Иван Мошляк - У озера Хасан Страница 6

И с этой минуты ответственность за батальон легла на меня.

Мы приближались к скатам Заозерной. Был уже вечер.

С командиром первого батальона Змеевым мы договорились, кто с какой стороны будет наступать. Я повел своих бойцов с левого фланга, он — с правого.

Проволочные заграждения нас не остановили — мы их резали ножницами, рвали гранатами и шли вперед. У самого подножья Заозерной мы наткнулись на телеграфный провод, натянутый невысоко над землей. Зачем? Право, не знаю. Может быть, японцы думали, что в темноте бойцы будут спотыкаться о него и падать. Но я просто наступил на него ногой, и мы перешли эту «преграду».

Крутизна была большая, пришлось карабкаться ползком по высокой траве. В темноте можно было неожиданно нарваться на врага или случайно обстрелять своих. Шли осторожно. Но та же темнота помогла нам — японцы потеряли из виду направление, в котором двигался батальон, и сосредоточили главные силы в другой стороне.

Наконец мы выскочили на вершину. Коротким штыковым ударом и гранатами мы отбросили японскую часть назад, на скаты сопки.

— Давайте флаг! — закричал я.

Откуда-то появилась длинная палка с заостренным концом. Я схватил флаг и крикнул:

— Да здравствует товарищ Сталин! Ура!

— Ура! — закричали бойцы. — Ура великому Сталину!

Я размахнулся и вонзил древко флага в землю. Над сопкой Заозерной, над отвоеванной нами родимой советской землей развевался алый флаг родины.

Мы кричали: «Ура! Да здравствует Сталин! Да здравствует боевой нарком товарищ Ворошилов! Да здравствует советская Сталинская Конституция!»

Минут пятнадцать это продолжалось, и никто не стрелял — ни мы, ни японцы. Самураи, повидимому, одурели, растерялись оттого, что были сброшены с вершины Заозерной.

Но уступать ее без боя они не хотели. Придя в себя, они начали контратаку.

ДВА ДНЕВНИКА

Бой продолжался всю ночь. Японцы были от нас метрах в сорока. Они стреляли снизу, бросали гранаты. Много красных бойцов погибло в ту ночь. Лейтенант Глотов, которого мы на последнем собрании приняли в кандидаты партии, вел свой взвод на правом фланге. Он натолкнулся на японскую засаду и был смертельно ранен. Умирая, Глотов крикнул:

— Взвод, вперед!

Команду принял младший командир. Взвод пошел вперед.

Не успел лейтенант Глотов получить партийного билета. Но сражался он, как настоящий большевик.

Погиб комсомолец Савкин, молодой хороший парень, недавно пришедший к нам из школы лейтенантов. Его ранили во время атаки, уже на вершине сопки. Санитары подняли его и понесли на перевязочный пункт. Но он чувствовал, что умирает. Он сказал санитарам:

— Я так доволен, что моя рота вышла на высоту Заозерную... Передайте, что рота крепко стояла на защите Заозерной...

С этими словами он умер.

За убитых товарищей мы отомстили. В эти минуты, когда грохот гранат и треск выстрелов заглушали слова команды, когда в темноте трудно было отличить своего от чужого, по-настоящему видно стало, на какую отвагу способны люди Красной армии, сколько находчивости и самообладания проявил каждый командир и красноармеец.

Приходилось быть настороже. Среди японских бандитов было много бывших русских белогвардейцев. Эти проклятые изменники пускались на величайшую подлость. Наша часть атаковала японский окоп. Вдруг оттуда голос, по-русски:

— Не стреляйте: свои! Да здравствует Конституция!

Наши решили, что окоп уже занял другой взвод, наступавший с фланга. Подошли поближе. Вдруг из окопа застрочил пулемет и послышались пьяные крики.

Враги пытались насмеяться над самым дорогим, что есть в сердце каждого советского гражданина. Зато и не было им никакой пощады.

В одном японском окопе мы нашли трупы пяти белых офицеров. Их убило на месте нашим снарядом. Кругом были разбросаны пустые бутылки из-под вина и коньяка.

Японские окопы интересно устроены — вроде большой буквы «Т». Плечики этого «Т» — по фронту, а ножка — где выход ведет в тыл. Офицер сидит не вместе с солдатами, а сзади, у выхода, чтобы, в случае чего, первым броситься бежать. А солдат из окопа не может выйти: офицер тут же пристрелит его.

Во время атаки то же самое: офицер не впереди наступающей части, а сзади — подгоняет, а в случае чего, и убивает тех, кто попытается отстать.

Видно, не очень-то верят офицеры в «самурайский дух» своих солдат. Выветрился этот дух после первых же ударов Красной армии.

После боя красноармейцы нашли на нашей территории дневник одного японского унтер-офицера. Этот дневник перевели и напечатали в нашей боевой газете «На защиту родины». «Доблестный самурай» в своем дневнике трусит и хнычет так, что читать противно. Полюбуйтесь сами:

«...Рота вступила в бой. Противник перешел в наступление на наши позиции... Бой принял ожесточенный характер. Потери огромны. Из нашей роты убито 24 человека, тяжело ранено в четыре раза больше. Страшно...

Тяжелые снаряды противника беспрерывно рвутся на наших позициях... Над нами появились самолеты противника и сбросили бомбы... На нас налетели тяжелые бомбардировщики. Они открыли ужасную бомбардировку...

На высоту начали атаку танки противника.

В этот день было что-то ужасное... Беспрерывно рвались бомбы и снаряды. Мы то и дело перебегали. О еде и думать нельзя было. С полудня первого августа, в течение полутора суток, ничего не ели... Бой продолжался. Удалось поесть только огурцов и запить грязной водой. Сегодня солнечный день, но среди дня не было видно солнца. Настроение подавленное, чувствую себя отвратительно. Так воевать невыносимо».

Для сравнения приведу отрывок из другого дневника. Его писал комсомолец, младший командир товарищ Абраменко, убитый во время взятия Заозерной. Пуля пробила комсомольский билет Абраменко и вошла в сердце. Вот чем билось это благородное сердце:

«Сегодня атака. Хоть бы поскорее! Надо окончательно проучить японских мерзавцев. Ой, как свистят пули! Совсем недалеко разорвался вражеский снаряд. Меня засыпало песком. И все же мне не страшно. Не страшно умереть за родину, за Сталина — отца и друга молодежи. Вот снова над моим окопом завизжали пули, срывая на бруствере песок и глину. Стреляйте, палите, чорт с вами! Нас не запугаете. Мне почему-то хочется запеть про этот бой, про озеро Хасан. Такой песни еще нет. А что, если ее сочинить самому? Говорят, когда есть настроение, то стихи пишутся легко. Попробую...»

В ЛАЗАРЕТЕ

На вершину сопки взбиралось несколько темных фигур.

— Стой! — закричал я.

— Мошляк, — ответил мне чей-то тихий, будто охрипший голос, — иди сюда!

Я не сразу узнал говорившего. В темноте человеческий голос вообще кажется изменившимся. Только подойдя ближе, я разобрал, что это комбат Змеев.

— Нажимай справа, — сказал он мне, — а мои отсюда ударят.

Я сосредоточил пулеметный и ружейный огонь на своем участке. Забрасывали японцев гранатами, оттесняли понемногу. Прошли еще метров двадцать пять. Чтобы не попасть в окружение, я решил посмотреть, как дела на левом фланге, и побежал туда. Вдруг меня сильно ударило по каске. Потрогал я лоб рукой — чувствую: мокрое и липкое. Ранен, что ли? Голова не болит, на ногах держусь. Значит, еще годен. Вернулся я к своим; прошли мы еще несколько десятков метров, оттесняем самураев все ниже и ниже по склону.

Катится враг с советской земли, как на салазках. А мы его вдогонку свинцом посыпаем — на память.

Японская граната разорвалась почти у самых моих ног. Я почувствовал только сильный толчок в левое плечо. Сделал несколько шагов. Вдруг как-то странно ослабли колени. Я сел на камень. Пощупал грудь — мокро. Левая рука не действует. Бойцы мне сделали перевязку и хотели нести на медицинский пункт, но я чувствовал, что в силах добраться сам. Посидел еще, отдохнул и пошел потихоньку. К утру добрался до медицинского пункта. Там мне сделали хорошую перевязку, посадили на машину и отправили в тыловой лазарет.

Оказалось, на голове у меня действительно несерьезная рана была. А на груди хуже. Осколок гранаты пробил легкое, повредил двигательный нерв руки и засел глубоко под ребрами. Он там до сих пор сидит. Врачи говорят, что нет смысла его вытаскивать — и так проживу.

В лазарете вдруг неожиданная встреча. Входит с перевязанной рукой командир полка майор Соленов (теперь он уже полковник, а я капитан). Его ранило через несколько часов после меня. И ранение похоже на мое. Он поднял руку и крикнул своей части: «Вперед!» А тут пуля угодила ему в плечо, тоже повредила нерв и под лопаткой прошла навылет.

Так мы с ним вместе и лечились. Сутки провели в лазарете, потом посадили нас на самолет, отправили в город Ворошилов.