Вольфганг Отт - Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945 Страница 6

— Это истинная правда, — уверял Хейне. — У меня есть дядя, отец моего брата, он генерал и был уволен из армии по здоровью, из-за диабета. Он живет в Нинштедтене…

— И он любезно предложил тебе немного своей мочи?

— Вот тут-то вся загвоздка. Его болезнь подала мне идею. Конечно, я не был в Нинштедтене. Бог ты мой, да мне и в голову не пришло бы поехать в такую даль на велосипеде. Я щедро поделился с товарищами собственной мочой.

— Смотри-ка, на что ты способен ради шлюхи, — удивился Тайхман.

— Я сделал это не для нее, а так, ради хохмы. Хотелось натянуть нос этим придуркам.

— А они отделают тебя, если поумнеют.

— Я к тому времени буду уже далеко. Вчера вечером я позвонил нашему министерскому другу в Киль. Он сказал, что все сделает как надо. Он еще позвонит сегодня днем.

Тайхман подумал, что Остербур получил по заслугам, и не стал осуждать Хейне. Остербур не смог пойти на медосмотр. У него были сломаны нос и нижняя челюсть, выбиты несколько зубов, а глаза не открывались. После того как Швальбер отмыл ему лицо, старпом отослал Остербура в госпиталь.

— Так с товарищем по команде не обращаются, — заметил он. — Это уж слишком.

Очередь на медосмотр дошла до них только через три часа. Потом все пошло быстро. Осмотр был поверхностным, а врачи настроены дружелюбно. Лишь один из них пытался проявить добросовестность. Он был молод и, наверное, поэтому кричал на обследуемых, а может, ему просто не нравилась его работа. Он заставлял моряков нагибаться, выставив свои голые зады и раздвинув руками ягодицы, чтобы доктор мог заглянуть поглубже. В кабинет заходили по трое. Старпом и Лёбберман, наверное, недостаточно широко раздвинули ягодицы, и доктор взревел:

— Да я вас до самого горла раздвину, болваны!

В ответ на это старпом выдал такой мощный залп, что Тайхману в соседней комнате показалось, что содрогнулись стены. Не успел доктор прийти в себя, как Лёбберман повторил подвиг старпома. Его взрыв был не таким мощным, но вполне адекватным.

На какое-то время доктор лишился дара речи. Затем он ворвался в соседнюю комнату, где работал старший терапевт, и описал происшедшее. Они вели себя как скоты, горячился он, и их надо наказать. Что он должен для этого сделать?

— Открыть окно, — сказал начальник и добавил, что природа требует своего, и ничего тут не попишешь.

— Но они сделали это намеренно, — завизжал доктор. — Более того, они сделали это в унисон.

— В этом случае, — констатировал старший терапевт, — они мастера своего дела. Надо отдать им должное.

После этого они отправились в помещение, где делали анализ мочи. Питт и Штюве стояли у двери и ждали Хейне, грозясь убить его. Но Хейне не показывался. Штолленберг сообщил ему в кабинете врача уха-горла-носа, что его ждут. Хейне ответил, что давно прошел медосмотр и идет домой.

На следующее утро, когда они драили палубу, появилась Молли и передала привет от господина Хейне. А господам Тайхману и Штолленбергу, сказала она, следует немедленно прибыть на Бланкенезе, так как позвонил господин из Киля, а если велосипед господина Хейне все еще здесь, то они могут захватить его с собой.

Глава 2

Экзамены в Киле оказались очень интересными.

Сначала они прошли медицинский осмотр, затем написали сочинение на тему: «Что бы произошло, если бы луна была сделана из сыра?» После этого каждый из них должен был произнести небольшую речь. Тайхман посвятил свое выступление натурфилософии. Хейне дал ему почитать «Загадку Вселенной» Гаккеля, и по дороге в Киль Тайхман выписал несколько редких иностранных слов и в первых же предложениях своей речи ухитрился вставить их все — в добавление к тем, которые знал раньше. Для экзаменационной комиссии этого было вполне достаточно.

Хейне, выступавший самым последним, посвятил свою речь истории военно-морских сражений. Стоя перед комиссией, он скрестил руки на груди, в то время как другие скромно держали их за спиной.

— Что означает ваша поза? — резким тоном спросил председатель комиссии.

— Мне показалось, что будет очень скучно, если все будут говорить в одной и той же позе. Кроме того, это была любимая поза Наполеона, а он считался неплохим оратором.

Председатель вынул из глаза монокль и сказал:

— Я смотрю, что вы не страдаете комплексом неполноценности.

— Если бы я им страдал, то не пошел бы на флот, — ответил Хейне.

Члены комиссии сделали кислые мины, но речь выслушали внимательно. Хейне говорил, как профессор. Штолленберг экзаменовался в другой группе. Он отказался готовить речь, хотя Хейне подкинул ему не менее дюжины тем.

— Ну и о чем же ты говорил? — спросил Хейне, когда они собрались в столовой «Милуоки», бывшего круизного лайнера.

— О ловле селедки.

— Я вижу, тебе на роду написано стать адмиралом.

— Конечно, иначе ни за что не ввязался бы в это гнусное дело.

На второй день экзаменов к их столу подошел высокий неуклюжий парень и представился:

— Граф Бюлов. — Они уселись за стол, но не успели еще приступить к еде, как новичок сказал: — Хочу заказать вам всем по рюмочке. Мне надо выпить — я завалил экзамен.

Они выпили по рюмке водки, и Тайхман заказал еще.

— Если дело пойдет так и дальше, — заметил Штолленберг, — то психологической проверки нам не пройти.

— Не переживай, — сказал Бюлов, — я пытался ее пройти, но меня забраковали. Буду рад рассказать вам, что это за проверка. Ее не сможет пройти никто. Впрочем, у вас есть возможность ее избежать.

— Береженого бог бережет, — произнес Хейне. — Так что давай, рассказывай.

— Сначала один мужик с бешеной скоростью называет числа. Когда слышишь четное число, надо поднимать правую руку, а когда нечетное — левую. Если число делится на три, нужно топнуть правой ногой. Когда он называет простое число, нужно кивнуть. Кроме шуток, господа, это был настоящий дурдом. Я спросил психолога, зачем все это нужно. Он ответил, что это показывает, разбираешься ли ты что к чему. Потом мне велели говорить на самые разные темы, а сами перебивали на полуслове всякими дурацкими вопросами, пытаясь сбить с толку. Один из них все допытывался, какого цвета белье у моей девушки. Я ответил, что, когда спал со своей девушкой, на ней обычно не было никакого белья, и кроме того, мы всегда выключали свет, поскольку она была довольно застенчивой. Психолог улыбнулся — он, кажется, был удовлетворен. Ну, если им нужно именно это, подумал я, то много чего могу рассказать. Потом один высохший старикашка спросил меня, что я буду делать, если меня не возьмут на флот. Я сказал, что пойду в летчики. Ну а если вас не возьмут в авиацию, спросил он. Тогда подамся в армию. Очень хорошо, а куда вы пойдете, если вас и туда не возьмут? Попытаюсь пробиться в войска СС. А вдруг и в СС вас забракуют? Что вы будете делать тогда? Ну, тогда, сказал я, куплю себе деревянную башку и подамся в психологи. Он меня доконал своими дурацкими вопросами. Вот тут-то меня и вышвырнули. Как я уже говорил, можно только надеяться, что этот дурдом вас минует. Ваше здоровье.

Когда вино было выпито, Бюлов раздал всем кофейные зерна.

— Их надо медленно жевать, и тогда ваш алкогольный барометр упадет. А если будете жевать совсем медленно, то почувствуете себя свеженькими как огурчики. А теперь удачи вам.

Они собрались у здания, которое Бюлов окрестил дурдомом. Вскоре на крыльцо вышел офицер и заявил, что те, чьи имена он назовет, успешно прошли испытания и в психологической проверке не нуждаются. Кто из них захочет, может остаться в Киле, чтобы завтра отправиться в Штральзунд, где находится училище. Но не позже чем через неделю все должны быть в Штральзунде.

— Граф фон Бюлов, — прозвучало первое имя. Чуть позже был назван Штолленберг, а потом и Хейне. Хейне отправился на «Милуоки» поздравить Бюлова.

Оставшиеся кандидаты были разделены на группы по четыре человека каждая, и должны были пройти проверку психолога. Имя Тайхмана не было названо. Ему пришлось доложить об этом лейтенанту средних лет, который спросил, есть ли у него согласие родителей, необходимое для добровольцев, не достигших нужного возраста.

Тайхман сказал, что 29 сентября ему исполнится семнадцать и что его отец умер. Тогда офицер спросил, как к его решению стать военным относится мать. Тайхман сообщил, что она вышла замуж во второй раз и уехала в Швейцарию. Офицер спросил, знает ли она, что он записался добровольцем. Тайхман ответил, что его мать перестала им интересоваться с тех самых пор, как вышла замуж. Офицер не мог этого понять, Тайхман разозлился и заявил, что после смерти отца он почти не получал известий от матери и ей совершенно безразлично, как он теперь живет. Офицер немного подумал и сказал, что Тайхман тоже может отправляться в Штральзунд.

Они собрались в баре «Милуоки» и стали пить за здоровье друг друга. Они пробовали все напитки, что были в баре, не придерживаясь никакого порядка. Поужинать они забыли. Потом выпили на брудершафт и после этого стали пить до дна.