Вениамин Дмитриев - Тайна янтарной комнаты Страница 6

— Я не знаю, кто вы, — надменно ответил немец, — да мне, собственно говоря, на это в высшей степени наплевать. Судя по произношению, вы иностранец, а следовательно, многого не в состоянии понять. Поэтому слушайте и запоминайте то, что скажу вам я, Густав Ренке, член национал-социалистской партии Германии, верный солдат фюрера! Мы сейчас сильны, как никогда, и нет такой преграды, которая бы помешала нашему движению. Мир уже лежит у наших ног. Осталось протянуть руку, чтобы взять его.

Потом, вспоминая этот случай, Олег Николаевич никак не мог понять, каким образом ему удалось сохранить самообладание. Глядя в упор на фашиста, он громко, так, что на его голос обернулись немногочисленные покупатели, сказал:

— Если рука протянется, она будет отрублена, а вместе с ней полетит и голова протянувшего руку. Это говорю вам я, Олег Сергеев, член Всесоюзной Коммунистической партии большевиков! — И, резко повернувшись, вышел из магазина.

Сергеев очнулся от воспоминаний.

— Осторожнее, не споткнитесь! Прошу направо. Теперь уже скоро, — обнадежил попутчик. Сзади нарастал стрекот мотоцикла и пробивался сквозь развалины свет фары. — Теперь уже скоро.

Они свернули в переулок.

— Может быть, закурим? — предложил проводник.

— Не возражаю.

Сергеев достал сигарету, протянул портсигар спутнику и склонился над сложенными ковшиком ладонями, чтобы прикурить.

От тяжелого удара сознание помутилось мгновенно. Не успев даже вскрикнуть, Олег Николаевич медленно опустился на груду щебня. Быстрые руки пробежали по карманам пальто. Потом — или ему только померещилось это? — Сергеева подняли на руки и понесли. А затем густая, липкая, непроглядная тьма окутала его.

3

Начальник управления государственной безопасности принимал ежедневный доклад помощника. Высокий майор, стоя у письменного стола, держал на одной ладони раскрытую папку, а пальцами другой руки проворно поворачивал листы, коротко и четко сообщая генералу о важнейших событиях за сутки. Наконец, закрыв папку, он умолк.

— Все?

— К сожалению, нет, товарищ генерал. Видимо, предстоит запутанное дело. Искусствовед Сергеев..

— Из Ленинграда? — перебил генерал.

— Да. Вчера он прибыл, как и было условлено, московским поездом. Встречать полагалось работнику гражданского управления Соломатину. Он опоздал на несколько минут. Помчался вдогонку. Заметил впереди две фигуры, но пешеходы тут же свернули в переулок и сразу исчезли. Соломатин забеспокоился. Стал осматривать местность, обнаружил носовой платок, а поодаль — вот…

Майор протянул помятую фотокарточку. На ней был изображен Сергеев, стоящий возле развалин Екатерининского дворца.

— Все? — снова спросил генерал.

— Да, все. Обнаружить Сергеева не удалось.

Начальник управления внимательно рассматривал фото.

— Странно. Почему Сергееву пришло в голову фотографироваться таким расстроенным? Видите? Вероятнее всего, снимок сделан без его ведома и вряд ли принадлежал самому Сергееву. Очевидно, его обронил тот, другой.

— Я тоже так думаю.

— Хорошо. Сергеева нужно искать. И найти во что бы то ни стало. А главное, надо искать тех, кто заинтересовался им. Вы отлично понимаете, что сделано это неспроста…

Глава третья

ТАЙНА ОСТАЕТСЯ ТАЙНОЙ

1

Разбирая утреннюю почту, профессор Барсов обнаружил странный зеленоватый конверт с несуразной надписью: «Герр оберст профессор фон Барсов»[8] и штемпелем — 16 декабря 1945 года.

Усмехнувшись над аристократической приставкой «фон», сделанной неведомым корреспондентом, профессор с привычной аккуратностью вскрыл конверт костяным ножом и развернул лист лощеной бумаги.

Немецкий врач почтительно извещал о смерти доктора Альфреда-Карла-Готлиба Роде и его супруги Анны-Гертруды, последовавшей в результате острой дизентерии.

2

В помещении, где разместилась привезенная в Кенигсберг янтарная комната, Роде проводил почти круглые сутки.

Он собственноручно, никому не доверяя, осторожно вскрывал длинные ящики и, едва сдерживая нетерпение, вынимал драгоценные детали. Он пробегал по ним тонкими, как у музыканта, пальцами, проверяя, нет ли на янтаре хотя бы малейших царапин, зазубрин, щербинок. Роде довольно улыбался: что и говорить, солдаты выполнили приказ на совесть! Положив деталь на приготовленную заранее подушку, доктор принимался за осмотр следующей.

Дни бежали за днями. Роде систематизировал детали панно, раскладывал их на полу, прикидывая, как все это разместить в новом помещении, вычерчивал планы, запершись в дальней комнате замка.

Но вскоре доктору пришлось оторваться от захватившего его занятия.

В Кенигсберг прибыли экспонаты из минского музея, доставленные сюда по приказу рейхскомиссара оккупированной Украины Эриха Коха, власть которого распространялась и на Белоруссию.

Эрих Кох считал себя знатоком и ценителем искусства. Любовь к прекрасному выражалась у него весьма своеобразно: гауляйтер грабил все, что мог; в его руках оказались огромные культурные ценности. Только коллекции Германа Геринга могли соперничать с теми, что выкрал Эрих Кох. Часть награбленных экспонатов рейхскомиссар передавал германским музеям: даже его многочисленные усадьбы и дачи не могли вместить всех сокровищ. Так в королевском замке и оказались многие экспонаты из Минска: картины кисти русских живописцев восемнадцатого века, произведения советских художников, старинная мебель и коллекции русского и берлинского фарфора.

Все это богатство необходимо было разместить в залах и подготовить к экспозиции. Роде пришлось на время оставить янтарную комнату.

Кое-как разделавшись с минскими экспонатами, доктор снова приступил к любимому делу.

И наконец настал день; о котором давно мечтал ученый. Роде выбрал зал на третьем этаже южного крыла замка. Единственное окно выходило в сторону Прегеля. Это показалось Роде очень удобным. Комната, по его мнению, находилась в относительной безопасности. Здесь, под руководством и наблюдением Роде, специалисты начали монтировать янтарные панно. Доктор и радовался и досадовал одновременно: часть деталей при перевозке утеряли, пришлось восстанавливать их по фотографиям. Восстановлением занимались не слишком умелые мастера, получалось значительно хуже, чем хотелось бы.

— Олухи! Солдафоны! — негодовал Роде. — В Царском Селе остались зеркальные пилястры, резные золоченые фигуры. Их по снимкам не воспроизведешь!

И в самом деле, пришлось обойтись без пилястр и резьбы. Комната выглядела значительно беднее, чем в Екатерининском дворце. Но даже в таком виде красота ее была необычайна. Роде приходил в нее каждое утро и вечером, покидая музей, не забывал заглянуть сюда.

И снова радость переплеталась с огорчениями: власти запретили демонстрировать янтарный кабинет горожанам. Только летом 1943 года в газете «Кенигсбергерцайтунг» появилось сообщение о том, что в королевском замке создана новая экспозиция. Избранных допустили к ее осмотру, а Роде получил разрешение опубликовать в берлинском искусствоведческом журнале «Пантеон» специальную статью. В ту пору он готовил к переизданию свою книгу «Янтарь» и дополнил ее новой главой с подробным описанием янтарного кабинета.

Впрочем, вскоре доктору вновь пришлось отложить дорогое сердцу занятие. В замок доставили, украденные на сей раз из харьковского музея, экспонаты: картины западных художников и русских живописцев XIX века, коллекцию икон. Хлопот у Роде прибавилось, следовало разместить картины в залах, подготовить к демонстрации. Делал это доктор без удовольствия. Если янтарной комнате он радовался, как только может радоваться человек, осуществивший давнюю, почти несбыточную мечту, то новые приобретения вызывали в нем какое-то смутное беспокойство. Доктор старался поскорее разделаться со всеми заботами и при первой возможности возвращался в янтарную комнату.

Тут и произошло событие, которое помогло Роде прояснить то смутное чувство беспокойства, какое он испытывал в последнее время. Ветреным декабрьским днем во двор замка въехали грузовики, груженные ящиками с новой надписью «Киев — Кенигсберг». А вскоре в замке появился и новый человек — невысокого роста худощавая немолодая женщина, в добротном пальто и сером шерстяном платке на голове, никак не гармонировавшем со всем ее видом. Это несоответствие и было первым впечатлением от вновь прибывшей. Приезжую сопровождала старуха с большим родимым пятном во всю щеку.

— Научный работник Ангелина Павловна Руденко, — представилась женщина. — Фонды Русского и Западного музеев Киева и коллекции икон из Киево-Печерской лавры, — показала она рукой на ящики, сложенные грудой во дворе.