Генрих Гофман - Герои Таганрога Страница 60

В небольшой комнате, куда привели Василия, сидел за столом фельдфебель немецкой армии с сонными, равнодушными глазами. Некоторое время он молча, будто нехотя, разглядывал арестованного. Потом, не предлагая сесть, представился: «Адлер Людвиг», — и тут же спросил на русском языке:

— Имя?

— Василий.

— Нет. Фамилия?

— Афонов. Василий Афонов.

— Какой год?

— Родился в 1910 году.

— Я... я... Гут. Семья есть?

— Есть. Жена и двое детей.

Василий тут же пожалел, что сказал про семью: «Ведь их нет в городе». Но сразу вспомнил о паспорте, отобранном при аресте, — там же они все равно записаны.

— Где родился?

— В Таганроге.

— Национальность?

— Русский.

— Образование?

— Низшее, — соврал Василий.

— Какой выполнял работа?

— Слесарь.

— Где?

— На заводе «Гидропресс».

— Адрес?

— Перекопский переулок, дом тридцать.

Закончив формальности, фельдфебель отложил ручку, поднял голову:

— Скажи, почему ты не хотел пройти регистраций?

— Какую регистрацию?

— Зачем играешь в дурака? Нам известно, ты есть коммунист.

— Нет. Это неправда.

— У нас точный сведений. Лучше признавайся. Ты есть хороший слесарь, простой русский человек. Пройдешь регистраций и будешь опять на «Гидропресс».

Теперь Василий окончательно понял, что его арест не связан с работой в подполье. Но он решил до конца отрицать свою принадлежность к Коммунистической партии. Полагая, что, кроме доноса какого-нибудь предателя, у немцев нет никаких улик, он удивленно сказал:

— Господин фельдфебель! Произошла ошибка. Я никогда не был коммунистом. Мой отец был сослан большевиками в Сибирь. Меня самого тогда чуть не арестовали. — Василий начал придумывать ужасы, которые он якобы пережил при Советской власти. Причем врал он так убедительно, что немец, кажется, начал верить ему.

Задав еще несколько вопросов о довоенном прошлом Василия, Людвиг Адлер многозначительно улыбнулся:

— Гут, гут, Афонов. Мы все проверим. Если ты обманывал, будет очень плехо...

В это время дверь распахнулась, и в комнату вошел гауптшарфюрер Мюнц. Фельдфебель Адлер вскочил со стула и, уступив ему место за столом, стал быстро о чем-то докладывать по-немецки.

Дверь опять распахнулась. Два солдата втолкнули в комнату Копылова. Он еле держался на ногах. Лицо его было залито кровью. Из-под разорванной рубахи виднелось исполосованное малиновыми рубцами тело.

Узнав Василия, Копылов отшатнулся. Василий тоже не смог скрыть волнения.

От гауптшарфюрера Мюнца не ускользнуло и это.

— Вы знаете этого человека. Нам все известно, — перевел Адлер слова Мюнца Афонову.

И не успел Василий собраться с мыслями, как услышал испуганный голос Копылова:

— Товарищ Василий! Не верьте им. Козин разбился. Он мертв. Меня самого заставили хоронить его здесь, во дворе....

Боль и отчаяние звучали в этом голосе. Василий повернул голову. В глазах Копылова стояли слезы, окровавленное лицо его дергалось. Он еще не понял, что выдал товарища.

В какой-то момент Василию показалось, что Копылов потерял рассудок.

— Ага! Так вы и Козина знаете, товарищ Василий? — с усмешкой спросил фельдфебель Адлер. Он тут же перевел гауптшарфюреру Мюнцу слова Копылова, обращенные к Афонову.

Мюнц вызвал солдат и приказал увести Афонова. Потом вместе с Адлером они долго допрашивали Копылова, допытываясь, откуда он знает Афонова. Но тот уже понял, что сказал лишнее, и стойко перенес все пытки, так и не раскрыв рта. В бессознательном состоянии его унесли с допроса.

— Он молчал здесь. Там он молчать не будет, — сказал Мюнц Адлеру. — Прикажите поместить их в одну камеру и подсадите туда своего человека. Кстати, и этого бывшего начальника полиции из Михайловки и второго, Акименко, тоже переведите к ним. Вместе они будут разговорчивее.

В подвальных камерах русской вспомогательной полиции содержались арестованные, задержанные различными немецкими органами. Начальник полиции не всегда знал, кого и за что гитлеровцы помещают в арестное отделение. Его информировали только о тех, кто находился здесь по следственным делам полицейского управления.

Василий Афонов числился за зондеркомандой СД-6, поэтому Борис Стоянов о нем ничего не знал. Но неожиданно доклад начальника политического отдела заставил Стоянова задуматься и об Афонове. Петров выложил перед своим шефом показания румынского дезертира Понтовича, который был задержан русской вспомогательной полицией. Стоянов дважды перечитал протокол допроса.

«Пятнадцатого мая в камере № 5, — заявлял Понтович, — ко мне подошел заключенный Василий Афонов и сказал, что семнадцатого собирается бежать во время выноса параши в пять часов утра со следующими лицами: Плотниковым, Шубиным, Акименко, Сахниашвили, Подолякиным, Копыловым, Подергиным. И стал меня агитировать убежать с ними. Для того чтобы нас не разыскали в городе, он дал мне записку с адресом: Николаевская, 94 — Алла, куда я должен был спрятаться.

На мой вопрос: „Как же это можно сделать?“ — Афонов мне ответил, что его знакомая, работающая рядом с полицией, передала в окно от сестры известия. „Мои ребята — восемь человек, оставшиеся на свободе, семнадцатого утром нападут на полицию с гранатами и револьверами. Трое с улицы, а пять с переулка. Фамилии и имена этих людей он не называл“».

— Полагаю, что нам повезло, — сказал Петров. — У нас в руках птичка высокого полета. Вряд ли эти бандиты рискнули бы идти на жертвы и атаковать полицию с оружием ради простого смертного.

— Да, да! Вы правы. Я запрещу эти прогулки...

— Зачем же? Напротив. У нас блестящая возможность выловить наглецов. Устроим засады, и через день они все окажутся в наших руках.

Стоянов потер пальцами мочку уха, в задумчивости посмотрел на Петрова:

— Спасибо, Александр Михайлович! В вас всегда чувствуется, как бы правильнее сказать, офицерская находчивость, что ли. Я бы сам никогда не додумался...

— Не скромничай, Борис. И прошу тебя, не обращайся ко мне на «вы». Я всегда помню о нашей дружбе и рад помочь тебе советом и делом. Особенно в эти тяжелые времена мы должны, как никогда, поддерживать друг друга...

— Бесспорно, Александр... Поэтому я прошу ни о чем не докладывать пока капитану Брандту. Переловим бандитов и, как в прошлый раз, сами пожнем лавры, — Стоянов кивнул на орден, сверкающий на груди Петрова.

— Да, конечно. Пока это внутреннее дело нашей полиции.

Петров все понял. В последнее время Стоянов относился к нему с некоторым недоверием. Это было вызвано тем, что Брандт частенько приглашал Петрова к себе и требовал доклада о работе политического отдела полиции. А раньше о всех делах Стоянов доносил Брандту лично. И теперь он мечтал сам доложить в ГФП о решительных и смелых действиях полиции, связанных с выявлением и поимкой подпольщиков.

Стоянов ни на минуту не забывал, что Афонова арестовали немцы и в случае, если он окажется крупным руководителем большевистского подполья, Брандт неминуемо напомнит о плохой работе русской вспомогательной полиции, а быть может, и воспользуется этим, чтобы отстранить его от руководства. Для беспокойства у Стоянова были веские основания. Выстрелы в немецкого генерала и бургомистра рикошетом ударили и по нему. Не только бургомистр, но и сам генерал Рекнагель предупредил его, что снимет с должности, если в ближайшее время полиция не расправится с подпольщиками.

Теперь же Стоянов рассчитывал восстановить свой пошатнувшийся авторитет. Он приказал подготовить усиленные наряды полиции и выставить их для засады в ночь на 17 мая. Он так увлекся подготовкой этой операции, что не придал никакого значения докладу начальника уголовного отдела полиции, который сообщил о найденном на улице трупе мужчины с простреленной головой. Услышав, что с убитого похищены сапоги, Стояков махнул рукой и сказал:

— Явное ограбление. Уголовниками занимайтесь сами, а мне сейчас не до них.

— Господин начальник! Осмелюсь доложить: деньги и документы остались при нем. Установлена личность убитого. Это военнопленный Мусиков, проживавший у известной Софьи Раневской. Вчера она исчезла из города. По заявлению брата и матери — уехала в Амвросиевку. Быть может, Раневская причастна к убийству. Прошу разрешения выехать в Амвросиевку для установления ее местонахождения.

— Хорошо, поезжайте, раз дело требует.

В ночь на 17-е Стоянов сам проконтролировал расстановку постов, проверил, надежно ли укрыты засады, распорядился, чтобы арестованных вовремя вывели на прогулку.

Съездив ненадолго домой, он вернулся в полицию и вместе с Петровым до утра просидел в своем кабинете.

Но вопреки ожиданиям никакого нападения не было. Пока узники под надзором охранников медленно прохаживались по двору, на ближайших улицах так никто и не появлялся. Арестованных вновь загнали в камеры. Стоянов с презрительной усмешкой отошел от окна, сказал Петрову: