженная мать уже вылетела в Чечню.

С детства Малхаз почему-то не питал особых симпатий к родственникам со стороны матери, да раз мать остановилась у своего двоюродного брата, то и Малхаз переселился из школы к ней.

— Тут жить нельзя, жить невозможно, поехали в Москву, — все время умоляла мать.

— Погоди, — упрашивал Малхаз, — вот женюсь, одно дело завершу, и вслед за тобой вылечу.

— Какое здесь может быть дело? На ком женишься? В какой дом невесту приведешь? — возмущалась мать.

— Дело недолгое, просто я обязан. А с невестой пока в школе поселимся, благо мы оба в ней учителями работали. А дом уже строится.

— Зачем здесь дом? Не сегодня-завтра вновь войнушку устроят. Ты что, людей не слышишь, телевизор не смотришь: в России выборы на носу, да и наворованные деньги вновь надо списать.

— Нана, ты срочно уезжай. Уезжай, пожалуйста, — настаивал Малхаз. — Война начнется — республику блокируют, и ты здесь застрянешь.

— Ой! — не на шутку заволновалась мать. — Только этого мне не хватало... И как здесь люди живут, никаких удобств. Ужас!

Она немного походила по комнате, уже думая об отъезде. Малхаз давно не ребенок, самостоятелен, свои деньги имеет, и ей уже неподвластен.

— Неужели ты и вправду женишься? — не верила она.

— Вот, смотри! — словно великую ценность, осторожно вручил он матери колечко Эстери.

— Гм, что это? Да кто такие кольца носит, небось, колхозница какая-нибудь?

— Нана, не колхозница, и не какая-нибудь, а с высшим образованием, моя бывшая студентка и практикантка, кстати, племянница Бозаевой.

— Племянница Паты? Гм, то-то я смотрю, эта вечная директриса вокруг меня все увивалась, все льстила мне. Дура набитая, зацикленная на школе идиотка... Это она тебе ее, видать, подсунула?

— Нана, не говори чепухи!

— А то как же, не успел и прибыть — и сразу женится, а до этого я пять лет прошу, лучших девушек показываю — и все отказ. Неужели ты думаешь, что родная мать хочет для тебя плохого?

— Нана, — взмолился Малхаз, он хотел было взять кольцо у матери, но постеснялся.

— Я могу ее хоть увидеть, как-никак я твоя мать!

— Ну зачем?.. Ты успеешь... А может она уже приехала к Бозаевым?

Этот диалог, как и многие предыдущие с матерью, страшно угнетал Малхаза, был тягостным для него, да и дел было очень много; что-то промямлив, пообещав не задерживаться, он покинул жилище дяди, и так получилось, а может он так хотел, вернулся очень поздно, ночью ходил в пещеру проведать тубус, «успокоить» затворниц, обновить воду и еду.

В чужой дом, хоть и дядин, входить после полуночи неловко. Ему с матерью предоставлена одна комната со скрипучими полами и такой же предательской дверью. Электричества нет, только где-то в глубине дома, у хозяев, горит керосиновая лампа, излучает слабый свет и невыносимо сильный перегар некачественного, самогонного в Чечне керосина. Услышав шаги сына, мать глубоко вздохнула, зевнула и перевернулась в кровати.

— Боже, где ж тебя носит-то? Я понимаю, в Москве твои братья до такого же состояния доводят меня, так там дискотеки, иные соблазны, а тут где ж ты был?.. Хм, неужели у невесты?.. Да-а, — снова поворачиваясь. — Ну и невеста! Ну и невеста! Ой! Кошмар! — она потянулась, и вскоре с хрипотцой глубоко засопела.

А Малхаз что-то встревожился, хоть и страшно устал. Сон не идет, все ворочается в новой для него неудобной кровати, всякие тревоги беспокоят его. Лишь когда вторые петухи зарю встречали, сон его одолел, да и тот был беспокойным, со всякими отвратительными видениями.

Необычный переполох, беспокойные голоса и хождение по комнатам разбудили его.

— Ты представляешь? — услышал он голос брата матери. — Эти наши сволочи вчера ночью вторглись в Дагестан.

— Почему они «наши»? — знакомый голос соседа. — Все отребье, по указу российских генералов, здесь собрали, эту провокацию сготовили, а мы причем?

— «Причем, причем»! В том-то и дело, что при том. По башке, как в прошлый раз, мы, простые чеченцы, получим, а провокаторы в теплых краях перезимуют, в званиях генералов вернутся.

— Малхаз, вставай, вставай быстрее, — вошла в комнату мать с уже наведенным макияжем. — Мне надо срочно уезжать! Ты прав, республику заблокируют, и все, останусь в этом болоте... Быстрее, проводи меня... А может, со мной?.. Ну, смотри, завершай свое «важное» дело, и как можно быстрее ко мне.

Малхаз уже надевал рубашку, когда случайно на глаза попались три купюры английских фунтов, лежащие на столе. Тревожно екнуло сердце.

— А это откуда?

— Не знаю, какой-то парнишка принес, просил тебе передать, — мать смотрелась в зеркало, поправляла осевшие за поездку салонные завитки светло-выкрашенных волос. — В этой дыре даже фунты водятся... видать, с твоей барской руки.

— А где кольцо? — посуровел голос сына.

— «Кольцо»? — не без ехидства переспросила мать. — Хм, тоже мне кольцо! Эта алюминиевая железяка, из которой просто провода делают, будет там, где и была до сих пор! А я своего сына и себя позорить не дам, не позволю! Порог моего дома, порог нашего рода — жеро не переступит. Как ты в глаза людей, своего отчима смотреть будешь?!

— Так ведь ты сама тоже была вдовой, — не сдержался сын.

— Чего? Как ты смеешь! Точь-в-точь порода Шамсадовых, дикий горец...

— Где кольцо? — повысил голос Малхаз и, не дожидаясь ответа, бросился вон.

В маленьком селе новость, а тем более такую, не утаишь, все уже знали, что мать Малхаза наведалась к Бозаевым, повидалась с невестой и, недолго рассуждая, швырнула кольцо к ногам, в грязь; при этом она не умолкала, и самым сносным было:

— Как ты посмела — жеро — на мое «девственное» чадо позариться?!

Плюнув на условности, Малхаз помчался к Бозаевым, на него косятся, но плохого не говорят — Эстери с рассветом пешком до Итум-Кале пошла.

Злой вернулся Малхаз к матери.

— Тридцать восемь лет тебя здесь не было, — надвинулся он на мать, — что тебя сейчас сюда принесло?

— Материнское чутье, моя забота и любовь к тебе.

Видимо, обида, затаенная с детства, когда мать, еще очень маленького Малхаза оставив старикам, вышла замуж, вырвалась наружу. Не сдержав себя, он резко нагрубил, так, что дядя его пристыдил.