Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели Страница 64

Видимо Тамара не хотела больше быть женой скучного преподавателя, тактика-общевойсковика. Она распалила-таки воображение моего приятеля Анатолия Рябова, парня и без того не очень уравновешенного, пристраивавшегося по очереди ко всем находящимся поблизости женщинам.

О темпераменте Рябова говорит такой факт: как-то при выезде на полеты я, уже сидевший в кузове грузовика, по его же просьбе, подал ему руку, чтобы помочь прыгнуть с колеса, на котором он стоял, в кузов. Рябов зацепился за болты, торчавшие из деревянных досок кузова сляпанной по-стахановски трехтонки и больно ударился ногой. В связи с этим обстоятельством он ударил меня по лицу — закатил «леща», как говорили на Кубани, сорвав, таким образом, злобу. Разъярившись, я схватил Рябова и вышвырнул его из кузова. Он упал на пыльную дорогу плашмя и не шевелился. Я перепугался: думал, убил. Но блудливые коты живучи. Вскоре Рябов поднялся, отряхнулся и, как ни в чем не бывало, полез в кузов, но уже с другого, противоположного мне, колеса. Инцидент был исчерпан, и мы остались приятелями.

Так вот именно Рябова опытная Тамара заманивала все дальше и дальше. Тамара и Рябов начали часто встречаться, чему особенно способствовало то обстоятельство, что Тамара не расписывалась ни с кем из своих мужей. Это вообще было модно в те времена, считаясь проявлением пролетарского отношения к сексу. Так что Сурин, бродивший по школе в поисках Тамары, в общем-то и не имел на нее никаких юридических прав.

В августе 1934 года в только что построенном Доме Офицеров состоялся выпуск молодых командиров звеньев. Всем объявляли новые места службы и присвоенное звание. Мне, вместе с группой из десяти человек, помню Ивана Стовбу, Александра Чайку, Николая Шаламова, Николая Устименко — выпало служить в Киевском Краснознаменном Особом Военном Округе командирами звеньев в тринадцатой эскадрилье первого отряда штурмовиков. Мне присвоили звание К-6 с правом ношения четырех квадратов, что примерно соответствует промежутку между старшим лейтенантом и капитаном. Такое же воинское звание получил и Анатолий Рябов, дойдя до фамилии которого начальник школы Иванов, взяв самую высокую оперную ноту, громогласно провозгласил: «Томск! Подальше от царицы Тамары!» Зал грохнул от хохота. В замкнутой военной среде все очень внимательно следят за любовными интригами и сопереживают их участникам. Однако Рябова было не так легко разлучить с Тамарой, которая заранее выехала в Севастополь и ожидала Анатолия на железнодорожном вокзале. Они повезли свою пламенную страсть в сибирские снега. К сожалению, не надолго: во время выполнения фигуры высшего пилотажа самолет Рябова развалился в воздухе, и Анатолий не успел открыть парашют. Отважный Дон-Жуан занял свое место под фанерной пирамидкой, увенчанной пропеллером, которые так щедро раздавали советские ВВС своим героям, а ветреная Кармен через неделю вышла замуж за техника, но потом, решив, что наземный персонал — это не уровень в смысле пайка и зарплаты, переметнулась к летчику. Однако суровый сибирский климат явно не отвечал требованиям любительницы пляжей и тенниса. Скоро Тамара вернулась в Качу, где Сурин не стал придираться к мелочам. Тамара воцарилась в Каче, по-прежнему дразня все новые поколения учлетов и проживая под крышей Сурина, который объяснял, выслушивая разнообразные подколки, что если собачонка привыкла бегать за возом, то она побежит и за саньми.

После выпускного вечера, на котором мы пили ситро и слушали арии в исполнении начальника школы (водка в те годы была в авиации вне закона), я отправился по месту назначения, поблизости от родины предков моей матери, в Киев. У нас с Верой было прекрасное настроение: ее ожидание в скверике около Дома Офицеров закончилось приятным известием — мы ехали в Киев, чему она сначала не поверила и заявила с присущей ей кубанской категоричностью: «Брешешь!» Потом мы ожидали ребенка. Так что язык, вернее умение держать его за зубами, таки довел меня до Киева. Вещи были уже собраны, билеты забронированы, и мы направились на горвокзал Севастополя, где устроились в плацкартном вагоне. Прощай Кача, на которой все иначе, как пелось в курсантской песне. Еще раз увижу тебя только летом 1944, ровно через десять лет — обгорелые стены зданий после пожара, бушевавшего уж не знаю, при обороне Севастополя ли или освобождении. Увижу тебя с высоты тысячи метров, с борта истребителя ЯК-1, летя после выполнения боевого задания с мыса Херсонес.

Страница третья.

Маршрут: Киев-Чунцин

В самом начале путешествия жизнь в довольно бесцеремонной форме напомнила мне, что следует опасаться экспроприации не только со стороны государства, но и отдельных граждан. На станции Симферополь Вера увидела через окно поезда, что на перроне продают русские белые булочки. Я, как верный рыцарь, кинулся выполнять желание молодой жены. Для его реализации в моем кармане имелся большой коричневый бумажник-портмоне, в котором было рублей триста денег, полученных при выпуске с курсов, новенький партийный билет, прочие документы и продовольственные аттестаты. Пока я покупал булочку, предварительно достав деньги из бумажника, где хранил все вместе, по житейской неопытности и расслабившись в замкнутой среде летной школы, опытные симферопольские ворюги экспроприировали у меня бумажник. Удар был оглушающим, но я взял себя в руки и с тех пор всегда прячу деньги и документы подальше, памятуя, что внешний карман — это не свой карман. Добраться до Киева помогла очень авторитетная авиационная форма, а также акт, который мы составили вместе с ребятами, командирами звеньев, с которыми ехали в Киев. Усатые и строгие железнодорожные контролеры в форме только кряхтели, видя эту филькину грамоту, но все же компостировали ее. Я одолжил немного денег на питание, и через сутки поезд, обдуваемый дымом из паровозной трубы, через станцию Фастов подтягивался к Киеву.

Ранним утром в конце июня 1934 года я впервые вступил на землю города, с которым потом у меня будет так много связано в жизни. Мать городов русских еще носила на себе следы всех тех событий и перемен своего положения, которые она испытала за последнее тысячелетие. Удивительный это город. Время здесь спрессовано. Кажется, можешь здесь увидеть, во всяком случае, легко представить, варяжские ладьи, бороздящие синие воды Днепра. Вот она — Аскольдова могила варяжского князя-странника, казалось, не тысячу лет назад, а совсем недавно вступившего под сень вековых лесов, покрывающих киевские холмы. А вон остатки Десятинной церкви, крыши которой рухнули под тяжестью киевлян, спасавшихся на них во время нашествия Батыя. Все в Киеве материально — только потрогай рукой древние камни. А по окраинам Подола еще сохранились домишки, в которых вполне мог в больших размерах употреблять горилку славный Тарас Бульба. Как символ бастиона Православия стоит над Днепром Киево-Печерская Лавра. Как знать, не участвовал ли в ее строительстве кто-нибудь из моих предков? А пройдешься по киевским улицам, паркам — и погрузишься в спокойное очарование русского губернского города, каким он был почти двести лет. Журчат фонтаны, и, кажется, вот корнет шепчет на ушко что-то красавице из Института Благородных Девиц, вознесшегося над Крещатиком. А вблизи Андреевского спуска, кажется, материализуются герои ярких и беспощадных булгаковских книг. Революция не пожалела Киев. Досталось ему и в Гражданскую и в коллективизацию. Но как былинный богатырь, ко времени моего приезда он поднялся и отобрал у имевшего половецкие корни Харькова скипетр столицы Украины. И вокруг него сразу стали группироваться воинские части. В частности, авиация.

Полной грудью я вдохнул утренний киевский воздух. После дороги представители бравого летного состава очень напоминали трубочистов: вся форма покрылась вагонной грязью и паровозной гарью. Старенький дребезжащий трамвай № 8 долго таскал нас по Киеву, уютному городу, улицы которого были застроены невысокими, но нарядными кирпичными домами, утопавшими в зеленых насаждениях. Наконец вся компания вышла на площади имени Третьего Интернационала, что возле Филармонии. Отсюда нам уже подмигнул своей голубой гладью с левой стороны, внизу, старик Славутич. По знаменитой лестнице, увенчанной снизу колонной по поводу дарования Киеву Магдебургского права, мы спустились к Днепру. Пешеходного моста еще не было, и на Труханов остров нас переправили лодочники, потомки тех самых бродников, которые уже почти тысячу лет живут на берегах великой реки, кормясь с нее.

И мы оказались на знаменитых киевских песчаных пляжах. Кое-где были оборудованы мостки-пристани. На пляже нас оказалось человек шесть молодых летчиков и три женщины, две из которых — моя Вера и жена Устименко были беременны. Начинался жаркий киевский день, но прохладные струи Днепра вселили в нас бодрость. После моря речная вода показалась даже холодной. Искупавшись, мы оказались в положении Робинзона Крузо — не было лодки, которая отвезла бы обратно. В конце-концов перевозчик нашелся, и восьмой трамвай, снова поколесив по городу, доставил нас на Соломенскую площадь. Здесь в огромных кирпичных помещениях царского времени, построенных буквой «П» с большим красивым фасадом, сложенным из звонкого кирпича, находился штаб восемьдесят первой штурмовой авиационной бригады. Оттуда нас направили в штаб тринадцатой эскадрильи, на Жулянский аэродром. По дороге мы пересекли кладбище погибших летчиков, где в глазах рябило от пропеллеров. Это впечатление, как и трехкилометровый марш по жаре, не добавило нам бодрости. Самый напористый из нас, здоровяк Устименко, отправился в штаб эскадрильи и нашел командира эскадрильи товарища Качанова. Это был тридцатипятилетний человек небольшого роста, худой, с серыми большими глазами. Нас пригласили в его кабинет, и мы сразу заполнили комнату своей молодецкой статью, а были ребята покрупнее меня, всегда считавшегося крупным мужчиной. Позволю прервать последовательность повествования — на сцене нашего входа в жизнь тринадцатой штурмовой эскадрильи, почтовый ящик 2379. Прервать придется из-за Качанова. Судьба этого молодого генерала показательна в смысле ломки системой людей под себя. Человеческие качества и моральные принципы имели ценность лишь постольку, поскольку они позволяли удовлетворять, порой, самым идиотским требованиям. Качанов был женат на поволжской немке, преподавательнице английского языка на курсах при бригаде, блондинке примерно одних с ним лет. Жили они душа в душу и имели двух детей. Году в 1937-м, ему в категорической форме предложили развестись с «фашисткой». Качанов, демонстрируя лучшие человеческие качества, которые не устраивали систему, всегда охотно работающую с подлецами, которых наплодила массу себе на радость и на горе, отказался. Вскоре его, молодого и перспективного генерала, придравшись к чему-то, разжаловали в рядовые и запретили летать. И думаю, только вскоре произошедшие горячие объятия товарища Молотова с настоящим фашистом Риббентропом, министром иностранных дел гитлеровской Германии, спасли его от лагеря или расстрела и даже позволили дослужиться к 1944 году до старшего лейтенанта в должности штурмана звена. Скажу прямо, летом 1944 года, в июле, на аэродроме Бородянка под Киевом, на котором базировался наш 85-й гвардейский истребительный полк, готовящийся к началу наступления на Львов, я был слегка потрясен, увидев Качанова, которого потерял из виду после его перевода в Липецк, сидящим под крылом одного из бронированных штурмовиков ИЛ-4, присевших для заправки на нашем аэродроме. Честно говоря, я не знал, как с ним разговаривать. Я, тогда уже подполковник, замполит полка, с трудом нашел тон разговора, и Качанов поведал мне свою историю, как летчик летчику, возможно видящимся в последний раз. Не успели мы толком поговорить, как раздался грубый окрик командира звена штурмовиков: «Качанов, ты чего там с посторонними заболтался! Есть расчеты для полета на Белоруссию?» Я думаю, читатель уже понял, что всякого рода хамство было в большом почете, и вроде как признаком геройства в нашей Красной Армии, даже среди офицеров. До дуэлей не доходило, в ходу был телячий принцип: дали — жуй. Качанов побежал докладывать, и вскоре тяжелые бронированные машины взревели моторами и одна за другой ушли по маршруту, помогать недавнему заключенному, маршалу Рокоссовскому проламывать немецкую оборону. Закончил войну Качанов в звании полковника.