Алексей Ивакин - Блокадный ноктюрн Страница 6

Отгоняю от себя внезапно навалившееся чувство ТОЙ реальности. Я вдруг начинаю слышать разрывы, крики, стоны…

Это продолжается несколько секунд.

И я возвращаюсь. Такое бывает. Не обращайте внимания. И еще не раз будет.

Что-то меняется у меня на физиономии. Ребята старательно не замечают меня. ЭТО и у них бывает.

— Может, в Тамбов сгоняем? — предлагаю я.

— Да ну… — отмахнулся Буденный. — Успеем еще.

Я с ним согласен. Я и сказал-то так. Для проформы.

Вторая кружка пошла по кругу. Так удобнее пить. Вот ребята. Вот кружка. Хочешь — пей ее половину. Хочешь — губы макни. А хочешь — передай другому. Никто никого не принуждает. Главное — чтобы ты не устраивал «пьяные концерты» и утром вышел на работу. А так — пей на здоровье.

— Планы?

— На Квадратную хочу сходить, — подал голос Юди.

— На Квадрат лучше с пацанами, — встрял Буденный.

— Тогда к ЛЭП, там погуляем. А пацаны во сколько будут?

«Пацаны» — это Ванька и Серега. Почему их ждем? Да потому что у них металлоискатели очень хорошие. Это во-первых. А во-вторых — они тут живут. Это мы… приехали-уехали. А они тут живут. Не в Питере живут. В Питере они ночуют и работают. А живут они тут. Приедут сюда и живут.

— Отзвонятся, — ответил Еж, прикуривая от костра. — Прогуляемся пока тут. Давай по третьей.

Третья для нас святая. Нет. Не за любовь. Не за «фил-, гео, — био» и прочие факи. Не за «тех, кто в море». И, даже, не за тех, кого с нами нет.

Третья за тех, кто с нами есть. Вы, наверное, не поймете. Да и не важно.

Я передаю кружку Матери. Та просто принюхивается, касается водки губами и передает Буденному.

И в это время с обрыва сваливаются галдящие дети — приехали, понимаешь, из Питера.

— Может все-таки, в Тамбов? — предлагаю я.

Словесного ответа нет. Даже Еж поморщился. Не сегодня. Сегодня дома. Дома. Именно так — Дома. С большой буквы «Д».

А ведь темнеет уже.

Дети жрать не хотят. В «Макдональдсе» отвечеряли, придурки. А мы с утроенной силой начинаем есть их ужин.

— Леха, спой!

Это мне.

— А нахуй не пойдешь?

Нет. Это не фраза моя. Это такой злой взгляд. Не могу. Не хочу. Не буду.

— Как там в Питере?

— А вот в «Икею» скатались и в «Маке» покушали!

— Дети-уроды! — ворчит Еж, отвернувшись к костру. И зло так ухмыляется. — И бабы — уроды!

— Бабы-козлы! — сплевываю я и закуриваю.

— Бабы — козлы. Да, — соглашается Еж.

— Еж, вместо того чтобы лаяться, лучше детям лекцию прочитай. Я пока тут штаны зашью ребенку, — флегматично говорит Рита.

— Какую еще лекцию? — удивился Андрюха.

— О Синявино, — отвечает Мать, вдевая нитку в иголку.

— Я чо, историк дипломированный? Вон, Дед пусть рассказывает.

Я смотрю на Ежа и улыбаюсь:

— Я здесь только второй раз. А ты уже лет семь сюда катаешься. Любого историка за пояс заткнешь. Рассказывай, давай!

Еж покачал головой и рявкнул на весь лагерь:

— Дети! Ну-ка бегом сюда! Сейчас папа жизни учить будет!

Рявкнул так, что лампочка под тентом закачалась.

Да. У нас есть лампочка. И розетки в землянке. У нас стоит генератор, который заводим вечерами, чтобы был свет над столами и электричество для зарядок мобил. А в этом году и для Риткиного нетбука. Мы крутые, да! Даже в интернет иногда выходим.

Постепенно дети собрались за столом.

— Телефоны убрали! — между прочим, папа Андрей может выглядеть таким суровым, что даже я его боюсь. — В Макдаке что жрали?

— Чикенымакнагетсы, — скороговоркой сказала какая-то девочка. Я их имена не запоминаю. Каждый год они новые. И одинаковые. — Мы и вам привезли, Андрей Евгеньевич!

— Нафнафигсы! Запихни это дерьмо себе в… рот запихни.

— Там, куда ты подумал, оно утром окажется, — флегматично сказал Дембель.

— Именно! Рита, не смотри на меня так!

Рита только покачала головой и продолжила что-то там штопать.

— Значит так, дети мои… Сколько, Алена, весит твой хренагетс?

— Не знаю, — растерялась Алена. Девочку, оказывается, Алена зовут. Она учится в девятом классе. Это все, что я о ней знаю. — Сто пятьдесят рублей он стоит.

— А коктейль молочный пила?

— Ага… Ааа…

— Бэ. Ты за час сожрала месячную норму блокадного ленинградца. Дети ели по сто двадцать пять грамм хлеба в день.

— А я вообще хлеб не ем! — крикнул кто-то из школьников.

— А у них больше ничего не было. Хлеб только. Иногда еще землю в магазинах давали.

— Зачем землю??

— В сентябре немцы бомбежкой уничтожили Бадаевские склады. Продуктов там было относительно немного. Пять-шесть суточных норм продовольствия для такого города как Ленинград — это мелочь. Там было масло, сахар, жиры. Все, что не сгорело — впиталось в землю. Вот эту землю зимой и выдавали иногда.

Над темнеющим лесом молчание. И только речка журчит, журчит…

Андрей продолжал:

— Продовольствие было подвезти сложно. Практически невозможно. Ладогу простреливали немцы. Самолеты доставляли каплю в море. Поэтому и выдавали только хлеб. Здесь, где мы стоим, пытались прорвать блокаду. Всего было семь попыток. Четыре из них вот здесь — Еж махнул рукой в сторону воронки, чернеющей метрах в трех от стола. Из воронки растут ивы.

— Здесь самое узкое место — шестнадцать километров от Волховского фронта до Невы. А там уже Ленинградский фронт. Вот и пытались тут прорваться. В августе сорок второго была четвертая попытка. Вторая ударная здесь прорвалась и почти дошла до Невы. Немцы двумя ударами по флангам отрезали ее. А потом методично уничтожали в котле.

— Это когда Власов командовал? — подал голос кто-то из «продвинутых».

— Нет. Власов ей командовал весной сорок второго. В мае-июне.

— Так они же там все на сторону фрицев перешли! — снова «продвинутый! Я не выдержал:

— Я тебе сейчас болотник вместо гондона на башку натяну!

— Леша! — оборвала мою несуразную тираду Рита.

Я заткнулся и вспомнил Мясной Бор…

Долина смерти…

Долина…

Смерти…

Смерти именно в том, самом страшном воплощении. Место, где не было земли и воды. Кровь и мясо — вот, что там было. Солдаты, лежащие слоями. Солдаты брошенные на убой сначала генералом Мерецковым, а затем и нами всеми, твердившими выдумку «огонькистов» образца восьмидесятых — вторая ударная «власовская» армия, сдавшаяся в полном составе в плен. Полегла она тогда, в полном — почти — составе. А те, которые остались в живых и не загремели по тыловым госпиталям, стали костяком новой, второго формирования второй ударной армией…

— В итоге, ни до Мги, ни до Синявинских высот наши так и не смогли тогда добраться. А с того берега — не смогли прорваться ленинградцы. На Невском Пятачке были?

— Нет, — разнобой голосов.

— Ах да… Вы же свинятину жареную жрать ездили…

— Ну, Еж! — снова возмутилась Рита.

— Молчи, мать! — оборвал ее Еж. — Сама лекцию просила! Значит, Девятого сходите. Кости пособираете.

Да, да. Это не опечатка. Именно так Еж и сказал — Девятого. С заглавной буквы. С большой буквы.

Мы все так говорим. Девятое это Девятое.

— В смысле пособираем?

А это уже только поисковик понимает. Костями тут никого не удивить. Вон, «продвинутый» — уже трех бойцов поднял тут. «Скелетированные останки» трех человек. И мечтает найти пряжку с «готмитунсом» — носить дома…

Накопать — можно, поднять, да. А вот пособирать — это как? А так, детишки, скоро узнаете, скоро узнаете…

— Речка Черная — естественный рубеж обороны, — продолжил Еж. А наступление шло вдоль ЛЭП. Нет. Не той, которая у поля. У другой. Да, в лесу, которая. Копали там? Нет еще? Ну, как-нибудь сходим. А теперь в землянку и спать. Через полчаса приду — кто не спать не будет — назначу дежурным у печки. Всем понятно?

Понятно всем. А мы остаемся сидеть. Еще по водочке принять.

— Лех, — говорит Змей.

— М?

— А вот объясни смысл, зачем тут четыре раза рваться? Я читал, что немцы выступ этот превратили фактически в крепость. Тут у них аж самый насыщенный войсками участок фронта был — четыре дивизии. На каждую по пять километров фронта. Какой смысл тут-то бить?

— А где? — закуриваю я. — Вот та самая вторая ударная. Она весной пыталась пробиться из-под Чудово. Не получилось. Здесь не получилось тоже. Любая ли атака заканчивается победой?

— Ну, это понятно… Но ведь могли бы подготовиться. Сил подкопить. Зачем так поспешно-то?

— Там дети умирали, Змей, — подал голос Юди.

И тишина махнула нам рукой….

А мы махнули водкой в ответ.

— Лех, слушай чего… — поворачивается ко мне Еж. — Я вот тут читал одну фигню… Есть версия, что блокаду можно было прорвать в сентябре-октябре сорок первого, когда маршал Кулик командовал Волховской группировкой, а Жуков — обороной Ленинграда. Якобы Жуков сознательно саботировал совместные действия с Куликом, использовав на Синявинском направлении всего одну стрелковую дивизию и одну стрелковую бригаду, а остальные части — более восьми расчётных дивизий — в боях под Пулково.