Брюс Федоров - Острова желаний Страница 6

События прошедшего десятилетия всё ещё саднили кровавой раной, пересыпанной солью безответных вопросов. Как же это так случилось, что стальное несокрушимое тело трехсот миллионного народа было вспорото ржавым тесаком лживых и циничных обещаний, породивших эфемерные надежды.

Кто же это был тот мудрый и расчетливый, что год за годом расковывал непробиваемую броню великой исторической страны, защищенной непобедимой армией, грохочущим поясом сталелитейных и машиностроительных гигантов, и патриотизмом народа?

Как случилось, что самое образованное в мире население и его передовая наука, уже приступившая к реализации задачи человеческого присутствия на Марсе, так и не смогли разглядеть существа сладкоречивой тлетворности различных "доброжелателей" и доброхотов?

Какая сила парализовала волю двадцатимиллионной политической организации страны, в заслугу которой хотя бы можно было бы поставить освобождение половины населения Земли от удушающей коросты колониального угнетения?

Неужели конструкция социалистического научного мировоззрения, складывавшаяся лучшими умами Европы последние пятьсот лет, была обречена рухнуть под напором индекса наполняемости продуктовой корзины?

Как оказалось, что тысячелетняя культура многонационального народа столь остро нуждалась в потребительском максимализме, сексе и сквернословии?

Или всё дело в нашем вековом долготерпении, взращенном на льду Чудского озера и в зимних окопах Москвы и Сталинграда? В нашей готовности разворачивать новые чужеродные лаковые обертки, скрывающие старые и уже отвергнутые историей социальные и экономические рецепты? А может все объясняется всего лишь обыденной и выработанной за тысячелетие привычкой доверяться любому царю-батюшке, который понятно, лучше всех нас обо всем подумает, обнадежит и успокоит?

Либо всех околдовала разудалая пляска под мелодию "Прощание славянки" пьяного балагура, в самозабвении расплескавшего драгоценные капли национальной гордости и величия духа великого народа и поставившего его в нищенские ряды уличных торговцев на стылых улицах темных городов?

А может и спрашивать никого ни о чем не надо, коль скоро история народов любой национальности и государственной принадлежности и так густо измазана грязью и кровью? И стоит ли отдирать корку с незаживающих ран вековечного позора и мерзости, столь густо испятнавших заскорузлое тело современной, так называемой, цивилизации?

Те же французы. Чем не достойный пример личной свободы и привольной раскрепощённости? За ними великий лозунг "Свобода, равенство и братство" и Великая французская революция, чей красный фригийский колпак стал символом для идеалистов многих стран, возжелавших сорвать короны и голубые ленты со своих сюзеренов.

Но как совместить идеи экзистенциалистов, неповторимые творения импрессионистов и очаровательный французский шансон с гильотиной?

С этим символом социальной защиты и справедливости французской революции, которую вытащили на площадь под одобрительный гул толпы для свершения акта публичного возмездия не так уж и давно, в 1939 году? Или то, что полное избирательное право изящные француженки, наконец-то, получили в конце второй мировой войны.

В то время, как ещё голодная после первой мировой и гражданской войн, оборванная Россия незамедлительно дала право голоса своим женщинам и удовлетворила самых взыскательных и нетерпеливых суфражисток, отменив институт официального брака.

Разве лица современных французов, давно живущих в условиях личной свободы и выбора, отражают свет довольства своей системой? Что-то не похоже.

Та же суетливость и ежедневные пробежки из дома на работу, что и у нас. Предельный экономизм и страх не потерять работу, критика всего и вся от правительства до качества мелкого ремонта, произведенного коммунальным водопроводчиком, братом – близнецом нашего самоделкина.

Зато, конечно, есть для французов священный час икс, время полуденного сбора, когда заполняются бесчисленные бистро и кафе, гроздьями рассыпавшиеся по парижским улицам, место не только для еды и житейских пересудов, но и для оценок действий местных и муниципальных органов власти.

И всё же свободный галльский дух требует выхода и ищет возможность для спора, скандала и создания новых проблем.

И не стоит удивляться, что типичный парижский заправщик где-нибудь на окраинной бензоколонке сидит и с пролетарским упорством ждет своего часа, когда, наконец, он сможет сказать заезжему из Германии бошу, что у него сейчас обеденный перерыв и тому придется подождать. А, как известно, без бензина даже вызывающе хваленый мерседес из Германии не более чем застывшая конструкция из сварного железа.

И все же ради объективности надо сказать что, Франция – это по-своему удивительная страна, приведшая за руку современную Европу к истокам гуманизма.

Бесспорно, хороши согретые солнцем неповторимые холмистые долины Шампани и Прованса, где вызревает всемирно признанная виноградная лоза сорта Божеле и не только.

Замечательно, что каждый желающий может раз в год увидеть, как кинематографические дивы путаются в длинных вечерних платьях, а их набрильянтиненные сопровождающие в черных фраках и белых манишках из Голливуда, в лучах софитов и вспышек фотокамер вычурно вышагивают по красной дорожке Каннского кинофестиваля.

Кто не знает выдающихся евпропейских выразителей, сочинителей и зачинателей таких как Вольтер, Рабле, Дюма, Эдгар Дега, Эдит Пиаф и Коко Шанель.

И конечно, гражданский Кодекс Наполеона, впервые выстроивший юридические каноны сочетания личных прав и свобод человека с императивами частной собственности и имущественных отношений.

И всё это Франция.

Примерно так и не без основания выстраивается самоуважение и чувство собственного превосходства среднестатистического француза.

Однако насколько свободен, этот самый прогрессивный евпропеец, погруженный в мир бесконечных бытовых забот, измотанный хитроумной системой налогообложения и неуверенностью в завтрашнем дне?

Ну, а Париж всегда остается Парижем. Всё также хороши каштаны на Елисейских полях, восхитительны и неповторимы музеи Лувра, де Орсэ, Пикассо и Дома Инвалидов – вместилище взлета человеческого духа, чертоги, где царствует Клио со своими сестрами. Булонский лес, место обитания вавилонских дев, так же как и в 19 веке гостеприимно принимает в свои зеленые объятия толпы разноплеменных туристов и неунывающих парижан.

Хотя и Париж, если по правде, уже не тот. Прибавилось пьяных и туберкулезных клошаров. Бессмысленные граффити всё настойчивее злыми линиями безобразят стены и фасады парижских исторических зданий. К повседневной озабоченности парижан добавилась арабская нахрапистость и изобретательное цыганское вымогательство.

Калейдоскоп несвязных мыслей, доводов и контрдоводов крутился в голове Влада, не давая ответы ни на мучительные вопросы, не принося успокоения растревоженному уму.

Вернулся Виктор. Сколько времени прошло непонятно, но соседка через проход, уразумев, наконец, что беседа с Владом не заладилась, уже давно успокоилась и вернулась к привычному для неё состоянию одиночества, увлекшись разговором со своим забавным пекинесом, который по привычке выказывал хозяйке все признаки внимания.

Виктор занял свое место, развернул купленную у проводников газету "Le Figaro", взглянул на Влада и еле заметно отрицательно покачал головой, что означало – ничего подозрительного во время прогулки по поезду он не заметил, признаков наличия наружного наблюдения не выявил.

В вагоне по-прежнему царила обычная для поездов ближнего радиуса следования обстановка ожидания прибытия. Люди читали газеты, о чем-то беседовали, дремали и вполголоса разговаривали по мобильным телефонам. Типичная картина начала рядового рабочего дня большого города, начавшего постепенно насыщаться через свои бесчисленные транспортные артерии жизненными силами, которые давали все эти люди, стремившиеся к нему со всех направлений, из ближних и дальних пригородов Большого Парижа.

Поезд стал постепенно замедлять ход, всё плотнее прижимаясь лакированным металлическим боком к перрону очередного пригородного вокзала. И вот уже проплыла табличка с названием станции Le Courneuve.

– Ну, что ж нам этот городок подойдет, – произнес Влад с оптимизмом. Мужчины встали, забрали свои дорожные сумки, попрощались с Жанной, её пекинесом и не спеша спустились по лестнице к выходу, где уже собралась небольшая нетерпеливая группка пассажиров.

Поезд остановился и все вышли на перрон.

– Почему здесь? – взглянул Виктор на Влада.

– Ничем не хуже другого. Подходящее местечко: близко от Парижа, много разного транспорта гостиниц хватает, а главное, этот выбор произвольный, заранее никому не объявленный, что также неплохо.