Михаил Шушарин - Александр Юдин Страница 6

— Эй ты, куда идешь? — спросил самый высокий.

— Я? Сюда, — откликнулся Саня, показывая головой на калитку. Прислушался. Преследователей не было слышно. Очевидно, жандармы ошиблись, свернули в переулок.

— А ну, идем, — неуверенно проговорил высокий. — Проверим, приглашен ты тут, али врешь.

В домике ярко светились окна, слышались молодые голоса, звуки гитары. «Конец, — подумал Юдин, — все пропало». Он подошел с полицейскими к двери, постучал отрывисто, резко, как к Егорычу, три раза. На пороге появилась нарядная девушка.

— Это к вам? — сипло спросил жандарм.

Юдин умоляюще смотрел в лицо незнакомке. Оно искрилось смехом. Секунду помолчав, она подала руку.

— Ох, Ванюша, а я тебя не узнала. — И к полицейскому: — Да, это наш!

Дверь захлопнулась.

Юдин сначала был ошеломлен всем происшедшим, потом на лице его изобразилось недоумение. Но незнакомка, смеясь, сорвала с него бескозырку и спросила:

— Ловко? А?

И Саня засмеялся вместе с нею. Возвращаться к дому Егорыча или в город было бессмысленно.

— Я хочу, чтобы вы действительно были нашим гостем, — улыбнулась хозяйка, — раздевайтесь и проходите.

Юдин не возражал.

В комнате сидели два парня в украинских вышитых рубахах и девушка, худенькая, голубоглазая, с длинной черной косой. Саня был весело представлен всем, как старый знакомый. Виноградное вино, которое поднесла незнакомка, подняло настроение, и он начал рассказывать новым знакомым о себе, о тяжелой службе на корабле. Беловолосый парень убрал в сторону вино. Тяжелые руки его спокойно лежали на коленях. Другой, смуглый, точно негр, ерошил пятерней вихрастую шевелюру.

Разошлись поздно. Машенька, так звали девушку, пошла провожать Юдина. Они бродили до рассвета.

Маша была учительницей. Работала в селе Усатове, близ Одессы. В пасхальную неделю школьники не учились, и она гостила у сестры.

После неожиданного знакомства девушка часто вспоминала молодого моряка. Он понравился ей: сильный, добрый! Придет ли еще? Обещал. А может, не придет?..

Саня пришел…

Весна того года была на редкость яркой.

Юдин старался использовать всякую возможность, чтобы встретиться с Машенькой, с Марьей Ивановной.

Вечерами они часто сидели вдвоем, плотно завесив окна, читали политическую литературу. Спорили.

А иногда мечтали.

— Вот обвенчаемся, — говорил Юдин, теребя черные клочковатые волосы, — и в Сибирь махнем. Там сыновья наши, и мы вместе с ними, новую жизнь строить будем!

— Обязательно, — улыбалась счастливая Маша.

И Юдин, зажмурив глаза, представлял себе горячее зауральское лето, замирающее в тягостной истоме Васильковское озеро, пестрые гусиные стада на берегу и словно наяву слышал крик матери: «Сань-ка-а-а-а! Айда ужина-а-а-а-ть!»

Многое не случилось так, как они мечтали. В августе 1914 года началась война, и вскоре царские ищейки арестовали Егорыча. Марии Ивановне пришлось уйти со службы и с чужим паспортом уехать в Киев.

— Увидимся ли еще, Машенька? — спрашивал провожавший ее Юдин.

— Непременно.

Они были беззаветно верны великим идеалам партии коммунистов. Они были верны и друг другу. Прошло более полувека с тех пор. Вот отрывок из письма родственницы Александра Алексеевича и Марии Ивановны Тамары Сомовой автору этой книжки:

«Я пишу вам от имени моей мамы. Она больна и не может писать. Она рассказывала мне о моем дедушке и бабушке, о комиссаре Юдине и его жене. Мама была любимой племянницей дедушки. И мама говорит: «Никакие грозы, войны, никакие мелочи жизни не мешали им быть счастливыми. У таких людей надо учиться всему, всей жизни!»

Одесса-главная бурлила. Приказом командующего были запрещены все увольнения и отпуска, весь личный состав находился на кораблях в полной боевой готовности. Уходили на Румынский фронт воинские части, располагавшиеся в Одессе и округе. Прибывали на станцию эшелоны раненых. Развертывались новые и новые лазареты.

С первых дней большевики Одессы, в частности Черноморской транспортной флотилии, повели среди солдат и матросов широкую агитационную работу, разъясняя грабительский характер войны.

Царская охранка не знала покоя. Морская тюрьма была переполнена революционно настроенными моряками. Но спасти загнивающую монархию было уже невозможно.

Поздним ноябрьским вечером 1916 года, когда море вскипало от шторма и замирали в непроглядной темени сигнальные огни, в кубрик к Юдину спустился грузный Никита Пономарчук. Юдин, только что закончивший вахту, устало дремал на провисшей койке.

— Подъем! Приказ капитана: откомандировать старшего матроса Юдина на курсы моторных[16]. Будешь унтером, салага!

— Есть на курсы! А когда?

— Завтра, к двенадцати!

— Есть, завтра!

— Дело вот какое, — продолжал Пономарчук полушепотом. — Руководить курсами будет подпоручик Сосновский. Дворянин, поместье отца на Дону в тысячу десятин. Монархист. Весь состав курсов он будет, как и надо полагать, вести к верному служению богу, царю и отечеству. Это не курсы — шлифовка унтеров и верноподданническом духе. Понял?

— Как не понять.

— А что из этого вытекае? — боцман начал путать русский язык с украинским.

— Вытекает, что я на курсах буду…

— Вторым руководителем… большевистским, понял? Таково решение комитета.

— Ясно!

Боцман устало опустился на скамью, достал трубку.

— Время, друг, тяжелое. Заповедь твоя — всегда быть с народом. Разъясняй нашу политику терпеливо. Народ всегда поймет, всегда увидит правду и будет за нее бороться. Правда, она для царя и буржуев — хуже чумы, а для нас — сила, которую не подавить никакими пушками, не то что нагайками.

Несмотря на предупреждения Пономарчука быть осторожнее, в конце 1916 года за пререкания с подпоручиком Сосновским Александр Юдин был отдан под суд. Пререкания — это только предлог. Арестовали Юдина как политического, за революционную работу среди матросов на курсах моторных унтеров.

И снова уже знакомая морская тюрьма. Допросы, бессонные ночи. Придающие силы письма от Машеньки. Так в течение двух месяцев, до свержения царя в феврале 1917 года. А дальше калейдоскоп революционных буден.

Вскоре после освобождения из тюрьмы Юдин был избран членом исполкома Совета матросских депутатов. В дни корниловщины — он уже член Одесского революционного комитета, а после похода против Центральной Рады, разгрома оборонческого комитета и Хоменковских банд — комиссар Одессы-главной.

Александр Алексеевич Юдин.

В ноябре 1917 года Юдин едет представителем партии большевиков на Румынский фронт. Уже в эти дни широкоплечий черноморец с ясной улыбкой стал любимцем не только матросов, но и солдат.

Пробыл на фронте Александр Алексеевич недолго. После пулевого ранения в правое бедро и двухнедельного лазарета его направляют в распоряжение РУМЧЕРОДа (Румыно-Черноморо-Одесского революционного штаба)[17].

Затем поездка в Киев. Встреча с Машей. И отпуск по ранению. В начале весны 1918 года Юдин навсегда покинул ставшую ему второй родиной Одессу.

III. КУРГАН — ВАСИЛЬКИ

По дороге в Сибирь Юдин оброс, похудел. Лихорадочная дрожь будоражила все тело. Мария Ивановна ни на минуту не отходила от мужа.

— Саша! Что с тобой? Неужели тиф? — шептала она.

Опасения не были напрасными. Народ неделями сидел на вокзалах. Эпидемия косила людей. Больницы были переполнены. Ежедневно от них уходили подводы с наваленными, как бревна, трупами…

На третий день пути в болезни наступил перелом.

Доктор-попутчик радовался вместе с Марией Ивановной.

— Такой богатырь! Конечно, он победит! Конечно!

И действительно, через день Юдин встал. Он весело разглядывал своих соседей, напевал любимого «Варяга», смеялся.

В Кургане Юдины вышли из теплушки и направились в Совдеп.

— К комиссару? — спросил товарищ, дежуривший в приемной.

— К нему, — ответили в голос супруги.

В просторном кабинете их встретил сероглазый, среднего роста человек в военной форме. Слегка вьющиеся волосы обрамляли лицо, румяное и свежее, высокий лоб был прорезан сетью едва приметных морщин, глаза впали от бессонницы. В движениях уверенность и точность.

Когда Юдин предъявил партийный билет, комиссар улыбнулся, вскочил:

— Юдин? Александр Алексеевич? Васильковский? Знаю! А я — Дмитрий Пичугин из Моревского… Значит в нашем полку прибыло?!

Юдины расспрашивали о работе, о делах в уезде, и Дмитрий Егорович охотно рассказывал:

— Земцы у нас в деревнях пока силу имеют. Предполагаем в ближайшее время подзаняться учебной командой расположенного здесь 34-го Сибирского полка. Офицерье воду мутит, земство поддерживает.