Александр Войнов - Оседлавший тигра спешиться не сможет Страница 6

«Рано или поздно от него придется избавиться», — подумал Усама.

В кабинет неслышно вошел телохранитель.

— Пришел тот, кого Вы ждете, — сказал он по-арабски.

— Пусть войдет, — ответил шейх.

В открытую дверь, низко кланяясь, вошел аль-Ашари. Бен Ладен взглядом приказал ему остановиться.

— Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его, — скороговоркой проговорил мулла и упал на колени. — Благодаря Аллаху, отряд Утурбека почти полностью уничтожен. А шах Масуд прервал перемирие и разгромил автоколонну с горючим. Русские зажали его в Панджерском ущелье, где третьи сутки идет бой.

— Можешь уйти. Когда ты снова понадобишься, я за тобой пришлю. Но помни: мудрец закрытым держит рот, он знает, что и свеча от языка сгорает, — угрюмо промолвил Усама.

Бен Ладен подошел к оперативной карте и долго всматривался в уходящую с севера на юг тонкую

Через неделю охране тоннеля на перевале Саланг было приказано пропускать колонны, идущие из Кабула в Пули-Хумри по четным, а из Пули-Хумри в Кабул по нечетным числам. Это было вызвано чрезвычайным происшествием, произошедшим на перевале.

Двое афганцев-смертников на военном грузовике затесались в колонну, идущую из Кабула в Термез, и, достигнув середины трехкилометрового тоннеля, поставили машину поперек обеих полос движения. Образовался затор. Две колонны военной техники, идущие в разных направлениях, не имея возможности разминуться, заполнили тоннель до отказа и вынуждены были остановиться.

Грузовики и сопровождающие их бронемашины стояли с работающими двигателями, и тоннель быстро наполнился выхлопными газами. Вентиляционная система, рассчитанная на карбюраторные, а не дизельные двигатели, не смогла очистить воздух от скопившегося угарного газа, и тоннель превратился в газовую камеру, в которой погибло больше ста человек.

Часть 2. Побег

Преобладающее большинство людей

попав в места заключения мечтают об амнистии.

И только единицы думают о побеге.

Из всего отрезка времени, именуемого «от звонка до звонка», Мурад-эфенди больше всего не любил этапирование. Когда приходила пора идти по этапу, это значило, что следствие и суд уже позади, твоя судьба на несколько лет предопределена и ты, с тоской заглядывая в будущее, находишься в пересыльной тюрьме.

В одну из ненастных ноябрьских ночей Мурада в числе партии заключенных погрузили в «воронок» и доставили на товарную станцию, где в тупике стояли два «столыпинских» вагона. Бетонная площадка перрона перед вагонами по периметру была оцеплена плотной шеренгой конвоиров с собаками. Начальник конвоя, краснолицый, кривоногий толстяк с погонами капитана внутренних войск, кутаясь в плащ-палатку, недовольно наблюдал, как зеки медленно выгружались из «воронков» и строились в пятерки.

Мурад спрыгнул и огляделся, оценивая ситуацию. «Краснопогонники» плотным кольцом оцепили место пересадки зеков, не оставляя ни малейшего шанса. Еще раз мельком глянув в сторону оцепления, ощетинившегося автоматами, Мурад понял, что время для побега еще не наступило» кроме пули в спину он сейчас ничего не получит. А если останется живым, то в его личном деле в углу появится красная полоса, означающая «склонен к побегу». Это обречет вторую попытку на неудачу, потому что с такого заключенного администрация колонии не спускала глаз ни днем, ни ночью.

Начальник конвоя, обходя лужи, медленно прохаживался вдаль колонны.

«Какие тупые, бездумные у них рожи, — подумал он, — ни одного осмысленного лица».

Настроение было под стать погоде. С похмелья болела голова.

Хотелось побыстрее в теплое купе, где ждала непочатая бутылка чистого медицинского спирта.

— По сторонам не смотреть! Смотреть только под ноги! — крикнул он и добавил несколько крепких выражений. Посчитав, что команда выполняется недостаточно быстро, он благим матом заорал:

— Всем лечь! Руки за голову!

Конвойным собакам передалось настроение хозяина, и они, брызгая слюной, рвали поводки. Угрюмые зеки нехотя повалились в осеннюю грязь. Попросив у Аллаха даровать ему терпение, Мурад вместе со всеми растянулся на перроне, предусмотрительно подложив под голову тощий «сидор».

Очутившись одним из первых в купе, Мурад снял телогрейку, бросил ее на верхнюю полку и стал осматриваться. «Столыпинский» вагон чем- то напоминал обычный, плацкартный. Единственным отличием были мелкие двойные решетки на окнах и решетчатые двери, отделяющие каждое купе от прохода.

Способ доставки заключенных к месту отбывания срока не изменился со времен царского министра Столыпина. До этого осужденных заковывали в кандалы и по Владимирскому тракту, под конвоем казаков, пешком гнали в Сибирь. Партия каторжан двигалась медленно, и этапирование затягивалось на долгие месяцы. Министр посчитал, что это бесчеловечно, и предложил этапировать их по железной дороге, чем и увековечил свое имя.

Мурад лежал на верхней наре и наблюдал, как купе наполнялось мокрыми, промерзшими зеками. Вскоре вагон качнуло, послышался лязг отпускаемых тормозов, и поезд пошел на восток, в неизвестность.

Под мерный стук колес Мурад размышлял о бренности и непостоянстве всего земного: «Жизнь — это призрачная утеха, обольщение и тщеславие, прах и суета, забава и игра, она только пользование обманчивое», — вспомнил он строки из Корана. Не так давно у него все было нормально. Еще год назад он был жив, здоров и на свободе, а теперь было все иначе. Под утро щелкнул замок, металлическая решетчатая дверь отодвинулась и в купе, пригнувшись чтобы не зацепиться головой о верхнюю планку дверного проема, протиснулся горилоподобный «особист». Одет он был в полосатые телогрейку и штаны. На огромной голове чудом удерживалась полосатая шапка-ушанка, одно ухо которой торчало вверх, другое — свисало. На спине с левой стороны была нашивка в форме бубнового туза. Тех осужденных, кого суд вследствие тяжести преступлен» и повторных однородных судимостей признавал особо опасными рецидивистами, из соображений безопасности переодевали в полосатую робу сразу же после суда — в пересыльной тюрьме. Заключенные остальных режимов шли по этапу в тех вещах, в которых были при аресте. По мере продвижения верхняя одежда не раз меняла своих хозяев и обменивалась на водку, наркотики, чай. Вертухаи на «пересылках» и на этапе охотно участвовали в таких сделках.

— Смерть легавым и чекистам, привет ворам-рецидивистам! — прорычал «особист» и стал по-хозяйски осматриваться.

Обитатели купе спросонья нехотя ответили на приветствие.

— Так, мужики, — добавил негромко «особист», — во избежание эксцессов все дружно развязывайте мешки и по очереди высыпайте содержи- мое на стол. А я буду решать, что ваше, а что мое. Деньги, чай, курево — пополам, остальное как придется.

Зеки выжидали и не спешили расставаться со своим добром.

Как тонкий психолог, «особист» начал с самого слабого. Он наотмашь ударил по голове тыльной стороной громадной ладони сидящего с краю перепуганного долговязого очкарика, у которого безошибочно просвечивался на лице общий режим, то есть первая судимость.

— Ты, гнида очкастая, еще какаешь домашними пирожками, — пробасил он, — а я уже восьмой год, кроме арестантской пайки, ничего не пробовал.

Этот аргумент произвел на всех неизгладимое впечатление. Собрав кровавые сопли в кулак, пострадавший высыпал содержимое своего «сидора» настал.

«Особист» достал из-за пазухи необъятный мешок и стал не спеша складывать в него консервы, чай, колбасу, сало и предметы первой необходимости, которых входили конверты, носки, трусы, мыло и зубной порошок.

— Отдавайте с легким сердцем, — приговаривал он. — Вам от этих продуктов одни хлопоты. Впереди — свердловская «пересылка». Все равно у вас там все это отнимут. А я отвезу «грев» братве на Чинья-Ворик, на особый режим, И вам это зачтется.

Окинув всех внимательным взглядом, он опять остановился на очкарике.

— Скидывай дубленку, она тебе ни к чему. Все равно, пока будешь сидеть, ее в каптерке моль побьет. А я из нее себе душегрейку сошью.

Парень покорно снял и отдал дубленку.

Мурад молча наблюдал за происходящим. Он хорошо понимал, что этот «особист» — обыкновенный махновец и шерстит вагон с молчаливого согласия начальника конвоя, что часть улова в виде дубленок, кожаных курток и плащей достанется «красноперым».

— А ты что там затихарился, потомок Чингисхана? — обратился к Мураду «особист». — Что, не хочешь проявить арестантскую солидарность? За такой проступок в Порту-Ванино на сходке зарезали двоих.

— А ты ничего не перепутал, неверный? — спокойно спросил Мурад, усаживаясь на верхней наре по-турецки. — Мне, кажется, это было не в Порту-Ванино, а в Магадане, и зарезали двоих не за отсутствие солидарности, а за то, что они грабили мужиков на этапе.