Алексей Воронков - Брат по крови Страница 6

— Ну, что молчишь? Я же вижу, что ты тяготишься всем этим… — не унимался Макаров.

— Мне все равно, — солгал я. — После развода с женой меня уже ничто не интересует.

— Ну ты даешь! — возмущенно проговорил Макаров. — Его, видите ли, ничто не интересует… Так нельзя жить.

— Можно, — сказал я.

— Нет, нельзя!..

— Человек живет только тогда, когда ему есть ради чего жить. У меня же никого на свете нет, — сдержав вздох, произнес я.

Макаров сочувственно цокнул языком.

— Знаешь, война портит людей, — неожиданно говорит он. — Я армию люблю, но войну ненавижу. Потому что она превращает меня в идиота, и я это чувствую.

— Да, война — гнилое дело, — соглашаюсь я. — Тем более такая, как эта. Нет, надо прекращать стрелять и начинать переговоры.

— А с кем их вести, ты подумал? Ты видел среди чеченцев хотя бы одного здравомыслящего человека? Сплошь бородатые бандиты. Дай-ка вспомнить, как они себя величают… — проговорил Макаров.

— Ваххабиты, — подсказал я ему.

— Вот-вот, именно… Какую только нечисть к нам не принесло в последние годы. Раньше жили под партией и в ус не дули. И никаких тебе националистов, террористов и других смутьянов. Но стоило вожжи ослабить, как понеслось. Нет, нельзя России без диктатора, нельзя без твердой власти, — решительно заявляет Макаров.

Я усмехнулся.

— Что, по партсобраниям соскучился?

— Да не по партсобраниям, а по тому порядку, где все стояло по местам и жизнь была сносной, — отвечает Макаров.

— Скажи, капитан, а что тебя угораздило военным финансистом стать? — неожиданно спросил я. — Кстати, где учился-то?

— У меня отец был бухгалтером. Так что, считай, финансы — это наша семейная профессия. А учился я в Ярославле, в военно-финансовом институте.

— Надо же, и училище специальное для вашего брата имеется, — удивился я. — А я думал, что все армейские начфины — это бывшие гражданские бухгалтера. Скажи, а девки в Ярославле над вами не смеялись? Дескать, все военные как военные, а эти — ни богу свечка ни черту кочерга.

— Всякое бывало, — признается Макаров. — Как нас только в городе не дразнили — и «дебетом с кредитом», и «рупь пишем — два в уме»… Ничего, терпели. Ради такой военной специальности и не такое стерпишь.

— Что, нравится служба? — спрашиваю я.

— Я сознаю свою чрезвычайную пользу воинской общественности, — философски и в то же время не без улыбки произнес Макаров. И вдруг: — Ну а ты, майор, ты-то как в армию попал? Академию, поди, медицинскую окончил?

— Нет, — говорю, — пришел с гражданки, после института.

— И как тебе армия? Нравится? — интересуется начфин.

— Раньше нравилось, когда с женой жил, теперь не знаю. Впрочем, не все ли равно — все мы сегодня по уши в дерьме.

Макаров вздохнул.

— Про дерьмо это ты правильно сказал, — пробурчал он и громко зевнул. — И, наверное, не скоро мы из него вылезем. Быстрее бы эта проклятая война кончалась. Домой хочется. Там меня жена ждет, дети. У меня ведь их двое, слышь? Мальчик и девочка.

Он еще долго говорил о чем-то, но я, убаюканный его речью, уже потихоньку погружался в сон. Мне снилось море. Оно было теплым и спокойным. Мы лежали с Лидусей на песке, а рядом играла с воздушным шариком наша маленькая Ирка. Настроение было приподнятое. Мы о чем-то весело болтали с Лидусей, и я гладил ее рыжую головку. Волосы ее были мягкими, словно пух. Мне невольно захотелось закричать от счастья, но меня опередил какой-то грохот. «Тревога!» — услышал я сквозь сон.

VI

Это был настоящий ад. В самом центре лагеря с грохотом рвались мины, а с той стороны, где был лес, слышался беспрерывный треск автоматных очередей. Трассирующие пули гуляли над головами, прочерчивая в темном предутреннем небе смертельные параболы.

— Первая рота, за мной!..

— Четвертая рота, к бою!..

— Без паники! Без паники, мужики!..

Это ожили мотострелковые батальоны. Техника и орудия в такой ситуации — дело дохлое. Начнешь палить, не ровен час в своих в темноте попадешь. Этих проклятых боевиков, которым никак не спится по ночам, могла сдержать только пехота. Главное, продержаться до утра, а там артиллерия на помощь придет. Пара-тройка залпов в сторону «зеленки» — и, как говорится, ауфвидерзеен.

Когда прозвучали первые взрывы, я, на ходу натягивая брюки, выскочил из палатки. В этот момент где-то совсем рядом разорвалась мина, и я от неожиданности упал на землю. Я слышал, как в темноте метались люди. Кто-то наступил мне на спину и тут же рухнул рядом со мной. Раздался отборный мат. А тут снова взрыв, и еще один, и еще… Яркие сполохи то и дело разрывали предутреннюю мглу, и следом тугие горячие волны ударяли мне в лицо. Все это показалось мне настолько нелепым, что я поначалу даже растерялся. Что делать? Куда бежать? Не успел я встать с земли, как кто-то толкнул меня в спину. «Не стоять, мать вашу, занять оборону!» — услышал я чей-то надрывный голос. Я бросился следом за тем, кто меня толкнул, но тут же потерял ориентиры. Меня снова толкнули, и я снова побежал. А мины, казалось, рвались уже совсем рядом. Крики, ругань, стоны раненых… Мне надо было срочно заняться каким-то делом. Но я никак не мог сообразить, куда бежать и что делать. Ад стоял кромешный.

Неожиданно мне показалось, что я слышу голос капитана Савельева.

— Савельев! — заорал я, стараясь перекричать весь этот рушившийся мир. — Савельев!

— Я, товарищ майор! — вынырнув откуда-то из темноты, прокричал мне в самое ухо начальник полкового медпункта.

Я обрадовался.

— Капитан, где твои люди? — торопливо спросил я его. В этот момент совсем рядом взорвалась мина и одну из палаток охватило пламя. Костерище был будь здоров! Тьма расступилась, и мы увидели мечущихся среди палаток людей. А потом, словно порох, вспыхнула еще одна палатка, затем другая, третья… Вокруг стало светло, как днем.

Капитан тоже был в одних брюках. В руках он держал пистолет.

— Товарищ майор, я сейчас попробую найти кого-нибудь из санинструкторов и санитаров, — сказал он. — Разрешите идти?

— Действуй, Савельев, действуй, — согласно кивнул я ему. — Нужно эвакуировать раненых…

— Понял, товарищ майор! — крикнул капитан и убежал.

Мне тоже нужно было что-то делать. Я собрался было сдвинуться с места, но тут же понял, что не знаю, куда бежать. А вокруг меня продолжали рваться мины. Вот так всегда, лихорадочно подумал я: на полковых учениях вроде все у всех получается, каждый знает, куда ему в случае чего бежать, чем заниматься. Но как только начинается настоящий бой — куда все девается? Особенно если враг застал тебя врасплох. Лупят, гады, почем зря, а ты даже не знаешь, в какой стороне твой «полкан».

Вспомнив о командире, я решил, что и он сейчас мечется где-то и не знает, что делать. И это при том, что полк оснащен по последнему слову техники: и артиллерия, и ракеты, и танки, и еще бог весть что. Но «чехи», сволочи, знают, когда нападать. Все абреки испокон веков действуют таким макаром.

А боевики тем временем совсем остервенели — они били по нам так, будто хотели стереть с лица земли. Собрались с силами и обрушились снежной лавиной. Но где же была разведка? Ну, держись, главный разведчик Паша Есаулов! «Полкан» тебе этого до конца дней своих не простит. Конечно, если и он, и ты сегодня останетесь живыми…

Куда бежал, сколько — не помню. Помню только, что бежать приходилось мимо кострищ, в которые превратились бывшие солдатские палатки, спотыкаясь о чьи-то трупы и натыкаясь на метавшихся в панике людей.

— Первая рота, слушай мою команду!.. За мной!..

— Артдивизионщики! К орудиям!..

— Санитары! Где санитары? Помогите раненым!..

И снова взрывы, взрывы, взрывы… Падали, сраженные осколками и пулями, люди. Все вокруг горело и рушилось, и казалось, нет этому конца.

Неподалеку от меня упал солдатик, и я бросился к нему. Без гимнастерки, без брюк, стриженый и жалкий, он лежал на земле и, корчась от боли, старался руками удержать кишки, которые лезли у него из разорванного живота. Мне бы следовало сделать ему обезболивающий укол, но у меня не было с собой аптечки. Я присел возле мальчишки, попробовал осмотреть его рану. Тот продолжал корчиться и стонать, истекая кровью. Я разорвал свою нательную рубаху и попытался перевязать рану. Мальчишка дрыгался и не давал мне работать.

— Убери руки, — сказал я ему. Но он не убирал.

— Прошу вас… скажите… я буду жить? — с трудом выдавил он из себя и с надеждой и страхом поглядел на меня. Мне показалось, что глаза его лихорадочно горели, но то был отблеск бушевавшего вокруг нас пламени.

— Будешь, солдат, дай только перевяжу, — сказал я ему. Он с трудом оторвал руки от живота.

Через минуту, весь измазанный солдатской кровью, я тащил пацана на себе подальше от всех этих взрывов и пожарищ. Меня догнали два бойца.