Геннадий Синельников - Ах, война, что ты сделала... Страница 66

Сдерживая злость, чтобы не оскорбить хозяйку, я молча выпил рюмку за светлую память погибшего и, отказавшись от места за столом, пошел к выходу.

В прихожей женщина пыталась вновь и вновь объяснить мне, а точнее, оправдаться, что они с мужем и предположить даже не могли, что все может так печально и трагически закончиться.

— Я же предлагал вам встречу, но вы посчитали зазорным разговаривать со мною, вы витали в облаках, а я воевал два года на той проклятой земле, в Кандагаре. Прислушались бы вы тогда к моим словам, возможно, и не было бы сейчас этого горя и этой трагедии. А теперь… что об этом напрасно говорить и лить запоздалые слезы. В том, что случилось с вашим мужем, есть огромная доля вашей вины. У вас, как ни у кого другого, была реальная возможность сохранить семью, избежать случившегося, но вы не хотели даже подумать об этом. Для вас важнее были тряпки, деньги. Вот и получили. Прощайте!

Больше к ним я не заходил. Вскоре командование армии помогло семье погибшего офицера получить квартиру в Киевском военном округе, и они уехали.

Мог ли избежать гибели Сергей Аполлонович? Не знаю. Может, и было ему суждено погибнуть от душманской пулеметной очереди, но так хотелось тогда верить, что он мог остаться живым. Мне жалко было вдову погибшего, его дочерей, но больше всего мне было жаль его самого, перспективного и порядочного офицера, подполковника, который так и не получил свою третью заветную звезду на погоны.

Почти десятилетняя афганская кровавая бойня носила форму партизанской войны и не была похожа ни на какие другие, в которых Советские Вооруженные Силы принимали участие после 1945 года. Она была непредсказуема, страшна и не вписывалась ни в какие рамки и статьи действующего на то время Боевого Устава Сухопутных войск. Но она шла полным ходом, была существующей реальностью и требовала к себе пристального внимания, изучения и обобщения приобретенной практики ведения боевых действий личным составом Ограниченного контингента. Приезжающие в бригаду офицеры, генералы из Министерства обороны страны, Генерального штаба говорили, что боевой опыт в Афганистане заставил многих военных и государственных руководителей страны по-другому взглянуть на эти события, в корне пересмотреть многие положения существующей военной доктрины. Они заверяли нас, что уже полным ходом идет переработка Боевого Устава, что именно наш боевой опыт лег в основу изменения тактики и стратегии Сухопутных войск и приблизил их к реальной действительности, чем сохранит жизни тысяч и тысяч наших военнослужащих, которым еще когда-нибудь, возможно, придется воевать в подобных условиях.

Мы были горды тем, что своими действиями и жертвами, немного запоздало, но помогаем нашим Вооруженным Силам, тысячам ее будущих защитников в ближайшей и далекой перспективе сохранить себя в сложной боевой обстановке ведения подобных боевых действий. Какими мы были наивными!

После Афганистана, попав в отдаленный заполярный гарнизон, я, как говорится, попал с корабля на бал. Дивизия готовилась к тактическим учениям. К нам в батальон прибыл командир полка, подполковник Михайлов. Он проверял знание офицерами положений Боевого Устава Сухопутных войск, функциональные обязанности и задачи на предстоящий этап действий. Отвечая на заданные мне вопросы, я все время говорил применительно к местности и боевым условиям Афганистана. И сколько бы он ни пытался направить мои ответы в строгое русло требований Устава, у него ничего из этого не получалось. А точнее, не получалось у меня, потому что предстоящие учения для меня были неосязаемыми, непонятными и какими-то нереальными: что-то наподобие игры в войну, в которую мы, мальчишки, любили играть в далеком босоногом детстве.

Я держал в руках новый Боевой Устав, читал его и видел, что нашим афганским боевым опытом в нем даже и не пахнет. Было непонятно, почему опять все спрятали, скрыли, забыли? Словно и не было тех лет кровавой бойни с ее многочисленными напрасными жертвами. А ведь война еще продолжалась. Но курсанты в военных училищах, которые уходили потом в войска командирами взводов, офицеры, заканчивающие военные академии, многим из которых была одна дорога — в Афганистан, все они по-прежнему изучали тактику действий подразделений и частей США, Китая, ФРГ, но только не боевой опыт, тактику партизанской войны в ДРА. Изучали то, что никому не нужно было на том театре военных действий, но который реально существовал в нашей действительности. С принижением роли афганской войны и связанными с этим массовыми фактами одурачивания, замалчивания, очковтирательства мы, бывшие афганцы, столкнулись даже в стенах военной академии. Казалось, где, как ни здесь, в так называемой кузнице офицерских кадров, должно оперативно браться на вооружение все новое, прогрессивное, но…

Испытав на себе, что такое выход из окружения, я знал, как это невыносимо трудно морально, психологически и даже физически. Что в трудной боевой ситуации, даже при незначительных людских потерях, ожидание последующих жертв так сильно давит на психику солдат и офицеров, что подразделение в дальнейшем зачастую оказывается неспособным продолжать боевую операцию. Но на лекциях, а особенно по «Защите от оружия массового поражения» в академии мы решали задачи, по которым несколько ядерных боеприпасов достаточной мощности, выпущенные по колонне подразделения на марше, не влияли на выполнение поставленной задачи. И это при значительных людских и прочих потерях!

— Не может быть такого! — убеждали мы преподавателей, но они объясняли нам методику расчетов, по которым все должно быть так, а не иначе, говорили о защитных свойствах техники, вооружения, местности, направлении ветра, температуре воздуха и других факторах, но мы, афганцы, никак не хотели, да и не могли понять эту туфту. Потом свыклись и, решая очередную задачу, кто-нибудь из слушателей пускал горькую и плоскую шутку: «И подразделение, стряхнув радиоактивную пыль (лапшу) с ушей, продолжило выполнение поставленной задачи».

Мы понимали, что и ученые, написавшие свои научные труды, и преподаватели, их озвучивающие, не могли в реальности испытать то, в чем они нас убеждали. Все это было чем-то из области предполагаемого, фантастического, и опровергнуть это могла только практика. Жаль только одного: когда ядерные снаряды полетят на головы наших военнослужащих и мирных жителей страны, спросить будет уже не с кого. Тогда не было еще Чернобыльской трагедии и решаемые нами задачки всегда заканчивались только победой наших подразделений. Теоретически они выполняли любые боевые задачи при применении противником в больших объемах средств массового поражения и уничтожения.

Больше всего нас поражал старший преподаватель кафедры, доктор психолого-педагогических наук полковник Железняк. Читая свои лекции, особенно темы о морально-психологическом состоянии и поведении военнослужащих в боевой обстановке, он выдавал нам такие надуманные, далекие от истины понятия, от которых мы, воевавшие, приходили в недоумение. Видя оторванность научных трудов от реальной действительности, мы пытались доказать полковнику, что в бою сказанное им выглядит совсем иначе, что его умозаключения не соответствуют истине. Но полковник — ученое светило — глядел на нас, капитанов, как на плохих учеников, и снова монотонно повторял нам одно и то же, чего мы никак не хотели запоминать. В отличие от него, многие из нас прошли Афганистан и знали на практике то, о чем не имел и малейшего понятия тот полковник. Но он обладал правом оценивать наши теоретические знания и выставлять соответствующие оценки, и он выставлял их за те знания, которые мы получали на его лекциях и из его учебных пособий. А за оценки с нас спрашивали. Мы долго возмущались его непониманием и нежеланием вникнуть в суть вещей, но потом поняли, что ему так проще — своих вершин в науке он уже достиг. Ехать в командировку в Афганистан, чтобы хотя бы своими глазами увидеть то, о чем мы ему говорили, послушать других очевидцев войны, ему было ни к чему. Ему даже в комнатных условиях не хотелось напрягаться, искать что-то новое, современное, перерабатывать свои, давно сочиненные и написанные им лекции.

— Александр, — спросил я как-то офицера, прошедшего чеченскую бойню, — как вы готовились к своему первому бою и пригодился ли вам опыт нашей войны?

Он выразительно поглядел на меня, и я все понял. Он рассказал, что их в спешном порядке направили в Грозный, когда там еще было все спокойно и никто пока не стрелял. По прибытии в город сразу же поставили задачу: выдвинуться танковой колонной, встать на какой-то улице и кого-то ожидать. Была ночь, незнакомый город, непонятная задача. С трудом нашли нужную улицу, остановились. Долго ждали новой команды, потом развернулись и пошли во вновь указанный район. И вдруг — выстрелы из гранатометов, крики, стоны, маты, море неконтролируемого огня, и дикий ужас в глазах молодых, ни разу не стрелявших и не убивавших солдат… Это уж потом, когда началась война, им, как и нам в Афганистане, советовали: входя во двор, квартиру, увидев что-то подозрительное, не думая, брось туда ручную гранату, она сама разберется, есть ли кто там. А если вдруг окажутся просто невиновные люди, возможно, женщины, старики и дети, не беда, пускай не лазят где не положено. Один-другой десяток, сотня напрасно убитых, все это — ерунда. Хочешь выжить, тогда стреляй и опережай любого, кто может выстрелить в тебя. Стреляй во всех и вся, и пускай тебя не мучает совесть. На войне она ни к чему. Твоя совесть — это твои командиры и их приказы. И главное: стрелять, убивать и выжить!