Владимир Рыбин - Забытая высота Страница 6

— Ложись!

Это был тот самый веселый парень, который приходил ночью в село.

— Ты что, не слышишь?!

— Слышу, — сказала она обиженно. — Корова мычит.

— Корова! Мотоциклы немецкие, вот что.

— Не двигаться! Без команды не стрелять! — прозвенел над высотой почему-то тонкий, почти девичий голос лейтенанта.

Боец, лежавший рядом, улыбнулся белозубо, вывернул из-под себя, протянул руку:

— Будем знакомы, Бандура. Это фамилия. А зовут, стало быть, Сашок, можно Сашенька.

— Марыся, — растерянно ответила она.

— Мне кажется, мы с вами где-то встречались.

— Да ну вас! — Она тоже улыбнулась, подумав, что он мелет все это, наверное, для того, чтобы она не пугалась.

— Вот всегда так: только познакомишься с девушкой, воевать надо.

— А они близко?! — снова вскинулась Марыся.

— Поглядим да послухаем, враз все и выясним. — Он потянулся на траве, присыпанной сухой землей, спросил игриво: — А лейтенант-то ничего парень?

Марыся покраснела и отвернулась.

— Какой был бы жених, если б не война, а?

Передернула плечами, промолчала.

— Генералом будет, это уж точно…

«Если не убьют», — мысленно добавил он. Нагляделся уже: такие вот, сами лезущие в драку, погибают в первую очередь.

Стрекот в полях становился все громче. Скоро и мотоциклы разглядел Бандура. Их было всего четыре, ползли жуками по белой дороге, поднимая пелену пыли.

— Не стреля-ать! — снова крикнул лейтенант.

— Потому что это разведка, — пояснил Бандура команду лейтенанта. — Четыре мотоцикла — не та цель для нас.

— Они же в село едут!

— В село. Сейчас грабить будут.

Марыся отвернулась и заплакала. Он положил руку на вздрагивающее ее плечо, погладил.

— Погоди, расквитаемся. Выждать надо.

Мотоциклисты не грабили: из густой купы садов, скрывших хаты, не взметнулось пожарищ, не послышалось ни одного выстрела. Скоро они опять появились на дороге, помчались обратно.

Снова тихо стало в полях, но тишина эта казалась уже совсем иной, напряженной, в которой перепархивание птах по кустам принималось порой за отдаленные всхлипы моторов.

Помолчав, Бандура вдруг начал декламировать стихи:

— Все рожь кругом, как степь живая, ни замков, ни морей, ни гор…

Марыся засмеялась.

— Чего хихикаешь? Это знаешь чьи слова? Это самого Некрасова слова. Слыхала?

— Слыхала. Только это не рожь, а пшеница.

— Разве? Скажи, пожалуйста. Теперь только бы научиться просо от пшена отличать, и можно в агрономы.

Она поняла: дурачится парень ради нее, чтобы не пугалась. Рассердилась, отвернулась. А когда снова повернула голову, то уж на увидела никого рядом. И очень удивилась: как это так можно совершенно бесшумно исчезать?!

Час прошел, а немцы не появлялись. Время от времени откуда-то доносился страдальческий коровий мык, заставлявший Марысю каждый раз выскакивать из своего укрытия и прислушиваться. Она оглядывалась, все порываясь позвать лейтенанта, попросить разрешения пойти поискать корову, но не решалась. Корова умолкла. Марыся снова сползала по аппарели под корму танка, обижаясь на лейтенанта за то, что ни разу не заговорил сам, даже не взглянул в ее сторону. Наконец ей надоело так сидеть и ничего не делать, пригнувшись, она перебежала к кустам, за которыми бойцы докапывали свои ячейки. Увидела перевязанную голову Дынника и поползла к нему.

— Ты чего тут ползаешь, ровно ящерица? — приятельски улыбнулся ей Дынник.

— Так вы же ползаете.

— Нам так положено. Ячейку стоя не копают, разве что с коленок.

Ладонью он размазал по лицу пот, стекавший из-под повязки.

— Зря ты за нами увязалась, — сказал Дынник. — Мы ж по немцам из пушки вдарим. А они по нас, это уж как пить дать. В атаку полезут.

— А я не боюсь. У меня вот чего есть. — Она вынула новенький, совсем не обтертый пистолет ТТ.

— Откуда взяла?!

— Лейтенант подарил.

— Наш?!

— Другой, летчик.

— Ишь ты, — усмехнулся он, — У тебя и другой лейтенант есть?

— Он раненый был.

— А оружие-то раздаривать не полагается.

— Совсем раненый. На самолете сел. Третьего дня. Увезли его, жив ли, нет, не знаю.

— Сама пистолет взяла? — прищурился на нее Дынник.

— Так мальчишки хотели. Я у них отняла.

— Все ясно. — Он сердито воткнул нож, которым рыхлил землю, чтобы выбросить ее руками. — Отодвинься, запорошу ведь.

— Я все спросить хочу, — виноватым голосом произнесла Марыся. Сразу было видно: очень ей хотелось переменить тему разговора. — Чего тут было-то?

Он понял вопрос.

— Бой тут был, большая битва. Враги осадили город…

— Какие враги?

— По всему видать — татаро-монголы. Проходила в школе? Ровно семь веков назад, год в год…

— Марыська! — В кустах стоял Бандура, смеялся, как всегда. — Тебе где велено находиться?

Она отмахнулась.

— Чего мне там делать?

— Выполняй приказания, иначе домой отправим.

— Не отправите.

— Иди, тебе говорят. Лейтенант зовет. Вскинулась, согнувшись, побежала к кустам.

— Там корову поймали. Подоить надо.

Первое, что увидела Марыся, добежав до леса, были вытаращенные от боли, побелевшие коровьи глаза.

— Ой, да то ж тетки Олены! — запричитала она, бегая вокруг коровы, гладя ее пестрые вздувшиеся бока, шею, лоб меж короткими обпиленными рогами. — Да где ж она пропадала? А та ее искала, искала, думала, вороги съели. — Тронула непомерно раздувшееся вымя, и корова замерла.

Желтоватое, с примесью крови молоко струей полоснуло по траве. Марыся потерла им руки, чтобы скользили пальцы, и начала доить. Корова вздыхала, как человек, глубоко и облегченно, косила на Марысю посветлевшим глазом. Молоко уже лилось чистое, голубоватое, и Бандура подсунул котелок, который быстро наполнился, пенная шапка перевесилась через край.

— Погоди доить! — крикнул он. — Принесу посуду. Не пропадать же добру.

Он побежал к высотке и скоро вернулся, гремя котелками. Марыся доила в большой бидон, который обеими руками держал танкист Кесарев.

— Тут тебе не бензоколонка, — решительно отодвинул бидон Бандура.

Но котелки, которые он подставлял один за другим, быстро наполнились, и снова Кесарев пододвинул свой бидон, потом уж и не во что стало доить, а молоко все стреляло белыми ленточками из-под рук Марыси, пенилось на узких листочках травы.

— Да погоди ты! — снова крикнул Бандура и сердито оглянулся на стоявшего рядом танкиста. — Не видишь, добро пропадает?! Тащи посуду. В танке — не в сидоре у пехотинца, есть же что-нибудь.

Пришел лейтенант, остановился возле Марыси, смотревшей на него снизу вверх и в растерянности все цвиркавшей струйками молока на траву.

— Товарищ лейтенант, да что это такое, — кинулся к нему Бандура. — Да перестань ты доить! — крикнул на Марысю. — Люди не ели, не пили, а тут молоко. Сухарей в сидорах — кот наплакал, но все же есть. С молоком-то они за милую душу. Дайте передых славянам, пока тихо, пускай пожуют напоследок, может, больше не придется. Чего стоишь? — напустился на танкиста, все державшего обеими руками бидон молока. — Неси посуду!!

— Принеси там, — согласился лейтенант, махнув рукой. И присел возле Марыси, принялся рассматривать коровье вымя с таким вниманием, с каким механик заглядывает под машину, выискивая неисправность.

Танкист убежал, и Бандура, сообразив, что его маячение тут совсем ни к чему, попятился в кусты. А лейтенант все осматривал вымя, удивляясь тому, что оно такое большое, гладкое, исполосованное венами, словно руки у наработавшегося человека. Дотронулся до него пальцем, почувствовал телесное, мягкое и покраснел. И обругал себя за свое непонятное ему самому поведение. Повернул голову к Марысе, собираясь сказать что-нибудь и тем самым сбросить с себя нерешительность, но будто разом перезабыл все слова. Никогда с ним такого не было, да и не знал он, что такое может быть.

— Нельзя вам… — наконец выговорил Меренков.

— Почему нельзя? — живо обернулась к нему Марыся, и Меренков впервые близко увидел ее глаза, темные, влажные от вдруг набежавших слез.

— Нельзя, — повторил он. Хотел сказать, что ее присутствие мгшает ему быть командиром, смелым и инициативным, каким он был еще вчера, что бой, решение о котором принял он сам, единолично, требует его полной готовности. Ему лишь хотелось выразить все то, что он чувствовал, что так внезапно навалилось сладким, непонятным, обезволивающим удушьем.

Но Марыся поняла иначе:

— А командир сказал, что мне можно остаться.

— Какой командир?!

— Тот, у которого воротник оторван.

— А, Гаврилов, — засмеялся Меренков.

В этот миг зашумели кусты, и он отдернул руку, встал. Кесарев брякнул перед Марысей ведро и застыл балбес балбесом, не понимая, что лишний он тут.