Жизнь Василия Курки - Александр Шаров Страница 6

Он думал: «Во всех страшных и подлых взрывах фанатизма, как немецкий фашизм, есть одно общее, пожалуй, только о д н о совершенно общее. Убеждение в том, что каждый человек в отдельности ничего пе стоит, а ценность имеет лишь недоказуемая, адресованная инстинктам, а не разуму, идея, все равно как ни называть ее: «раса»,«жизненное пространство», « черт в ступе».

Темнело. Гришин посмотрел вверх и вспомнил, что весь день не слышно было самолетов. В таком тумане не очень-то полетаешь. И немцы, очевидно, настолько уверены в невозможности советского наступления, что даже не ведут разведку.

Армия уходила в темноту , предрассветную, тревожную, прикрывалась ею, как непрочной, тающей по минутам и секундам броней. Даже ритм шагов, протяжный звук которых доносился отовсюду, становился равномернее. Рев грузовиков, пытающихся вырваться из грязи, слабел. Люди не шли, а плыли через грязевое море. Хотя каждый шаг стоил неимоверного труда, казалось, что тебя движет половодье.

И у Гришина возникло чувство, что он плывет. Сам не сознавая того, он делал плавательные движения - рагребая перед собой плотный темный воздух. Он подымал голову вверх как бы для того, чтобы вдохнуть.

Он шел из последних сил, впрочем, и последние силы давно кончились. Изредка он окликал Курку ; голос в темноте звучал хрипло и незнакомо. Курка отзывался то справа, то слева, то впереди , то сзади, и от этого Гришину казалось, что он бредет по кругу.

Иногда он закрывал глаза, как бы засыпал. То есть не совсем засыпал, потому что продолжал слышать происходящее, но одновременно видел сны - длинные, запутанные. Было удивительно, что такие длинные сны вмещаются в считанные мгновения.

Сны сразу забывались, помнилось только, что в каждом из них была река, которую надо переплыть.

И что-то тяжелое, может быть болезнь. Будто эта болезнь притаилась в клеточках тела и теперь от непосильной усталости вновь оживает.

Холмы круто нависали над головой, церкви напоминали черные крепости.

Гришин подумал, что, вероятно , граница рейха, проклятого богом и людьми, уже давно перейдена, а он даже не увидел - какая она, эта граница, к которой несет его три года. Под Москвой не знал, когда она была за тысячи километров, и сейчас не знает, когда она рядом .

— Вася! - крикнул он. - Даешь границу к чертовой матери !

— … ешь границу, - отозвался и з тумана голос Курки.

«да чего мы в ней не видели, в этой границе? - думал Гришин . - Так - столбик, речушка…»

И все-таки странно, что самое главное счастье всегда далеко впереди или далеко позади. А вот чтобы подержать в руке главное счастье - этого не бывает.

Ему захотелось припомнить самый счастливый час жизни, но так и не вспомнилось ничего.

В темноте опять надвинулся полусон : ему показалось, что кого-то хоронят, оп песет неимоверно тяжелый гроб и не может больше.

И опустить гроб па землю - нельзя.

Уже наяву подумалось, что и земля до ужаса устала нести на себе людей, шагающих к собственным могилам с заботливо припасенными саперными лопатками, чтобы вырыть эти могилы, - шагающих час за часом, год за годом со снарядами, минами, гранатами, всем техническим оборудованием смерти за плечами.

Чуть светало. Oт набухших влагой полей поднимался густой пар.

Гришину пришло в голову, что по сравнению с тем, что скоро наступит, к чему они шаг за шагом приближаются, это самое счастливое время. Ни одного самолета над головой, ни выстрела, ни звука, кроме натужного дыхания тысяч людей и хлюпанья вязкой земли.

Он только представил себе сумасшедшую неразбериху: поток раненых, необорудованное помещение и горстку врачей, сестер и санитаров, которые сейчас рассеяны по полю, запахи крови, йода, карболки, крики, глаза умирающих, нечеловеческую усталость. Только представил себе все это и тут же замахал головой, отгоняя то, отчего загодя начинало тошнить и сводило мышцы рук .

Он прикрыл веки, смутно надеясь, что вернутся хотя бы те тягучие, томительные, но тихие сны с ледяной рекой и болезнью.

Сны не возвращались. Вместо них припомнилась сама эта болезнь, пережитая в детстве. Вспомнилась гражданская война, местечко, только что разграбленное одной бандой и покорно ожидающее следующую.

А он лежит в жару и не может пошевелиться. Бредит.

Вокруг в душной темноте сменяются встревоженные лица: мать, отец, брат, дядя, бабушка.

Гришин почувствовал такое одиночество, какого не испытывал никогда прежде.

— Курка-аа! Живо-о-ой ! - крикнул он в темноту.

Казалось, что, если Курка не откликнется, - это будет как смерть. Смерть ведь и есть полное одиночество.

Курка не ответил. Отовсюду слышалось хлюпанье сапог, вытягиваемых из грязи.

И вдруг в один миг - это так показалось, что в один миг, - все изменилось. Шаги стали отчетливыми , почти звонкими. Он не сразу сообразил, что теперь онп на самом деле миновали границу рейха и вступил и на одну из немецких военных автострад, протянутых к нашей стране. Понял, что окончилась та, трехлетняя часть войны и начался последний переход.

За спиной поднялся краешек солнца, и вперед, на запад, сквозь туман легли длинные тени, размытые туманом. Гришин еще раз позвал Курку, но тот не отозвался, исчез, как и тысячи других, с кем на жизнь и на смерть война связывала его, чтобы сразу же разлучить. Впереди, в красноватом свете, виднелись холмы и церкви города. А там Тарнополь, еще сотня кидометров - и Польша, а еще дальше, но уже достижимо, немецкая земля, откуда выполз весь этот ужас.

Вдруг ему показалось, что все то, что было в жизни - было, но не должно, н е смело быть, - потонуло в этом последнем грязевом море.

Очень близко послышались редкие, потом все более частые выстрелы. Гришин ускорил шаги. Надо было торопиться, разворачивать госпиталь. Он бежал, и мешок с медикаментами бился о спину.

КОЛЬЦО

Операционная разместилась в тесном, низком зальце с заложенными кирпичом сводчатыми окнами. Бодее удобного помещения в этом полуразрушенном Бернардинском монастыре не отыскадось. Тут стояли - тесно, почти вплотную - два дощатых стола, прикрытых клеенкой, с которой стекада кровь. Работая, Гришин то и дело стал кивался спиной с другим хирургом, Шмукликом, здешним жителем, добровольно пришедшим, чтобы помочь немногим госпитальным врачам. Каждый раз при таких столкновениях они оба вежливо извинялись, хотя работа была изнуряюще трудная и нервы взвинчены до предела. Звуки боя почти не доносились - и из-за того, что стены монастыря были очень толсты, и оттого, главное, что сражение откатилось на запад, к Черняховцам. Работать приходилось