Виталий Шевченко - Константиновский равелин Страница 7

Остроглазое был небольшого роста, слегка сутулый и даже тщедушный. Жиденькая челка черных волос по-детски зачесана набок. Казалось, что он нс сможет выдержать сколько-нибудь серьезного испытания. По Евсеев знал, что это впечатление обманчиво. Несмотря на хилый вид, Остроглазое был упорен и вынослив. И, кроме того, он прекрасно знал и любил свое дело. Говорили, что, когда его назначали в службу охраны рейда, начштаба флота в шутку сказал:

— Остроглазое? Бот и хорошо! В охране рейда только остроглазые и нужны!

Сам Остроглазов не подтверждал достоверность этих слов, но рейдовую службу нес безупречно. Люди его любили.

Сейчас, стоя рядом с Юрезакским, Остроглазов казался мальчиком. Главстаршина был на полторы головы выше и вдвое шире в плечах. Он носил морскую форму со вкусом, щеголевато, и даже в эти трудные дни с его брюк не пропадали острые, как бритвенное лезвие, складки. Имел он кучерявый чуб (давно переросший уставные нормы) и тщательно прилизывал его, отчего тот постоянно блестел, смазанный какой-то неведомой жидкостью. Даже самое пустяковое поручение он старался выполнить лихо, будто любуясь со стороны собою. Родился он под Одессой, но все считали его одесситом и, когда речь заходила о нем, лукаво подмигивали:

— Юрезапский? Этот черта молиться заставит! Одесса-мама!

И словно подтверждая, что черту действительно при встрече не поздоровится, мерцали под разлетнетымн бровями Юрезанского цыганские с хитринкой глаза.

Осмотрев вошедших с йог до головы и порадовавшись их подтянутому виду, Евсеев указал на свободные стулья. Последним вернулся Варанов н, увидев всех в сборе, удовлетворенно кивнул головой.

— Товарищи! — сказал Евсеев, прикалывая к стене лист бумаги. — Я вас собрал вот для чего. Взгляните сюда!

Все посмотрели на приколотый план. На нем был изображен равелин и часть Северной стороны. Коса земли, сужаясь, бежала к морю и, превратившись п узкую полоску, кончалась подковой равелина, выгнутой в сторону моря. С трех сторон омывало море вековые стены, и только с четвертой, северо-восточной, был открытый и свободный путь. Сюда и легла тяжело указка Евсеева, нацелившись острием в проход, и всем стало ясно без слов, что здесь, на этом участке, будет решаться судьба равелина.

Остроглазое приглаживал ладонью сползающую на глаза челку; Булаев смотрел серьезно, исподлобья, катая на скулах желваки; Юрсзаиский сидел легко и прямо, с интересом щуря цыганские глаза. Казалось, он одни не чувствовал всей сложности и напряженности момента.

— Немцы будут пытаться взять равелин только отсюда, с северо-востока, — продолжал Евсеев, и указка сделала стремительный прыжок в сторону равелина. — Попытка взять крепость с моря — маловероятна.

Капитан 3 ранга сделал паузу, выждал, внимательно изучая липа. Никто не возражал. Варанов утвердительно кивал головой, Юрезаиский смотрел в угол комнаты, где громко трещала, билась о стену крыльями залетевшая с улицы большая стрекоза.

— Так вот! — голос Евсеева становился тверже, усиливался,— на этом ответственном участке мы имеем самые плохие условия обороны: во-первых, вот этот проход-траншея, которая почти не простреливается ни с одной точки равелина, и, во-вторых, слабая защита входа во двор — всего-навсего дверь листового железа, легко пробиваемая пулями автоматов.

Евсеев вновь сделал паузу, давая продумать сказанное. Стрекоза, вылетев из угла, описала два широких круга над головами и тяжело шлепнулась на схему, распластав крылья.

— Да вышвырните ее к черту! — раздраженно сказал Варанов, с детства не любивший и даже побаивавшийся жуков, гусениц и других насекомых.

Юрезаиский с затаенной улыбкой подкрался и схватил стрекозу за хвост. Та вмиг изогнулась и больно укусила его за палец.

— Подлюка! — беззлобно выругался Юрезаиский и выбросил стрекозу в окно. Теперь ничто не мешало сосредоточиться. Евсеев сказал:

—• Командиром самого ответственного, северо-восточного, участка обороны назначаю лейтенанта Острогла-зова!

— Есть! — словно подброшенный пружиной, вскочил лейтенант и застыл навытяжку со смешанным чувством гордости и тревоги.

— Смежные участки обороны распределяю следующим образом: восточный — Булаеву, северный и юго-западный — Юреза некому.

Теперь стояли все трое. Перестали ходить желваки на скулах Булаева, погас плутоватый огонек в глазах Юрезанского. Лица, с печатью тревожной жизни, суровые и сосредоточенные, казались вычеканенными на бронзовой медали.

— У тебя есть что-нибудь? — обратился Евсеев к Баранову.

— Да, конечно! — Варанов легко поднялся и прошелся по комнате. — Я хотел бы обратить внимание на следующее обстоятельство: бой у стен равелина будет означать патую потерю Северной стороны. Трудно представить, какую силу обрушат на нас немцы, но думаю, что будет она немалой. Что мы можем противопоставить нм? Около сотни человек, вооруженных винтовками, гранатами и пулеметами, да эти древние стены. Трудным для нас будет бой. а если положить на чашн весов только чисто военные атрибуты — даже невозможным!

При этих словах Евсеев, постукивающий указкой по ладони, бросил быстрый взгляд на Баранова, попытался что-то сказать, но политрук сделал предупреждающий жест рукой.

— Мы часто говорим о долге, привыкли к этому слову. Оно стало для нас абстрактным, неосязаемым, официальным. А в чем сейчас заключается наш долг? Вот когда двинет на нас лавина: пушки, танки, само-

лети, а позади — только море и некуда дальше податься, сможет ли каждый из нас выстоять до конца? Вот в этом сейчас наш долг! Надо только, чтобы каждый из нас почувствовал это сердцем, и тогда... — Варанов посмотрел в упор на Евсеева, — тогда бон все же будет! Будет тяжелым, кровопролитным и... до последнего человека.

Теперь Варанов смотрел в глаза трем стоящим навытяжку командирам обороны секторов и закончил, отчеканивая каждое слово:

— До последнего коммуниста — наверняка!

— Да, да! — подхватил Евсеев. — Коммунистов и комсомольцев распределим поровну между тремя участками обороны. А теперь прошу командиров участков пройти на местность и ознакомиться с состоянием работ. Результаты доложить мне сегодня к девятнадцати ноль-ноль. Можете идти!

Раз-два!— как по команде, отщелкнули, повернувшись, бойцы, на чьи плечи ложилась с этих минут судьба равелина. И когда они вышли и затихли в гулком коридоре шаги, Евсеев сказал, положив руку на плечо Вара иову:

— Ну что ж! Пойдем посмотрим п мы!

Окопы и траншеи рыли с таким расчетом, чтобы опоясать ими равелин со стороны суши. Земля была сухая и твердая, как металл. Гнулись, не входя в нее и на несколько сантиметров, штыковые лопаты, лом звенел и отскакивал. С нечеловеческим напряжением, в страшной жаре и пыли, отвоевывали краснофлотцы сантиметр за сантиметром глубину, и вскоре руки у многих покрылись кровавыми мозолями.

— Пехай ему черт! Рази ж это зимля? — возмущался минер Костенко* высокий сутулый краснофлотец. — Одна камеиюка! Ось на Укранни вона, як масло! Лопату встромишь — и враз по черенок!

На его замечание тотчас же отозвался Гусев, злобно и неумело ковыряющий ломом крепкий, неподдающнйся известняк:

— Копаем тут, как проклятые, а все зря! Пойдут их танки — и придется драпать в равелин. Делают все без

головы!

— Вот что! Ты бы примолк, парень! — сурово оборвал его старший краснофлотец Зимскнй, молча и упорно работавший с ним рядом. Его крепкое загорелое тело лоснилось и переливалось бугорками мускулов при каждом. даже легком движении. С черных волос грязными струйками стекал по лицу пот, и он только на секунду прекращал работу, чтобы быстрым аз махом руки вытереть лоб и глаза. Теперь, остановившись, разогнувшись и развернув плечи, он чем-то напоминал бронзовую статую землекопа и, будучи на полголовы выше Гусева, смотрел на него сверху вниз. Гусев смолчал и только, когда Зимскнй отошел в сторону напиться мутной, теплой воды, буркнул, как будто про себя, по так, чтобы слышали все остальные:

— Тоже мне, командир! Привык лизать ж... начальству!

Его слова были встречены неодобрительно. Краснофлотцы возмущенно зашумели. Поняв, что сболтнул не то, что следует, Гусев попытался смягчить сказанное:

— Да нет. ребята! И чего он, в самом деле, все время ко мне придирается? Все нс может мне .Парку простить? Так я давно ее ему уступил! Пусть пользуется моей добротой!

Кое-кто улыбнулся. Все в равелине знали о любви Знмского к медсестре Ларисе Ланской, знали также о стычке, происшедшей между Гусевым и Знмскпм полтора месяца назад.

Дело дошло до Баранова, и on вызвал их обоих к себе в кабинет. Что он там им говорил, никто не знал, но после этого Гусев разыгрывал роль «обиженного судьбой», а на вопросы товарищей саркастически отвечал: