Вера Панова - Валя Страница 6

Офицер похлопывает свободной рукой по своей сумке. Девушка улыбается, счастливая.

— Ты все взял?

— Все.

— Дорожку не забыл?

— Как же бы я ее забыл.

— Ты не забыл, что окошечко было красное?

— А сосны черные.

— И месяц над соснами.

— Молоденький, тоненький… Вот он. И сосны вот они. Всё тут. Вот какая ноша. Тяжело от тебя уйти с этой ношей.

— Ты вернешься, — говорит она, закрывая глаза, и сжимает его пальцы. — Ты вернешься, ты вернешься!

— Ты меня встретишь, — говорит он. — Я открою сумку и все достану. Домик, месяц. Дорожку…

Но она плачет. Почему она плачет так горько? Он, должно быть, в отпуску был и снова едет воевать. А с войны, бывает, не возвращаются… Музыка! Патефон играет румбу. Морячок играет на гитаре с голубым бантом «Солнечную поляночку».

Мне нравится, чтобы играла музыка. Чтобы у людей были спокойные, довольные лица.

Как хорошо, когда разговаривают вежливо и приветливо.

Особенно мне нравится, когда красиво говорят о любви. Ну что она плачет, такая любовь у нее, а она плачет.

Гражданочка, что вы сделали, испортили вашими слезами прекрасный разговор! Гражданочка, гражданочка… Я знала другую, та смеялась. Без паспорта, без карточек, в чем была — шла и смеялась…

Вообще, устала я от слез.

Конечно, без слез как же, когда война…

Но хоть по возможности — пусть побольше, пожалуйста, будет красивого и играет музыка.

Дядя Федя разувается, чтобы показать земляку свой протез. Зачем это, я не понимаю, показывать? Люська. А Люська. Иди сюда. Давай я тебе лучше, хочешь, почитаю. Чего тебе там смотреть. Почемучку давай почитаю тебе.

Читали Почемучку.

Книгу «Радуга» читала Валя, уже не вслух, — для себя. О войне.

Дядя Федя и его земляк рассказывали о войне. Все слушали. Еще один солдат ехал на верхней полке, спал, загородив проход ногами в синих шерстяных носках. Он проснулся, свесился с полки и охрипшим со сна голосом тоже рассказал о войне.

Война, война, боль, кровь!

Потом женщины рассказывали, как плохие жены изменяют мужьям.

Одна женщина рассказала о вещих снах и видениях.

Дяди-Федин земляк сказал — видения бывают только у психических, но что действительно бывает, это предчувствия.

Морячок сказал — предчувствия тоже предрассудок. Оставив гитару, он прочитал маленькую научную лекцию. Солдаты одобрили, что он такой образованный, не зря его учили, расходовали народные средства. Закончив лекцию, он рванул струны и запел любовное с новой силой, и девушка в пуховом берете уже улыбалась, не отворачивалась, она стала его уважать за лекцию. И правда же, это много значит, когда человек, который оказывает тебе внимание, может прочитать лекцию.

Тем временем померк декабрьский день, первый день пути. Долго стояла в окне желтая полоса заката — растаяла, и под потолком в махорочном тумане зажелтели лампочки. Все, устав, угомонились, и певцы, и говоруны, и тот, что с утра крутил пластинки. Притих вагон, только в глубине его один голос монотонно и неустанно рассказывал что-то… Люська заснула, прижавшись к Вале. И Валя вдруг поплыла куда-то — упала к соседке на плечо, очнулась… Солдат в шерстяных носках стоял рядом и поталкивал задремавшего дядю Федю.

— Товарищ, товарищ, — говорил он тихонько, — проснись, послушай: мне через остановку сходить, занимай для детей мою полку, слышишь…

Дядя Федя разобрался, вскочил и, не тратя слов, поднял Люську наверх. Люська, не просыпаясь, пробормотала: «Иди, вот я Вале скажу», — и сладостно растянулась, привалясь светлой встрепанной головой к солдатову сундучку.

— И вы полезайте, девушка, — сказал солдат Вале и сел на ее место возле дяди Феди. — Закурим, товарищ.

Тучи горького дыма поднялись снизу.

— Устраиваться, значит, едете, — сказал солдат.

— Я очарованный странник, — сказал дядя Федя. — Очаровал меня Ленинград.

— Нет, — сказал солдат, — я к себе в Курскую область, когда окончится. У нас там вишни хорошо цветут.

— Нахозяйничал Гитлер в вашей Курской области.

— Поправим.

— Теперь уж недолго, — сказал дяди-Федин земляк, — все пойдут кто куда. Вопрос месяцев, а скоро будет вопрос дней.

— Я что в армии освоил, — сказал дядя Федя, — я машину прилично освоил. Буду стараться получить права.

— Торговая сеть, — сказал земляк, — имеет свои преимущества.

— Эх, земляк, — вздохнул дядя Федя, — какой я продавец, чего я наторгую? Я лесоруб, я плотник, я птиц любитель, — очарованный странник, тебе говорят…

Второй дорожный день. Почти полпути проехали.

Высадился солдат в шерстяных носках. Высадилась девушка, та, что плакала. Один, темней тучи, едет девушкин офицер, ни на кого не глядит.

Большая станция. Стоят поезда, обвешанные ледяными сосульками. Многие пассажиры вышли подышать воздухом. Вышел и дядя Федя, он с утра опять себе позволил, и у него болит голова.

— А мы не выходим, — объясняет Люська соседям. — Нам Ксения Ивановна не разрешила. А то загуляемся и поезд уйдет, что тогда будем делать? А если у нас заболит горло, мы будем принимать — стрептоцид — по таблетке три раза в день…

Она говорит все рассеянней и медленней, лицо становится задумчивым. Задумчиво глядя куда-то, она принимается стоя качать ногой, так она поступает всегда в затруднительных положениях.

Валя оглянулась — какое затруднение у Люськи.

Стоит молодой парень, или большой мальчик, в ватнике, ушанке, через плечо переброшен полупустой рюкзак.

Лицо чистое, можно сказать — красивое. Темный пушок над губой…

Парень видит, что они на него обратили внимание, и спрашивает вежливо:

— Тут все места заняты?

— Кажется, все, — отвечает Валя, дичась и чувствуя себя виноватой, что приходится отказать человеку. Но и человек-то что думает, разве по вещам, везде наваленным, не видно, что здесь ни одного свободного места.

Парень говорит:

— Ну, придут — я уступлю. — И садится на кончик скамьи.

— Подсел, — говорит Люська.

— Что?.. — спрашивает Валя.

— Он подсел! — повторяет Люська торжественно. — Он в шляпе!

Качая ногой, она спрашивает:

— Это у вас правда шляпа?

Парень в недоумении:

— Что она спросила? Ты что спросила?

— Это шляпа! — в восторге, что предсказания сбываются, говорит Люська. — Сейчас он начнет ухаживать.

— Это шапка, — говорит сбитый с толку парень. — Конечно, шапка, а что же еще. Ты хочешь, чтобы я за тобой ухаживал? — Он улыбается невеселой какой-то улыбкой. — Смешная девочка. Ты очень смешная девочка. Как же за тобой ухаживать? Ну хочешь, я тебе принесу кипятку, ты попьешь чаю.

— Благодарю вас, — говорит Люська, качая ногой. — Мы не нуждаемся в ваших услугах, нам даст чаю проводник.

— Что делается, — говорит парень. — Откуда ты такая взялась?

Он шутит, но глаза строгие. Улыбнулись чуть-чуть и опять помрачнели.

— И как же зовут тебя?

— Люся, Людмила, — благовоспитанно отвечает Люська тонким голоском. А вас?

— Володя. Будем знакомы?

Люська вкладывает в его руку свои пальчики.

— Сестра ваша? — спрашивает он у Вали. — В Ленинград едете?

Она не привыкла разговаривать с незнакомыми парнями, да и знакомых было много ли — несколько сельских ребят! — и отвечает «да», робея, краснея и негодуя на свою дикость. Чтобы он не подумал, что она совсем дура нелюдимая, она спрашивает:

— И вы?

— Я тоже. Вы в Ленинграде где живете?

— Мы жили на Выборгской, — говорит она. Что дом их разбит, договаривает в мыслях, вслух стесняется — чересчур уж получится бойкий разговор.

— Мы на Дегтярной. Знаете Дегтярную?

Она не знает Дегтярной, вообще мало что знает дальше своего района, по правде говоря. Ей снятся улицы, она считает — это ленинградские, но, может быть, она их придумывает во сне…

Это все она ему рассказывает мысленно, а вслух произносит одно только слово:

— Нет.

Возвращаются пассажиры, выходившие дышать воздухом. Возвращается дядя Федя. В одной руке у него бутылка топленого молока с коричневыми пенками. В другой — большая, румяная, великолепная картофельная шаньга. Он несет эти свои приобретения бережно и с достоинством, и, конечно, он недоволен, что его место занято.

— Ну-ка, парень, — говорит он.

Тот встает безропотно. Дядя Федя, успокоившись, разламывает шаньгу пополам и дает Люське и Вале, приговаривая:

— Покушайте гостинца.

— Я потом, — говорит Валя.

Потому что парень смотрит на шаньгу. Она бы отдала ему половину своей доли. Даже всю свою долю. Но как дать? Сказать «нате»? Обидится. Спросить: «Хотите?» — скажет: «Спасибо, не хочу».

Он отвернулся. Сидит на мешке чьем-то и смотрит в другую сторону. Отвернулся, чтобы не мешать Вале есть. Будто так уж ей нужна эта шаньга.