Георгий Миронов - Мы поднимались в атаку Страница 6

— Другого ответа от вас, друзья, и не ждал.

— Вы разве не переночуете у нас? — спрашивает Игорь, но Гриша, взглянув на часы, отвечает, что ему еще надо заскочить в другие группы, а рано утром бюро горкома с очень напряженной повесткой дня.

Гриша садится в грузовичок. Вспыхивают и гаснут синие маскировочные подфарники. «Газик» несется по ночной улице. Мы стоим на стылом ветру раздетые и слушаем стихающий рокот мотора.

…Сооруженный наши рубеж занимают войска. Сначала те, что подошли с востока, из тыла, их сразу узнаешь: обмундированы по-зимнему; много автоматов и пулеметов, пушки не на гужевой, а на автомобильной тяге; хотя снег еще не лег, только в морозном инее деревья и поля, — иные орудия, танки крашены в белое, многие пехотинцы одеты в белые маскхалаты.

Красноармейцы деловито оглядывают свое окопное хозяйство, устанавливают пулеметы, минометы, ПТР — противотанковые ружья, похожие на старинные пищали. А мы, «хозяева», гордые тем, что подготовили для армии линию обороны, водим бойцов, показываем, где соорудили дзоты, блиндажи, землянки.

По асфальту — только в одну сторону, на восток отходят войска; движутся по примороженной дороге усталые пехотинцы, несущие на себе оружие; торчат стволы «максимов», трубы минометов; в ногу, согласной раскачкой, шагают расчеты ПТР, катят тачанки; лошади и тракторы влекут пушки — от легоньких сорокапяток до огромных гаубиц; впереди батальонов едут верхом на лошадях командиры; мчатся стороною санитарные автобусы с красными крестами на бортах и крышах, и верткие командирские «эмки»; приноравливая свой железный ход к шагу колонны, ползут танки с пехотинцами на броне.

В повозках сидят и лежат в бинтах бойцы, в строю идут легко раненные с перевязанными головами или руками, а на броне танков бросаются в глаза снарядные вмятины и шрамы.

В этом потоке отходящего войска движутся бывалые, обожженные огнем, меченные металлом и, стало быть, самые закаленные и проверенные в сражениях воины.

Есть что-то грозное и драматическое в том, что развертывается на наших глазах: повинуясь чьей-то воле, подразделения и части сворачивают с асфальта на проселки, а то и вовсе на бездорожье и идут туда, где им предстоит принять новый бой.

Ближе всех к врагу оказывается пехота, за ней минометчики и противотанкисты; еще далее в тылу — танки; занимают места в боевых порядках тяжелые калибры; позади стоят обозы. Эта могучая армейская махина на наших глазах зарывается в землю, чтоб стать неуязвимой для врага. Он пока еще сильнее нас, но очень скоро, верим мы, будет наш верх.

Сегодня мы уедем, оборудованные нами рубежи станут боевым «домом» для взводов, рот и полков. Мне немного обидно: никто из фронтовиков не знает, что здесь много недель без отдыха трудились ученики средней школы № 13 города Ленинска, вон там — рабочие парни, а еще дальше — студенты и домохозяйки. Что ж, будем горды тем, что в будущую победу вложен и наш труд, не сопряженный со смертельной опасностью, но тяжелый, требующий не только пота и сил, но и самоотверженности.

…В последний раз приходим в клуб, давший нам скромное, полукочевое пристанище. Забираем пожитки, оглядываем комнаты: клочья мятой соломы на полу, голые, без плакатов, стены…

Появляется военинженер. Он благодарит нас за энтузиазм и упорство и желает нам дожить до полной победы над заклятым врагом. С грустью прощаемся с ним и с добряком-сержантом.

Нам объявляют: машин не будет, надо сдать шанцевый инструмент и двигаться пешком. На ближайшем контрольно-пропускном пункте тех, кто возвращается со строительства рубежа, посадят на попутные машины.

У КПП масса людей: нагруженные вещами женщины с детьми, пожилые люди, все ждут транспорта. Смуглолицый военный со звездой на рукаве и «ромбом» в петлице подъехал на побитом «пикапчике». Нам говорит о трудной ситуации и комсомольском долге:

— Обещали увезти вас с оборонительных работ, хорошо бы это выполнить, но видите, что творится! Неужели комсомольцы захотят ехать, в то время как дети и старики побредут пешком?

Назначает старшим комсорга Королева, и мы шагаем, не глядя на пролетающие мимо машины, к Ленинску. В полночь будем дома. Идем и оглядываемся на красивого, энергичного бригадного комиссара. В нем есть что-то, присущее тем, кто воевал, уверенность, что ли, в себе, в том, что выполняешь долг, как бы труден он ни был; в его четких, скупых жестах и словах проявляется та проверенность войною, закалившей, точно огонь сталь, людей сильных, надежных. А «расшивает» он пробку деловито и даже весело.

Уже после полуночи под сиянием молодого месяца входим в город. Он на осадном положении, запрещено хождение с двадцати часов до пяти, но мы движемся колонной, и нас пропускают. Ни огонька в когда-то сверкавшем веселыми огнями Ленинске. Транспорт уже не ходит. Несколько раз нас останавливают патрули. В небе мечутся прожекторы. Не переставая, что-то гудит на западе, словно какое-то чудовище надвигается на город. Это чудовище — война.

Мы медлим расставаться, инстинктивно сознавая, что наши судьбы скоро резко разойдутся: кто-то будет воевать, кто-то эвакуируется и в тылу станет готовить оружие фронту, кто-то останется в партизанах, в подполье. Но этого мы не знаем и медлим, медлим расходиться.

Ира притиснулась ко мне и смотрит на меня, не отрываясь, закинув голову. Я украдкой грею ее руки в своих. Мне невыразимо хочется нагнуться и поцеловать ее в губы, обхватить и застыть так надолго.

— Ну что, реб-бята, б-будем п-прощаться?

Мы обнимаемся с Игорем, с Кимом. Сашка виновато подходит, спрашивает, не будем ли на него в обиде? Мы для него сила, а силу он уважает. Ким непримиримо отворачивается, Игорь неохотно подает руку, ну а мы с Сашкой с размаху хлопаем друг друга по рукам. У Сашки большая твердая ладонь, а я все худое забыл. Кто из нас прав, не знаю, но поступил так, как велела душа.

Уже один иду по черному ущелью своей улицы: нет, я не одинок, мы остались вдвоем — я и любимый город, мой Ленинск. Ты мне сейчас — как старший брат, как живое теплое существо, мой город! От этого чувства слитности волнение сжимает горло.

Как и люди, города имеют свои судьбы. Ленинску доля досталась не из легких. Он стал ареной боев, переходил из рук в руки, недаром получил прозвание: многострадальный.

…Уже в армии я узнал: враг, захвативший город, был выбит частями Красной Армии, которым помогли боевые отряды рабочих. В те дни (это станет известно после войны) начальник гитлеровского генштаба сухопутных войск генерал Франц Гальдер с тревогой запишет в дневнике о Ленинске: «Русские ворвались в город. Население принимает участие в бою». Для фашистов это было самое страшное: можно подсчитать у неприятеля количество стрелковых дивизий или танковых бригад, но как измерить силы народа, поднявшегося на борьбу? Узнаю я: перебомбленный, сгоревший, голодный, холодный, находящийся в ужасных условиях оккупации, мой город дрался насмерть. Фронт был везде. Потому что мы все вместе были народом — в этом была наша сила. И те горожане, что строили рубеж обороны, и те бойцы, что дрались за город, и те коммунисты, комсомольцы, беспартийные, молодые и пожилые, что ушли в подполье, в партизаны, — все сообща, миром, фронтом и тылом, защищали и защитили советский город, мой родной Ленинск, что на Москве-реке.

МОЕ ПОКОЛЕНИЕ

До сих пор, до своих 55-ти, я влюблен в мое поколение. В тех, кто родился на рубеже или в начале двадцатых годов, Великую Отечественную встретил молодым и ничего особо заметного и полезного, о чем мечталось, совершить не успел. А ведь у многих первая встреча с войной оказалась последней.

Люблю одногодков за то, что при всей человеческой неповторимости каждого было и остается в поколении главное, объединяющее нас: мы привыкли все отдавать своей стране, ни на какие благодарности и блага не рассчитывая, ничего не требуя взамен.

Мое сердце принадлежит ребятам огненного комсомольского поколения. Оно было не лучше, но и не хуже других поколений. Было таким, каким было. Только дела, которые выпали нам, оказались такими значительными, только эпоха, на которую пришлась юность, оказалась неповторимой! Большинство из нас было на фронте, трудилось в тылу, кто-то сражался в партизанских отрядах и в рядах комсомольско-молодежного подполья. Поколение мое воевало преданно и самоотреченно.

Не смогу рассказать обо всем поколении — хочу вспомнить о тех из ровесников и ровесниц, кого близко знал.

Предвоенная весна в Ленинске была многоводной. В мае левобережье напротив города — там теперь стоят «Три ополченца» — только освободилось от большой воды. А до этого Замоскворечье синело, переливалось, точно море. Лишь деревья и дома торчали из воды, да тянулись полоски шоссе и железнодорожных насыпей, захлебываясь в разливе.