Сергей Трахименок - По следам Таманцева Страница 6

Ещё там, в тайге, стало появляться у Коловратова интуитивное чувство будущей удачи на охоте. Он знал, в какую цель попадёт, а по какой цели стрелять не будет.

И какое бы оружие потом ни брал в руки Коловратов, ему достаточно было сделать несколько пристрелочных выстрелов, и он словно срастался с автоматом или пистолетом. Однако пистолет он не любил. Однажды увидел, как Трошин стреляет из двух пистолетов одновременно, и предложил тому пари. Спор он выиграл, но никогда больше не стрелял из пистолета.

Перед тем пари он почувствовал, что будет победителем, а сейчас этого чувства у него не было, хотя внешне все было на его стороне.

Прошло более часа. И вдруг машина остановилась. Дверь будки открылась, и Коловратов увидел, что машина стоит в лесу. Конвоир без команды спрыгнул на землю и поменял положение автомата, взял его на изготовку к стрельбе.

Прошла минута, как вдруг раздался голос Попатенко:

— Коловратов, чего вы ждёте, выходите.

— Мне некуда спешить, — сказал Коловратов.

— Я бы так не сказал, — ответил ему Попатенко.

Коловратов немного помедлил, но потом всё же выпрыгнул из машины и не поверил глазам. Машина находилась в двухстах метрах от входа в 145-й госпиталь.

— Вот ваши документы, — сказал ему Попатенко и протянул красноармейскую книжку и аттестаты, — о наших беседах, а тем более о гражданке Пшебельской вам надлежит забыть.

Коловратов стоял неподвижно, не веря случившемуся. В это время затарахтел мотоцикл и подъехал военный, звание которого Коловратов не разглядел во дворе. В коляске мотоцикла с автоматом на изготовку сидел Проваторов. И только тут Коловратов всё понял. Его дважды проверяли: три дня назад и сегодня. С доказательствами возможной вины у Попатенко не густо, вот он и решил проверить его на вшивость: дать возможность попытаться убежать и таким образом доказать его вину.

«Наверное, дырку для медалей уже крутили, сволочи», — подумал Коловратов. Подумал, но ничего не сказал, а повернулся к машине спиной и пошёл по направлению к госпиталю.

— Счастливо долечиться, — сказал ему вслед Попатенко.

— Пошёл на хрен, — сквозь зубы процедил Коловратов.

В Поярково мы вернулись после обеда. Петрович сразу же уехал к себе, Крючков занялся своими делами, а я направился в музей, чтобы встретиться с людьми, которые когда-то собирали материалы, в том числе и о Коловратове как участнике Отечественной войны.

Музей размещался в старом здании, как мне сказали, временно приспособленном для этой цели. Оказывается, полгода назад здание музея сгорело, о чём сотрудники очень жалели, и я как гость долго и терпеливо выслушивал их сетования по этому поводу.

Мы ждали бывшую заведующую музеем, которая должна была подойти с минуты на минуты. А пока она не подошла, мне показали экспозицию.

Я осмотрел утварь, с которой переселенцы начала прошлого века прибыли на Дальний Восток, поразился тому, что почти всё, что было необходимо им для жизни и земледелия, они могли делать сами.

Молодая сотрудница, которая рассказывала мне об экспонатах, вскользь заметила, что у них есть материалы по партизанскому движению в Белоруссии.

— Как они у вас оказались? — спросил я.

— Это уже послевоенное переселение европейцев на Дальний Восток, — объяснила она, — а среди переселенцев были те, кто партизанил в Белоруссии.

Конечно, ей почему-то хотелось обратить моё внимание на этот факт, но я был зациклен на Коловратове и пропустил её сообщение мимо ушей. А сотрудница не стала возвращаться к этой теме ещё раз.

Вскоре подошла бывшая заведующая. Звали её Нина Петровна. Мы уединились в кабинете — длинном, больше похожем на коридор. Видя мое недоумение, Нина Петровна, не зная, что я уже осведомлён о пожаре, рассказала мне эту историю ещё раз, пояснив, что кабинеты сгорели и сотрудники вынуждены ютиться по бывшим кладовкам.

Потом мы поговорили о Коловратове.

— К Коловратову наши сотрудники стали проявлять интерес в середине семидесятых, — сказала Нина Петровна.

— А до этого?

— До этого он не был заметен. Конечно, он — орденоносец, воевал в Севастополе и Сталинграде. Но в то время ветераны войны были ещё молоды, было их много, и всё это было в порядке вещей.

— А что подтолкнуло вас…

Моя собеседница не дала мне закончить вопрос.

— В областной газете появилась статья о Коловратове, в которой он рассказывал об участии в спецоперациях в Белоруссии.

— И вы…

— И мы не могли пройти мимо. Но когда мы стали изучать его биографию детально, у нас выявилось много нестыковок…

И чем глубже мы вдавались в детали, тем было непонятней, то ли Богомолов писал книгу после рассказов Коловратова, то ли Коловратов внимательно читал Богомолова.

— В чём это выразилось?

— Он всё время использовал несколько ключевых фраз книги. Например, «и стреляли мы их, пока не поумнели». Или часто говорил о том, что «стрелял диверсантам в коленную чашечку».

— И он стал вам не интересен.

— Да, но не только поэтому: последнее время он много пил, впадал в буйство, и жена не вытерпела — сдала его в дом престарелых… Я полагала, что вы проделали такой путь совсем для другого. У нас есть дневник одного из членов диверсионной группы Шаповала.

— Вы сказали Шаповала, я не ослышался?

— Нет, не ослышались. А вы его тоже знаете?

— Я знаком с деятельностью группы Шаповала, но не знал, что он ваш земляк, поскольку в его биографии значится, что он родился и призывался в армию из Сталинграда.

— Так-то оно так, но после войны он почему-то не прижился в Белоруссии и с женой-белоруской приехал сюда. Здесь и он, и она нашли свою вторую родину. К сожалению, его уже нет с нами.

— И как выглядит этот дневник? — спросил я, представляя себе несколько листочков, похожих на те, что мне передал Терский.

— Я знала, что вы заинтересуетесь этим, — сказала Нина Петровна и открыла ящик стола. — Сам дневник в экспозиции, а это его ксерокопия.

И она протянула мне то, что по-белорусски называется сшитком, а по — русски тетрадью.

«Ни хрена себе, — подумал я, — коэльевщина какая-то. Надо было сорваться и проехать семь тысяч километров, чтобы найти то, что я безуспешно разыскивал в Белоруссии. Да… это тебе не из Испании в Египет перебраться, здесь расстояние раз в пять больше».

— Мне вам её вернуть?

— Нет, можете взять с собой и распорядиться, как вам будет угодно.

После всего этого бывшая заведующая сказала:

— Что-то мы все про Коловратова и Коловратова… Расскажите, как там у вас, в Белоруссии? — Гришка, Гришка, — тряс его за плечо Мордашев, сорокалетний мужик, у которого были ранения в обе руки, — расскажи, как тебя дочка генерала принимала.

Мордашев самый старший в палате и считает, что может обращаться с более молодыми без церемоний.

— Я уже рассказывал, — говорит Коловратов.

— Ну, ещё расскажи…

— Отстань, — отбивается Коловратов, но только для проформы: делать в госпитале нечего, и он опять рассказывает в лицах, как его вызвал какой — то капитан и передал приглашение от генерала, фамилию которого он называть не хочет. Коловратов поехал с капитаном, а потом оказалось, что это был вовсе не генерал, а генералова дочка. Она увидела Коловратова в госпитале и воспылала к нему любовью.

Отсутствие Коловратова в госпитале начальство «не заметило», а ребятам в палате он рассказал историю о любовной связи с дочерью генерала. Он думал, что этим и ограничится, но его стали просить рассказать об этом ещё и ещё. И, как ни странно, Коловратов, который и матом-то ругался потому, что не мог связать трёх слов, вдруг почувствовал себя совсем другим человеком, человеком, к которому судьба относится не так, как к другим.

В госпитале он стал достопримечательностью, на него ходили смотреть из других палат. Одно было плохо — левая рука так и не восстановилась. Уже зимой его перевели в один из уральских госпиталей, а потом и совсем уволили из армии по ранению.

По выписке Коловратов уехал в Горную Шорию и целый год прожил в деревне деда. Старые таёжники парили ему руку в настое конских яблок, заставляли играть на гармошке. Точнее не играть, а нажимать на басы. В конце концов, всё это дало результат: он стал чувствовать пальцы и почти восстановил подвижность руки в суставах. В те времена такая инвалидность была счастьем: вон сколько вернулось с фронта и одноногих, и одноруких, а то и без рук и ног, «самоваров», как называли их тогда.

Я вышел из музея и направился в отделение УФСБ, с радостью воспринимая то, что я сам ориентируюсь хотя и в небольшом, но районном центре, где я никогда до этого не работал.

Петрович проводил совещание со своими подчинёнными. Он познакомил меня с сотрудниками.

Затем мы с Петровичем уединились в его кабинете.