Афанасий Кузнецов - Тайна римского саркофага Страница 7

В фашистском аду

Лагерь для военнопленных, куда доставили Алексея, размещался в бывших кавалерийских конюшнях, обнесенных рядами колючей проволоки. По углам стояли вышки с пулемётами и прожекторами. Между проволочными заборами бегали осатанелые овчарки.

Каждые сутки здесь умирали десятки человек. Несколько черных скрюченных фигур повисло на проволочном заграждении. Над бараками стлался тяжёлый трупный запах.

У ворот лагеря на красной кирпичной стене комендатуры висела большая карта. Зловещие черные стрелы, указывающие продвижение гитлеровских армий, рассекли Москву и Ленинград. Проходя мимо, Кубышкин глянул на карту, скривился в недоброй усмешке: «Не говори гоп, пока не перескочишь...» Но на душе было тяжело.

Его втолкнули в низкий и мрачный барак. Грязные стены вдоль и поперек были испещрены надписями: «Здесь ожидал казни майор Степанов», «Умрем, но не покоримся!», «Мы были из Ленинграда»...

Лежа на грязной сырой соломе, Алексей то впадал в забытье, то приходил в сознание. В бредовом тумане словно кто-то развертывал перед ним огромный, бесконечный лист бумаги, на котором сцена за сценой изображена была его жизнь. Усилием воли он старался отогнать от себя эти картины, но лишь закрывал глаза — они снова плыли перед ним и плыли... Повитые мутноватой пеленой родные орловские тенистые леса... родимая семья, большая и дружная... товарищи по детским играм... Откуда-то возникли заводские ребята, зашумели — посылать ли Алеху Кубышкина учиться во флотскую электромеханическую школу, и вдруг окружили его лица моряков-балтийцев...

А над лагерем стояла светлая осенняя ночь, на холодном небе перемигивались звезды, от небольшой речки тянуло прохладой...

Так началась, вторая жизнь Алексея Кубышкина.

Эта жизнь была похожа на кошмар.

«Бежать! Во что бы то ни стало!»

Только эта упрямая, не покидавшая Кубышкина, мысль давала ему силы, чтобы жить.

От голода, холода и побоев люди с каждым днем теряли силы и умирали. Пленные лежали прямо на холодной земле. На них кишели скопища паразитов. Стаи голодных крыс нападали на ослабевших.

Лагерь был превращен в гигантскую камеру пыток и страданий. Попадая сюда, человек терял имя и получал номер.

У слабых опускались руки, сильные боролись.

Когда военнопленных выгоняли из конюшен получать отваренные капустные листы и кусочек хлеба, в котором торчали древесные опилки, многие не могли дойти до кухни. Фашист, толстый, как пивовар, смеясь, гремел черпаком.

Ему подставляли кто котелок, кто каску, а кто и ботинок.

Суточный рацион состоял из двухсот граммов суррогатного хлеба (мякина и древесные опилки) и котелка жидкости.

Получившие свою долю сидели поодиночке и группами на холодной земле — хмурые, молчаливые, торопливо и жадно хлебали деревянными ложками.

Пленных трудно было принять за бывших солдат и офицеров. На головах у одних старые шапки, у других пилотки, на плечах — грязные порванные шинели, куртки, бушлаты.

Ударили морозы, и полураздетые, изможденные люди коченели по ночам на нарах. Каждое утро вереницы телег, нагруженных трупами, медленно двигались от лагеря к траншеям. Скрипучие колеса проваливались в колдобины, и тогда мертвые вываливались на землю. Телеги тащили пленные, и если кто-нибудь из них падал от усталости, стражники тут же пристреливали его и приказывали класть на телегу.

Алексею не раз приходилось впрягаться в телегу. Его спасали молодость и сила.

Всех заключенных заставляли на верхнюю одежду нашивать белый матерчатый лоскут, а поперек него, в зависимости от определенной фашистами степени виновности, одну, две или три синие нашивки. На голове выстригали волосы — примета.

Однажды Алексей опоздал в строй. За это его заставили «танцевать жабку». Нужно было присесть, вытянуть вперед руки и в таком положении прыгать.

Сзади шли охранники и били дубинками.

Алексей несколько раз падал в изнеможении. Его поднимали и снова заставляли прыгать. Он еле передвигал отекшие, истертые ноги, а спину будто налили свинцом.

«Неужели конец? — пронеслось в голове, но тут же Алексей наполнился яростной решимостью: — Выдюжу!..»

Главным было — не утратить воли к жизни, не оказаться в одиночестве. Люди, товарищи по, несчастью, при малейшей возможности старались помогать друг другу. Лишний черпак баланды или кусочек эрзац-хлеба, пара пригодного белья, просто подбадривающее слово были иногда решающими в борьбе с отчаянием. Взаимная выручка давала силы, чтобы пережить самые тяжелые испытания.

«Нужно выжить, нужно выжить», — думал Алексей. В конце ноября 1941 года наиболее выносливых посадили на товарные платформы, обтянутые колючей проволокой. Повезли в Псков.

Было очень холодно. Состав еле тащился. Пленные стояли, прижавшись друг к другу спинами, плечами, пытаясь согреться. Те, кто не мог стоять, — падали.

Одним из первых упал Алексей. Силы оставили его. Ослабевший после ранения и контузии, он лежал на холодной платформе, закрыв глаза. Подумал: «Неужели так и замерзну?»

А пленные продолжали падать на платформу. Алексея почти завалило телами, он с трудом дышал. Зато стало теплее.

Когда, наконец, состав прибыл, Кубышкин еле выбрался из-под груды тел. Более двух третей пленных дорогой замерзло, их трупы погрузили на платформы и увезли за город.

В псковском лагере «Кресты» Алексей был определен пилить дрова для квартир эсэсовцев.

Здесь было то же: пленных пороли, морозили, за каждое слово, сказанное против, вешали, стволами автоматов выбивали зубы, заковывали в цепи и кандалы.

Фашисты умели выбирать палачей. Они изощрялись друг перед другим в пытках. Многие пленные не выдерживали и сами искали смерти: одни бросались на эсэсовцев, зная, что тут же последует автоматная очередь, другие — на колючую проволоку, под ток.

Раз в неделю в лагере проходила «чистка»: вооруженные автоматами эсэсовцы врывались в помещения и, шныряя между нарами, кричали:

— Кто есть комиссар?

Пленные молчали.

— Кто есть комиссар? — надрывались фашисты.

Не получив ответа, они набрасывались на «подозрительных» и выталкивали их автоматами во двор. Потом увозили на край оврага — расстреливать.

Однажды вечером, когда мутное зимнее небо окрасилось на горизонте бледной полоской зари, двое эсэсовцев вывели из лагеря Алексея и еще четырех заключенных. Их повели куда-то в сторону леса.

В морозном воздухе пахло, гарью. Все дома были сожжены или разрушены. Повсюду валялись обгорелые доски, бревна, битый кирпич, оконные рамы, поломанная мебель. Вокруг — ни души. Только где-то голосисто тявкала собака, да воробей, выпорхнув из пробоины в стене, встревоженно чирикая, уселся на подломленной ветке обгоревшей осины.

Испачканное запекшейся кровью лицо Алексея распухло и налилось сине-багровыми подтеками. Он был без шапки, подросшие волосы рассыпались и серебрились инеем.

Алексей искоса посматривал на эсэсовцев. Они, ссорясь из-за чего-то, отстали шагов на пятнадцать.

Вокруг лежал глубокий почерневший снег. Серое облачное небо казалось холодным, враждебным. «Бежать... бежать», — металась дерзкая мысль.

За поворотом показалась белая каменная ограда запущенного кладбища. Незаметными для немцев жестами Алексей просигналил товарищам, что нужно бежать.

Как только они приблизились к кладбищу, все разом метнулись в стороны. Алексей одним прыжком перемахнул через ограду и скрылся среди белых, запорошенных снегом крестов.

Он бежал, почти не слыша треска выстрелов. Их заглушал стук бешено бьющегося сердца. Откуда-то сзади неслись злобные выкрики конвоиров, звериное «Хальт!» — эхо, исказив немецкое слово, издали повторяло его. От усталости и морозного воздуха перехватывало дыхание. В ушах звенело...

Только бежать, только вперед.

Автоматные очереди, наконец, стихли... Свобода! Свобода! — стучало в висках.

В березняке Алексей остановился, жадно хватая студеный воздух открытым ртом. Белые деревья замерли в ночной тишине.

Куда теперь идти? Как спастись от мороза?

Неизвестно, сколько простоял он. Может быть, час, а может быть, два. Бледная, выкованная из мутного серебра луна повисла над ним грустно и одиноко...

Нежданный друг

Изредка на полную луну набегали прозрачные облака. Кубышкин споткнулся о поваленное дерево, тихо выругался и тяжело вздохнул. Над лесом лениво играл ветер, сдувая с качающихся вершин комья снега.

В полночь совсем окоченевший Алексей выполз на опушку леса и увидел в долине небольшую деревню. Вблизи протекала мелководная речка, на дне которой блестели гладко отполированные крупные валуны. Над извилистыми берегами поднимался плотный туман. Облака закрывали луну. Стало еще темнее.