Владимир Карпов - Взять живым! Страница 57

Непонятна была Ромашкину и суровость комдива — уж ему-то чем не угодил? Василий сидел напротив Караваева, ел, не замечая вкуса пищи, говорил будто о ком-то другом, не о себе:

— Все сразу забыли. Вчера был хороший, сегодня плохой. Генерал три награды вручил, а сегодня — бах! — в штрафную…

Караваев, понизив голос, сказал:

— Ты генералу спасибо скажи — выручил он тебя. Если бы не он, загремел бы под трибунал, да еще с политическим хвостом. Комдив с разрешения старших начальников направил тебя в штрафную роту, приданную нашей дивизии, а не в штрафной батальон. Побудешь в штрафной и вернешься в свой полк.

Ромашкина удивило это объяснение, но, поразмыслив, понял — командир полка прав, все могло кончиться гораздо хуже.

Трудно было Василию расставаться с разведчиками, только теперь почувствовал, как они ему дороги. Да и ребята были расстроены. Им хотелось чем-то помочь командиру, быстрый на руку Саша Пролеткин предложил:

— Может, мы этому капитану остальные зубы пересчитаем?

— Разведчики не хулиганы! — решительно возразил Василий. — И не вздумайте его трогать, будет позор всему взводу.

— Не слушайте вы этого балаболку, — мрачно сказал Рогатин.

— Може, вам у шрафной роти якусь отдельну задачу поставлят, а мы ее всем скопом сполним? — спросил Шовкопляс.

— Где она, штрафная рота, я и сам еще не знаю. Да и не бывает таких отдельных задач. Вы же знаете — штрафников посылают в самые горячие места. Нет, братцы, вы здесь воюйте, а я вернусь, если жив останусь.

Старшина Жмаченко нагрузил для Ромашкина полный вещмешок своих и трофейных продуктов.

— Зачем столько? — спросил Ромашкин.

— Там будет общий котел, товарищ старший лейтенант, берите, сгодится.

Ромашкин снял погоны, отвинтил ордена и подал старшине:

— Пусть во взводе хранится. Вроде бы я на задание ушел. В случае чего — адрес у тебя есть. Матери отправишь.

Жмаченко, чтобы не расплакаться, торопливо стал возражать:

— Ничего не случится, товарищ старший лейтенант, столько ночей лазили — все обошлось. А штрафники днем действуют, разглядите, что к чему. И голову-то особенно не подставляйте.

— Ничего не выйдет, знаешь закон — искупишь вину кровью! Придется рисковать. Да и не умею я за чужой спиной прятаться.

На другой день Ромашкин получил в штабе копию приказа, предписание и отправился своим ходом в деревню Якимовку, где находились штрафники.

Шел он один, без сопровождающего. Колокольцев не хотел обижать его еще и конвоиром.

* * *

Штрафная рота, куда шел Ромашкин, была сформирована в тылу из людей, совершивших разные проступки и преступления. В нее вошли и бывшие заключенные, те, кто подавал просьбу об отправке на фронт. Им предоставлялась возможность искупить свою вину в бою. Рота — двести пятьдесят человек — прошла короткий курс обучения и эшелоном — в товарных вагонах, оборудованных нарами и железными печками, — прибыла во фронтовые тылы. Здесь в нее добавили местных провинившихся, вроде Ромашкина, укомплектовали офицерами и разместили в деревне Якимовка ждать наступления: штрафников разрешалось посылать в бой только в наступлении.

Ромашкин сдал документы пожилому командиру роты — капитану Телегину, осипшему от курева и простуды.

— За что? — спросил капитан.

Василий рассказал.

— Ну, это шалости. Против наших штрафников вы ребенок. Кстати, будьте с ними осторожны, у них есть свои атаманы, свои законы. Есть в роте и бывшие уголовники.

В Якимовке дома стояли лишь на одной стороне улицы, а на противоположной торчал длинный ряд печных труб, окруженных черными головешками.

Ромашкин пришел в избу, где располагался взвод штрафников, в который его зачислили. После разговора в штабе он с любопытством оглядел своих новых сослуживцев. Внешне это были солдаты как солдаты: в военной форме, со звездочками на новеньких пилотках и погонами на плечах. Ромашкину трудно было представить, что среди них есть и бывшие преступники, уголовники, люди с темным прошлым.

Ни кроватей, ни нар в избе не было. Василий нашел свободное место на полу, поставил вещевой мешок к стенке, уселся рядом. Слева лежал молодой симпатичный парень с быстрыми смышлеными глазами, темные волосы расчесаны на ровный пробор. Парень был чистенький, но форма сидела на нем не очень ладно, он напоминал студента, недавно призванного в армию. Справа — пожилой, лысый, с полным ртом золотых зубов: видно отец семейства, какой-нибудь бухгалтер-растратчик или проворовавшийся завскладом.

Когда Ромашкин вошел, все притихли. Помня предупреждение, Василий ожидал каких-нибудь козней, насмешек, розыгрышей и решил: «Это можно стерпеть. Если станут бить, от двоих-троих отмахаюсь. Ну, а в более сложной обстановке обращусь за помощью к командиру роты».

Внешне спокойный, внутренне настороженный, Василий привалился к стене, вроде отдыхал.

— Ты по какой статье? — спросил «студент».

— Что? — не понял Василий.

— Статья, говорю, какая, срок какой получил?

— У меня нет статьи, я по приказу.

— Фронтовик? Давно на передовой?

— Давно. — Василий чувствовал: говорит с ним один, а слушают все.

— За что угодил в штрафную?

— Рыло набил одному дундуку.

— Разве за это сажают? — усомнился парень. — Ты давай не темни. Пришел к нам жить — говори правду.

— Я не вру, тот дундук был старше по званию — капитан.

— А ты кто?

— Я старший лейтенант.

— А до войны, до армии кто ты был?

— Школьник, — простодушно ответил Ромашкин, и окружающие почему-то засмеялись. Он даже не подозревал, что сам себе дал кличку: с этой минуты он для всех стал Школьником, хотя это было очень далекое прошлое.

— Значит, ты домашний, — сказал парень. — А перо зачем носишь?

— Какое перо?

— А вот это. — Парень показал на финский нож, прицепленный к поясу Ромашкина.

— Гитлеровцев бить.

— И приходилось?

— Бывало. — Ромашкин подумал: пора и ему спросить. — А ты за что осужден?

Парень лукаво усмехнулся.

— За халатность.

— В чем ты ее допустил?

— Квартиру обокрал, а шмутки сплавить втихую не сумел. Засыпался. Вот, значит, проявил халатность, промашку дал.

В углу заржали. Ромашкин поглядел туда. Там сидели трое — один коротышка, плечистый, почти без шеи, мордастый, а двое других к Ромашкину сидели спиной, лица их не были видны. Они-то, хоть и негромко, но именно ржали, а не смеялись. Ромашкин никогда не слышал такого смеха у своих разведчиков, хотя шутили во взводе часто.

Коротышка подошел к Василию, привычно и удобно опустился на пол, видно, много пришлось ему сидеть на плоских нарах. Он посмотрел на Василия пронзительными наглыми глазами, спросил:

— Значит, фронтовичек?

— Да.

— Ну-ка, расскажи нам, как воевать с немцами? У них там, говорят, проволока, мины. Как же через всю эту мазуту до них добраться?

— Мины перед наступлением саперы снимут, проволоку артиллерия разобьет.

— А если не разобьет?

— Тогда сами порвете гранатами, прикладами, шинели набросаете.

— А ты немцев видал?

— Конечно. Я живыми их брал, в разведке служил.

Коротышка быстро взглянул на лысого, золотозубого «отца семейства», тот сделал глазом какой-то едва уловимый знак.

— Идем в наш куток! Про немцев расскажешь… — позвал коротышка.

Вопреки ожиданиям, Ромашкина приняли вполне дружелюбно, только посмеивались над его неопытностью в делах житейских и незнанием уголовных правил.

К вечеру Василий был в их компании своим. Познакомился со всеми. Коротышку звали Николой. Он много раз судился, имел несколько фамилий, последняя была Фомич, при аресте брякнул первое, что пришло на ум. Фомичом воры называли ломик, которым срывают замки, взламывают двери. Кроме разных фамилий у Николы была постоянная кличка Мясник. Его побаивались даже уголовники, потому что Никола без долгих рассуждений пускал в ход нож и на его совести была не одна жизнь даже своего брата вора. Кличку ему дали за то, что Никола ходил грабить квартиры, спрятав топор под полой пиджака, и бил по голове того, кто отворял ему двери, глушил обухом. Последний раз суд вынес Мяснику высшую меру, но его все же помиловали. Отсидев пять лет, он решил воспользоваться тягой людей на фронт, чтобы выйти на волю.

Солдат, похожий на студента, оказался карманником высокой квалификации: он мог в трамвае снять часы с руки, а однажды увел у кого-то с глаз очки в золотой оправе. Звали его Вовка-Штымп — за то, что любил форсисто одеваться. Вовка не был безразличен к своим фамилиям, как Мясник, — он выбирал звучные и оригинальные, судился как Валетов, Солнцев, Трефовый. Очередная его фамилия была Голубой. Под одобрительный смех воров Штымп рассказал, как однажды, чтоб насолить следователю и сбить его с толку, выбрал такую фамилию, которую никто не мог записать.