Олег Свешников - ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ. Книга 1 Страница 6

Разлука может согнуть ее.

Тоска убить.

Как же быть, мама?

Пошлешь ли сына на смерть, на битву с врагом, что посягнул на Русь святую? Станешь ли упорствовать, если сам проявит желание идти на фронт, не дожидаясь своего времени? Наверное, пошлет! Мать строга, но справедлива. Повелительно несет в себе совесть и разумность. За ум ее зовут Марфа Посадница. Матерь не может не осмыслить: кто еще отправится защищать Русскую землю, если не ее сын? Только он, Александр! Его друг Леонид Ульянов, его приятели Сережа Елизаров, Михаил Меньшиков, Николай Копылов. Те, кто по чести любят Отечество, свою землю, саму жизнь.

Прощаясь, она прошепчет молитву. И с чистым, гордым сердцем, с непорочно-светлыми надеждами, как матерь России, благословит его на битву, осенив крестным знамением. Но как потом сама? Не упадет ли распятьем на землю от разрыва сердца? Не обратится ли в черную птицу, сгорев, без воскресения, от небесного огня, зажав в себе и мучительный крик, и мучительный стон в страдании по сыну? Не опечалит ли своею смертью его и русскую землю? Не окажется ли у могилы раньше, чем он?

Мать велика в печали, в жертвенной красоте души. В своей обреченности. Ее жертвенная, целомудренная тоска по сыну беспредельна, не поддается осмыслению. И может вознести матерь на погост, на Голгофу.

Он, несомненно, несомненно, не осмелится бросить вызов матери, не осмелится, без ее благословения, разогнать краснозвездную тачанку на фронт! Он, несомненно, не Пилат матери! И не сможет быть Пилатом! Даже по мысли, по чувству, даже в таинстве! Он и матерь это едино. Он очень любит матерь Человеческую.

Но и сама Мария Михайловна не даст себя в обиду! Она строга, повелительно строга, если насилуют ее волю, разрушают отлаженный миропорядок в душе. Земля есть молитва дисциплине! И жизнь, и человек есть тоже молитва дисциплине! Только суетность живет в Короне Сатаны, где может рухнуть все, и даже Отечество, и даже мироздание, обольстись ее свободою! То есть, моли, не моли, а стоит сыну сбежать добровольцем, на ратное поле, и не надо размышлять, ─ в мгновение матерь отречется от сына! В мгновение изгонит из сердца, отчего дома! Она все может! Она Матерь Человеческая! И любит Александра! Любовь и ненависть ─ до смерти неразлучные родные сестры.

И в то же время, как оставить Россию в беде? В тоске и боли надорвется сердце!

Но как разлуку обернуть в добро?

Печаль в радость?

Как, прощаясь, оградить мать от страха и горя?

Не принести гибельную боль?

Расставание может быть последним. Не на праздник Ивана Купала отправляется с девушками за околицу, жечь костры, где по реке Мордвес поплывут, покачиваясь на волне, ромашковые венки любви, в поиске жениха, а отправляется на битву, под пули, под венки скорби, какие могут положить на его братскую могилу.

Как быть? Скажите, Люди?

Александр слышал в себе Россию, ее печаль, ее горе, ее боль, ее смерть.

Александр слышал в себе и матерь Человеческую. Ее боль. Ее страдание. Ее смерть.

Пришла ночь. Но и ночью не было покоя. Бесконечно тревожили мучительные раздумья6 писать заявление в военкомат, дабы отправили добровольцем на фронт? Или обождать? Оставить мать сиротою? С бедою наедине? Без правды его возвращения? В петле отчаяния? Или не оставить? Разрывать родственную связь? Или дождаться благословения?

Он не выдержал, поднялся с постели и стал в раздумье ходить по горнице, боясь наступить на скрипучую половицу. Иван отодвинул занавеску на печи, с раздражением выговорил:

─ Не дом, а замок с бродячими призраками! Вчерась мать всю ночь ходила, молилась, спать не давала, теперь Шурка. Очумели вы? Я на вырубке горбатился, дров три воза доставил! Имею я право отдохнуть?

─ Замолчи, басурман! ─ повелительно остановила его Мария Михайловна. ─ Не видишь, мучается человек? Каждым нервом! Развоевался, воевода.

Александр не пожелал слушать перебранку, вышел на крыльцо. И прикрыл ладонями лицо; было горько.

В избе возникла тишина. В темноте, в свете одинокой свечи она казалась пугающе таинственною, бесконечно тревожною.

Мария Михайловна первою вскрыла свою скорбь:

─ Шурка завтрева на фронт уходит.

─ Какой ему фронт? Одумайся! Он еще годами не вызрел.

─ Он сердцем вызрел. И любит Отечество. Не возьмут, сам сбежит. Никого не послушает. Он бунтарь чище, чем ты. И упрямства не занимать. Упрям, как святой старец Аввакум. Слышал про такого мученика за веру? Нет? Значимо, не надо, раз Господь знанием не сподобил.

Матерь накинула на плечи жакетку и вышла через узкие сени на крыльцо к сыну. Поежившись от прохлады, тихо спросила:

─ Ну, говори, о чем печалишься, почему не спишь?

─ Не спится, мама, ─ уклонился от правды Александр.

─ Почему не спится? ─ потребовала ее обнажить Мария Михайловна.

─ Душно в избе.

Мать внимательно посмотрела:

─ Смерти ищешь?

─ С чего взяла?

─ По глазам вижу. Глаза у тебя добрые и умные, как у отца. И одинаково стыдливые, когда лгут.

─ Война опустилась саваном, мама. Враг топчет мою Русь. Вижу кресты и кресты. Вот и не спится,– честно признался сын.

─ Ближе к правде, Шура, ─ задумчиво покивала головою женщина. ─ О фронте думаешь? Своеручно к погибели себя хочешь приговорить?

─ Почему к погибели?

─ Знаю, что судачу! Не перечь, ─ в гневе потребовала матерь. ─ Оставь свои задумки. Уйдешь раньше времени, добровольцем, сразит пуля. Я вижу! Я через время твою жизнь и смерть вижу! Через тьму и пространство! Я вижу ту пулю в огненном зареве, какое ласкает небо, ─ и как летит и как сразит тебя. Наповал! И о матери на прощание не вспомнишь. Дождешься срока, призовут по чести. Все битвы пройдешь невредимым. Разумеешь о чем гутарю?

Юноша с усилием ответил:

─ Разумею, мама.

─ Вот так, по покою, и странствуй мыслями. Сам в безвременье соберешься, не пущу! Такова моя материнская воля! Ослушаешься ее, сбежишь, в Пряхино не возвращайся. Не признаю как сына! И как воина Руси! Блуди, где хочешь! Угодишь в огонь, в могилу, туда, значимо, и дорога! Вы, молодые, как звери, смерти не чувствуете. Я матерь Человеческая, я ее чувствую, чувствую! Ты мой плод. Засохла яблонька, отпал и плод. Вникаешь? Ты не просто взял и ушел на фронт. Ты вылетел птицею. Моим сердцем. Я осталась одна, в пустоте. В сиротливости. Ты стал моим сердцем! Забрал его! И улетел! Тебя подбили выстрелом! Упала и я! На твою могилу! Христовым распятьем, в стоне и крике. Так что оставь удаль забубенную. Еще навоюешься, война будет долгая.

─ Откуда знаешь? ─ с надеждою поинтересовался Александр.

─ Я все знаю, сын. Нет ничего умнее, чем материнское сердце, ибо матерь имеет душевную связь с богами земли и неба. Почему и слышит праздник жизни, праздник смерти. Стоит помолиться в терпении, и мне является правда земного бытия.

Помнишь, мы с дочками коров пасли на лугу? Так вот, огляделась я вокруг и увидела, как в зелени купаются березы, поют овсянки, как любо живет муравейник, и суетливые, трудолюбивые жители его тянут то хворостинку, то мушку в свое святилище. И откровенно порадовалась: все в мире живет в ладу и согласии, один человек в размирье. И кто толкнул взглянуть на небо. Прямо в сердце толкнул. И увидела там, где было солнце, камень из пламени. И пошел он, покатил грозно по небу, рассеивая, раскидывая вокруг себя с дьявольским упрямством огненно-сверкающий свет. Долго и пристально смотрела я вслед огненному колесу-камню, все ждала, когда истает во мгле. Не истаял! Зашел в лес и там сгорел, озарив на прощание пламенем всю землю, как окрасив ее кровью. И птицы несусветно застонали-заплакали в небе. И возник человеческий плач над землею. До неба стоял плач! Значимо, биться русские воины будут долго. Так известили землю ангелы-хранители, радеющие за Русь. Не сами по себе, не от земного чуда ─ от молитвы Христу! Я всю ночь у иконы Господа просила поведать правду.

Мария Михайловна поежилась от холодного дуновения ветра, запахнулась в жакетку

─ Верь, успеешь еще ружье на плечо навесить. Вызреешь годами, и пойдешь. Меньше будет боли. Ослушаешься, не осилишь волю и совесть Матери Человеческой, как держательницы мира, станешь по вольнице танцевать под дудочку Сатаны, великими печалями и болью насытишь сердце. Повелительно великими печалями и болью! Весь мир примет от тебя отречение! Тоска и скорбь сожгут сердце!

Будешь ходить по земле в Петле Черного Рока, Шура! До горького, страшного крика ощутишь сыновнюю сиротливость! И земную сиротливость! И материнское проклятье. Траурные колокола боли и печали будут лютою звонницею мучить всю жизнь, Шура! До могилы, до погоста станешь проклинать себя, что пошел на фронт вопреки материнскому слову. Нельзя разрушать в себе миропорядок! Нельзя разрушать миропорядок отцов! Нельзя разрушать вольницею родство с Русью! Нельзя жить там, где гуляет Сатана в Короне, там во все времена шествуют Змеями ─ распад и разлом, и Души Человека, и Души Земли, и Души Мироздания!