Мэри Рено - Александр Македонский. Трилогия (ЛП) Страница 66

Он глянул на лампу; но потушить её — это вроде бегства: позорно шариться в темноте!.. Рука его у неё на груди… Крепкая, смуглая, исцарапанная кустами в горах… А она — такая нежная… Поцеловать по-настоящему — и то поранишь… И лицо спрятала, уткнувшись ему в плечо. Конечно же, это призывник а не доброволец. Она же сейчас думает, что её ждёт если у неё не получится.

Ну а если получится — что тогда её ждёт? Станок ткацкий, постель, люлька; дети, кухня, сплетни у колодца; горькая старость и смерть. Не будет у неё высоких страстей, прекрасного долга чести, небесного огня на алтаре, где сжигается страх… Он взял её лицо в ладони и повернул кверху. Смотрит беспомощно голубыми глазами, ждёт… И ради такой потерянной жизни дана человеческая душа этому бедному существу… Почему всё вот так? Его охватило сострадание; охватило сначала нежностью, потом уколами огня.

Он лежал и вспоминал, как горят павшие города; как женщины бегут из пламени — словно зайцы и суслики, когда падают на поле под серпами последние хлеба, а вокруг ждут мальчишки с палками наготове…. Вспоминал их изувеченные тела, брошенные солдатами, которым не хватило насытить страсть соитием… Ведь это право победителя удовлетворило бы любого дикого зверя, а этим — нет; им надо ещё я убить; у них в душе что-то такое, что требует отмщения: какая-то ненасытная ненависть, быть может к самим себе, или к кому-то ещё, о ком они и не догадываются… Он мягко провёл рукой по гладкому телу, нащупывая раны, какие только что увидел внутренним взором; она, конечно, не поняла. Он поцеловал её, чтобы успокоилась… Теперь она дрожала не так сильно: знала, что её миссия не провалится. Он взял её осторожно, нежно, помня о крови.

Позже, решив что он уже уснул, она осторожно приподнялась и стала выбираться из постели. А он не спал, лежал задумавшись. Сказал:

— Не уходи, останься до утра.

Он рад был бы остаться один, чтобы не стесняла эта чужая мягкая плоть, — но неужто ей идти на допрос в такой час? Она даже не вскрикнула, только дёрнулась слегка, хотя была девственна… Конечно, как же иначе? Ведь должна доказательство представить!.. Он злился на тех, кто её принудил. И никто из богов не раскрыл ему, что она переживёт его на пятьдесят лет — и до последнего дня будет хвастаться, что ей досталась девственность Александра. Ночью похолодало, он укрыл её одеялом… Если кто-нибудь сидит ждёт её — так им и надо, пусть подождут.

Он поднялся, задул лампу и снова лёг. И глядел в темноту, испытывая ту апатию, какой всегда расплачиваешься, поддавшись смертной природе своей. Ведь умирать — даже чуть-чуть — стоит только ради чего-нибудь великого… Однако ладно; эту ночь тоже можно считать своего рода победой.

Проснулся он на рассвете. Проспал: несколько человек, кого хотел застать с утра, наверно уже на занятиях. Девушка ещё крепко спит; рот приоткрыт слегка, и от этого она выглядит глуповатой. А ведь он так и не спросил её имени… Он мягко растолкал её; она закрыла рот, раскрыла синие глаза, лежит растрёпанная, тёплая…

— Пора нам подниматься, у меня дела. — Учтивости ради добавил: — Жаль, что нельзя подольше побыть.

Она потёрла глаза и улыбнулась. Ему было хорошо: испытание позади, и он его выдержал с честью. Вон красное пятнышко на простыне, какое старухи на свадьбах показывают после первой ночи. Хорошо бы предложить ей, чтобы взяла эту простыню с собой, — но жалко девочку… Он придумал кое-что получше.

Оделся, подошёл к шкатулке, где хранились украшения, и достал кисет из мягкой кожи; старый, потёртый, с золотой вышивкой. Этот кисет ему вручили недавно с превеликой торжественностью.

— Береги её, Александр, — сказала тогда мать. — Эта брошь переходит от царицы к царице уже двести лет, её наденет твоя невеста!

Александр вытащил из кисета громадную золотую брошь. Древняя работа: два лебедя с коронами на головах сплели шеи в любовном танце. Он швырнул кисет в сторону. Губы на миг сжались мрачно, но к девушке он подошёл с улыбкой. Та только что застегнула булавки на плечах и теперь завязывала пояс.

— Возьми-ка вот на память… — Ощутив вес броши, бедная девчушка изумлённо распахнула глаза. — Скажи царице, что ты мне очень понравилась, но впредь я буду выбирать сам. И покажи ей вот эту штуковину. Только не забудь передать мои слова. Запомнишь?

Стояла весна. По прохладной ветреной погоде двинулись от побережья на запад, вверх к Эгам. Здесь, на древнем алтаре Зевса, Александр принёс в жертву белоснежного быка, безупречного, без единого пятнышка. Предсказатели, вглядевшись в дымящиеся внутренности, увидели на печени добрый знак.

Миновали Касторское озеро. Оно разлилось по равнине, переполненное талыми водами; полузатопленные ивы свесили зелёные кудри над синей гладью. Потом пошли вверх, сквозь побуревшие за зиму кустарники, на скалистые кручи Рысьих гор, в земли линкестидов.

Здесь он решил, что пора надевать шлем и кожаную защиту для левой руки, сделанную по выкройке Ксенофонта. С тех пор как умер старый Эроп и вождём здесь стал Александрос, с линкестидами никаких проблем не было — они даже помогали Филиппу в последней войне с иллирийцами, — но засаду здесь можно устроить на каждом шагу, а линкестиды есть линкестиды: никогда не знаешь, чего от них ждать. Оказалось, однако, что братья верны своему вассальному долгу: вот они все трое. На крепких лохматых лошадках, снаряжены для похода; а за ними их горцы — рослые, густобородые воины, — уже повзрослели те парни, кого он встречал на праздниках когда-то… Взаимные приветствия полны были отменной учтивости: ведь здесь встретились наследники древней, лишь едва притушенной кровной вражды… Уже много поколений их дома связаны узами не только родства, но и жестокого соперничества: когда-то линкестиды царствовали в здешних краях и не раз претендовали на Верховное Царство по всей Македонии… Но у них не хватило сил отразить иллирийцев, а у Филиппа хватило; это и решило исход.

Александр принял их традиционные дары — еду и вино — и позвал их на совет со своими старшими офицерами. Расположились на камнях, покрытых пятнами лишайника и мха.

Сами одетые, как и надо на границе, с грубой, но надёжной простотой, — в кожаных туниках с наклёпанными железными пластинками и в круглых, похожих на чашку, фракийских шлемах, — горцы не могли оторвать глаз от гладко выбритого юноши. Он хоть и превзошёл многих взрослых мужчин, явно предпочитал сохранить мальчишье лицо. А доспехи его сверкали южной роскошью: нагрудник подогнан соразмерно каждому мускулу и покрыт изысканным узором, отшлифованным так, что копью зацепиться негде. На шлеме высокий белый гребень — не для того чтобы придать ему роста, а чтобы люди видели во время боя… Они в любой момент должны быть готовы к изменению планов, если потребует обстановка! Это он объяснил линкестидам, которые никогда ещё не воевали вместе с ним. Пока он не появился, они в него не слишком верили; когда появился, — увидев, — поверили ещё меньше; но когда посмотрели, как сорокалетние, покрытые шрамами воины впитывают каждое его слово, — вот тут уверовали наконец.

Двинулись быстро, чтобы захватить высоты над перевалами раньше неприятеля. Вышли к Гераклее; в плодородную долину, из-за которой немало крови пролилось. Линкестиды здесь были дома — не хуже аистов на крыше у себя, — перекидывались с людьми грубоватыми сельскими шутками, кланялись святилищам каких-то древних богов, неизвестных в других местах… А на Александра народ смотрел, как на сказочного героя, и его присутствие ставил своим вождям в заслугу.

Мимо виноградных террас с подпорными стенками из камня армия вышла на следующий хребет; и пошла вниз мимо озера Преспа — в чаше меж скалистых высот, — и дальше; пока не засиял под ними голубой улыбкой Ликнидис, чистый как небо, в густой кайме тополей и белых акаций. Красивое это озеро: уютные бухты, живописные скалистые мысы… Но дым сигнального костра поднимался с ближнего берега. Иллирийцы были уже в Македонии.

У небольшой крепости на перевале линкестиды радостно приветствовали своего вождя; но родичам — кто был в войске — если не было посторонних ушей, говорили: «Жизнь-то всего одна. Мы бы не стали здесь сидеть так близко от той орды, если б не знали, что сын колдуньи сюда идёт. Это правда, что она его родила от змея-демона? Правда, что его никакое оружие не берёт? Правда, что он в рубашке родился?..» Крестьяне, для которых поход на ближайший базар за день пути был великим событием, никогда в жизни не видели бритого лица; и теперь спрашивали у пришедших с востока, уж не евнух ли он… Те, кому удалось протиснуться поближе, рассказывали остальным, что неуязвимость его — это неправда: он хоть молодой совсем, а вон уже сколько шрамов!.. Но что колдовство в нём есть — это мог подтвердить каждый, кто видел его глаза. А ещё — по дороге сюда он не позволил солдатам убить большую змею, что ползла перед ними по дороге, назвал её вестницей удачи… Смотрели на него с тревогой, но и с надеждой.