Юрий Тарский - Испытание огнем Страница 6

— Умер… — тихо сказал Кононов. На скулах у него вздулись желваки. — До чего ж обидно терять людей сейчас, когда до победы…

Он не успел договорить.

— Воздух! — пронзительным голосом закричал сигнальщик, протягивая руку за корму.

Над горизонтом появилась малюсенькая черная точка. Она четко проектировалась на бледно-палевом фоне закатного неба. На миг скрылась в свинцовой дымке, повисшей над морем, и тут же вновь появилась, быстро вырастая в размерах.

— Справа по борту еще два самолета! — доложил сигнальщик.

— Артиллерийская тревога! Приготовиться к открытию огня! — зачастил Снегов, не делая пауз между словами.

Из люка выскочили комендоры и бросились к пушке. Жаворонков, припав к прицелу “максима”, разворачивал пулемет навстречу самолетам.

“Мессершмитты”, — определил Снегов по их укороченным крыльям и хищным акульим носам. Они летели над самой водой, лениво покачиваясь из стороны в сторону. Вот сквозь гул дизелей прорвался их злобный вой, и вдоль борта “Касатки” по воде протянулась частая линейка фонтанчиков.

— Огонь! — закричал Снегов, бросая лодку в крутой вираж.

Сотрясая палубу, ударила пушка и застрочил пулемет. Над мостиком с ревом пронеслись две тени. Жаворонков развернул пулемет и ударил навстречу заходящему с кормы самолету. Тот не выдержал огня — взмыл свечой, обнажив желтое брюхо, и отвернул в сторону.

“Один… второй… — считал Снегов в уме самолеты. — Где же третий?” И вдруг увидел его — “мессершмитт” заходил с левого борта, вернее, не заходил, а коршуном падал на лодку с высоты.

— Самолет слева! — крикнул Снегов.

Поворачивать было поздно. Еще две–три секунды, и он сбросит бомбу на палубу лодки. Снегов не знал, услышали ли его комендоры, или же сами заметили, но перед самолетом встала сплошная стена огня. “Мессершмитт” поднял нос кверху, и в этот момент в его желтое гадючье брюхо впились два снаряда. Самолет вздрогнул, повалился на крыло и рухнул в море.

Пилоты оставшихся истребителей осатанели. Они делали заход за заходом, осыпая лодку градом пуль. Одной из них был ранен Кононов, другая поразила сигнальщика.

Уклоняясь от хлещущих с неба огненных струй, Снегов бросал лодку то вправо, то влево, стопорил дизели и снова давал самый полный ход. Несколько раз он справлялся о Фролове и получал один и тот же ответ: “Еще немного… Совсем мало работы осталось…”

У борта разорвалась бомба. Взрыв потряс лодку.

Завывая моторами, “мессершмитты” пронеслись над подводной лодкой. Снова вернулись и, встреченные метким огнем, опять отвернули в сторону. Как очумелые от крови слепни, вились они вокруг раненого корабля, подкарауливая момент, чтобы нанести смертельный удар.

Две сверкнувшие молниями огненные строчки прошили палубу. С пушечным треском разлетелось ветровое стекло в ограждении рубки, обдав Снегова градом осколков. Рядом кто-то охнул и опустился на палубу. Старший помощник, протянув руки к горизонту, закричал:

— Еще самолеты!… Это бомбардировщики!…

Из черной клубящейся над горизонтом тучи вывалились роем несколько точек. Они быстро приближались к лодке.

“Это конец!” — подумал Снегов. Глаза в мгновение вобрали в себя покрытое тучами осеннее небо, море, спокойно катившее зеленые волны, исковерканную палубу, залитую кровью товарищей… Его охватила ярость. “Ну что ж, будем биться и с этими. До последнего снаряда!”

Вдруг кто-то тронул его за рукав. Он обернулся и увидел перед собой Фролова. Бледное лицо матроса заливала кровь. С трудом расцепляя зубы, он тихо проговорил:

— Я все сделал… Все… — и начал опускаться на палубу. Ему не дали упасть, подхватили на руки и спустили в рубочный люк.

Снегов рванул тесный ворот кителя и закричал что было голосу:

— Всем вниз! Срочное погружение!…

В люк он спустился последним, когда лодка уже проваливалась в волны. Высоко над головой пророкотали запоздалые взрывы бомб. “Касатка” чуть клюнула носом и тут же выпрямилась, удержанная опытными руками рулевого. Снегов прислонился спиной к переборке, снял с головы пилотку и вытер лицо, покрытое потом, кровью и пороховой гарью. Все глаза были обращены к нему. Люди ждали приказа. Он устало улыбнулся и отдал этот приказ:

— Штурман, курс в базу!…

Мат черному королю

В проходной стоял тот же, что и утром, охранник: толстомордый старик с вислым фиолетовым носом. Седой показал ему пропуск, пошутил насчет дождя, вот уже неделю заливающего Данциг, и прошел в порт.

На душе отлегло. “Ерунда! Почудилось”, — счастливо подумал он. И тут же снова увидел его — человека со свекольными щечками. Подняв воротник пальто, расставив ноги циркулем, шпик стоял возле трансформаторной будки. Крысиные глазки всего на миг впились в лицо Седого и скользнули в сторону.

В груди образовалась холодная пустота. Первой мыслью было: “Бежать! Прочь отсюда, пока не поздно!” Но он одернул себя, заставил идти спокойно. Мерно шаркая подошвами стертых ботинок, прошел сотню шагов и нагнулся поправить шнурок. Шпик маячил сзади. Он был один.

Седой усмехнулся: вспомнилась сказка о веселом колобке. Не убыстряя шагов, он направился в западный угол гавани, где грузились пароходы, — там всегда было оживленно…

Шпик попался хитрый и неутомимый — вцепился, как клещ. Уже в сумерки, вдоволь попетляв между пакгаузов, не чувствуя ног от усталости. Седой решил, что оторвался от ищейки, и вышел, наконец, к своей барже.

Здесь, в южной части порта, было тихо. Ветер тоненько посвистывал и оборванных снастях судов, поставленных на вечный прикол. Деревянный причал, загроможденный пустыми бочками, сломанными ящиками, ржавыми цепями, скрывался в темноте.

Пробравшись на баржу по ветхой скрипучей сходне, Седой долго стоял в тени надстройки — прислушивался к шумам. В какой-то миг ему почудился скрип шагов. Седой замер, затаил дыхание… Тишина. Только устало вздыхает море да гулкими тягучими ударами стучит сердце. “Показалось”, — вздохнул он. И снова насторожился. Шум, вкрадчивый, едва различимый, повторился. У пакгауза мелькнула черная тень. “Побежал за подмогой, ищейка”, — с тоской подумал Седой.

Светящиеся стрелки часов показывали половину восьмого. “Успею”, — удовлетворенно хмыкнул Седой и начал спускаться вниз. В крошечной каюте баржевого было холодно и сыро. Пахло плесенью и мышиным пометом. За разбитыми иллюминаторами однотонно плескалось море и шелестел бесконечный дождь. Где-то поблизости хриплоголосо вскрикнул буксир, и сейчас же издалека ему отозвался другой.

Кончив шифровать, Седой нажал кнопку зажигалки и поднес донесение Пятого к чадящему огоньку. Утром Пятый сказал: “Из-за этого мы здесь. Передай, чего бы это тебе ни стоило”. Он был очень взволнован, Пятый. Взволнован и счастлив — это было видно по его глазам.

Пламя сожрало бумагу и опалило пальцы, но он не почувствовал боли. Взглянул на часы — связь с центром через семь минут. “Все хорошо”, — решил он и устало смежил веки.

Теперь, когда решение было принято, он совсем успокоился.

— Иначе нельзя, — прошептал он, не открывая глаз. — Нельзя, — повторил еще раз, словно хотел убедить в этом самого себя.

Неожиданно вспомнилось назидание педанта-инструктора, обучавшего радиоделу: “Никогда не ведите передачу дважды из одного места. Это опасно!”

Седой грустно улыбнулся. Боже, как давно, кажется, все это было: друзья, покой, Наташка!…

Воспоминания обступили его, закружились вокруг хороводом. Он повторял в уме цифры шифровки, а сквозь них проступали то голубое над солнечной степью небо, то засыпанные снегом ели, то родные до боли лица…

Точно в назначенное время Седой включил рацию. Половина шифровки уже ушла в эфир, когда рядом на причале взвизгнули тормоза автомашины. “Только бы успеть”, — подумал Седой, косясь на дверь.

Он не прервал передачу, услышав над головой топот множества ног. Наверху кто-то истошно вопил: “Эрих, Франц, Курт, он здесь! Больше ему негде устроиться!… Идите сюда, repp штурмфюрер!…

Не снимая правой руки с ключа, Седой левой рукой придвинул к себе лежавшую на столе гранату и вытянул из кармана пистолет. Отстучав последнюю группу цифр, он несколько раз ударил по панели рации рукояткой пистолета. Теперь уже можно было не таиться…

На поверхности слякоть, дождь, пронизывающий насквозь зимний ветер, а тут, на командном пункте под толщей камня и бетона, тепло и по-своему уютно. Верхний свет выключен, и кабинет освещает лишь настольная лампа под зеленым абажуром. Ничего лишнего: стол, несколько стульев, за стеклянными дверцами шкафа корешки лоций и справочников, на стенах карты, круглые морские часы, барометр. Единственное украшение — модель крейсера, им когда-то командовал хозяин кабинета.