Владимир Попов - Закипела сталь Страница 6

Шатилов смотрел на Смирнова и улыбался. Хорошая у него улыбка, без тени зависти. Она будто говорила: «Ну что, проучил нас? Но не беда, мы свое возьмем, мы еще покажем!» У Чечулина глаза серьезные, а уголки губ вздернуты в едва заметной ухмылке. Доволен: у него, оказывается, тоже можно кой-чему поучиться. Смирнов смущен общим вниманием, ему даже неловко, что обогнал таких почтенных людей.

Выступать никто не хотел.

— Слушайте, друзья, — сказал Макаров, откидываясь на спинку кресла и выражая этим свое нетерпение. — Я вас не на митинг позвал, где надо речи держать, а на беседу. Так давайте побеседуем. Мне-то ничего, а вот вам, кажется, и в глаза друг другу смотреть неловко.

— Разрешите мне, — попросил кто-то, и Макарову сначала показалось, что он ослышался.

— Конечно, — обрадовался Василий Николаевич.

Встал Чечулин.

— За себя лично хочу поблагодарить начальника и мастера. Первый раз обо мне по-настоящему позаботились, поддержали. И от всех нас тоже спасибо за такой урок. Прижал, Василий Николаевич, этим парнягой, прижал так, что деваться некуда. Он у нас учился, а мы друг у друга не учимся.

— Какие же выводы из этого? — улыбаясь, спросил Макаров.

— Подручных сталеваров учить, как Смирнов учился: не у одного, а у всех. Каждый будет лучшее передавать.

— И только?

— Нет. Завтра ставьте меня, Шатилова, Пермякова и еще кого-нибудь в одну смену на одну печь. Шатилов отверстие закроет, я завалку сделаю, Пермяков шлаком займется. Друг у друга поучимся, лучшее отберем и перекроем Смирнова. Наверняка перекроем!

Пять лучших сталеплавильщиков — Пермяков, Шатилов, Чечулин, Смирнов и Серых, которого по просьбе Макарова отпустил на несколько дней начальник первого мартена Кайгородов, приняли порожнюю печь и прильнули к заслонкам, осматривая подину. Чечулин махнул Рукой машинисту — и тот подал в печь первую мульду железного лома. Шатилов, не сбавляя газа, бросился к отверстию, закрыл его.

За каждой мульдой следил Чечулин. Он требовал заваливать вперемежку известь и руду, разравнивать огромной лопатой бугры, подавать крупные куски лома поближе к откосам, прямо под струю пламени. На своей холодно работавшей печи он научился продуманно делать завалку, облегчая процесс плавления.

Ковш за ковшом заливали чугун. Смирнов пристально смотрел в гляделку. Струя чугуна, стекавшая в нагретую добела печь, казалась темной.

К печи стал Серых — мастер активного плавления. У себя в цехе он всегда помогал печи, применяя особые приемы. Но сегодня равномерно заваленная и хорошо прогретая шихта плавилась быстро.

— Тает, как сахар в чае. — Серых одобрительно взглянул на Чечулина.

Задолго до расплавления Пермяков занялся шлаком: добавил бой кирпича, бокситовую руду, и шлак получился прекрасный.

— Сметана, а? — похвалился он, сливая ложку шлака на плиту.

Наконец металл в печи перестал бурлить и затих.

Смирнов бросился за ложкой, но его опередил Шатилов. Он точным движением зачерпнул ложкой сталь и бережно вынес ее из печи, не проронив ни капли.

Зажав длинную рукоять ложки, опершись на колено, Шатилов медленно вылил сталь. Она зашипела, разбрасывая в стороны пушистые, звездастые искры.

Есть какая-то строгая красота в позе сталевара, сливающего пробу. Столько уверенной, спокойной силы во всем его облике, что скульптор, увидев эту картину, не уйдет от соблазна вылепить изваяние, а художник — запечатлеть на полотне сосредоточенное лицо, освещенное сбоку розовыми бликами пламени и слепяще-белым отсветом расплавленной стали снизу.

— Горяча! — вырвалось у Смирнова, и он по-мальчишески звонко крикнул: — Руду!

К печи стал Шатилов, добавил газа. Вскоре побелел свод, и Шатилов заметался у заслонок, осматривая свод по участкам. Видавший виды на своем веку Серых заглянул в печь и замер. Странное дело: когда он сам держал такую температуру, то не беспокоился, а сейчас, наблюдая со стороны, заволновался.

— Не сожжет? — спросил он Пермякова.

— Нет, это мастер, — спокойно ответил Иван Петрович, не взглянув на свод. Все его внимание было приковано к шлаку.

Одну за другой брали пробы. Сталь становилась все светлее, более тонким слоем разливалась по плите; ярче разгорались искры, падали сверкающими параболами.

Пришел мастер смены.

— Ступай, ступай, — грубовато сказал ему Пермяков. — Без тебя как-нибудь выпустим.

— Смотрите у меня!.. — погрозил мастер. — А то у семи нянек дитя без глазу.

— Иди. — Пермяков показал в сторону печей. — У одной няньки семеро детей без глаза.

Последнюю пробу сливал Чечулин. Пять голов склонились над плитой, и когда корж стали застыл, все посмотрели друг на друга.

Множеством приборов вооружены сталевары, но температуру стали перед выпуском они любят определять глазами, улавливающими тончайшие оттенки цветов.

— Хороша, — спокойно произнес Пермяков. — Поехали!

Смирнов побежал к выпускному отверстию, Серых и Чечулин последовали за ним.

Пермяков подошел к Шатилову.

— Скажи, Вася, почему так? Столько проб перевидал, что, кажется, надоесть должно, а сливают последнюю — сердце стучит. И знаю, что хороша плавка, уверен, — нет, все равно стучит!

Шатилов улыбнулся.

— А я думал, это только у меня, по молодости, считал, пройдет с годами.

— Какое там пройдет! Разве что у такого, как Чечулин. У него сердце холодное, с регулятором — не больше и не меньше. А все-таки молодец!

— Кто? — не понял Шатилов.

— Да Чечулин. Мастерски завалку провел. А я, грешный, во время завалки больше норовил в столовую сбегать: на подручного надеялся.

Из-за печи поднялся столб пламени и пыли. Металл хлынул в ковш, наполняя разливочный пролет тяжелым шумом, искрами и топким запахом расплавленной стали.

— На три часа раньше графика, — сказал Пермяков, взглянув на часы, сказал грустно, словно успел прикинуть, сколько снарядов можно было дать фронту, если бы раньше вот так, отбросив самолюбие, поучиться работе друг у друга.

Только теперь появились руководители — Макаров, Кайгородов, Гаевой, Ротов. Пришел корреспондент районной газеты.

Корреспондент долго не мог понять, чья плавка. Каждый из пяти сталеваров, словно они сговорились, указывал на другого.

Объяснил все Василий Николаевич: бригада сталеваров, благодаря взаимному обучению и передаче опыта, установила новый общезаводской рекорд.

— Информация? — поинтересовался Гаевой, заглядывая в блокнот корреспондента. — Сегодня пусть будет информация, но через два-три дня надо бы дать большую статью, обобщающую опыт. Если хотите, здесь зачатки нового, очень большого дела.

Услышав эти слова, Кайгородов отошел к Серых и тихо спросил:

— Так что, есть у них чему поучиться?

— Есть, и многому. Они хуже нас газом обеспечены, и это научило их бережливости и расчету. А мы часто бываем небрежны.

Митинг в рапортной был коротким. Макаров сообщил, что бригада проведет еще несколько плавок, за это время подучит остальных сталеваров, и инженеры на основе их опыта составят новую инструкцию.

Ротов тепло поздравил скоростников.

Расходились неохотно. Гаевой отвел в сторону Макарова, пожал ему руку.

— Вот теперь, Василий Николаевич, у меня есть опорная точка, чтобы поднять весь коллектив завода. Ваш метод взаимного обучения — во все цехи: в прокатные, в механический, на транспорт.

7

Добрую неделю собирался Гаевой проверить столовые горячих цехов, но, занятый техническими проблемами, откладывал со дня на день. А сегодня решил в обеденный перерыв зайти в столовую мартеновского цеха. Зашел — и наскочил на скандал. Остервенясь, пересыпая слова руганью, Бурой кричал заведующему столовой:

— Это я понимаю, что война, что продуктов мало! Но из этих самых продуктов путно сварить можно? Почему каша не соленая? Соли мало? В борще — ни жирники, а у тебя рожа от жира лоснится, брюхо отпустил! Ух, жаба паршивая! — заключил он брезгливо.

Столпившиеся вокруг рабочие одобрительно зашумели. Хотя они недолюбливали этого суматошного малого с вызывающе дерзким, гримасливым лицом, к тому же нахального и болтливого, — не зря прозвали его «балаболкой» — сейчас они полностью были на его стороне.

Заметив парторга, заведующий столовой стал жаловаться:

— Полчаса хулигана унять не могу. И мастер помалкивает, будто так и надо.

В стороне Гаевой увидел Пермякова, не принимавшего никакого участия в перепалке.

Подсев к столику, парторг попросил принести обед. Попробовал борщ — приготовлен из рук вон плохо. Подозвал заведующего, жестко сказал:

— За такое радение выгнать можно! — И обратился к Пермякову: — На вашем месте я поступил бы так: как мастер, объявил бы выговор Бурому за ругань…