Йозеф Секера - Чешская рапсодия Страница 7

— Марфа Никифоровна, я полагаюсь на вашу честность. Живем мы вместе достаточно давно, хотя и не как муж с женой, а как два монаха в одной келье. Я получил в Киеве распоряжение вернуть пленных ко всем чертям в Дарницу. Господа из военного округа думают, что это так просто. Однако не подчиниться им я не могу: сбыт леса в их руках.

Марфа, в длинной синей клетчатой юбке и льняной полосатой кофточке, стояла посреди комнаты, готовая уйти в любую минуту — красивая, полногрудая, — и в темных глазах ее что-то вспыхивало. Она ответила начальнику только кивком головы. Он продолжал:

— В мое отсутствие с пленными никто ничего не сделает. Скажите это тем, кто за ними придет. В крайнем случае пусть перепишут пленных да отправляются восвояси. Мне пленные нужны еще на всю весну. К Десне свезена только половина заготовленной древесины, да еще много осталось несрубленного. В Максиме я на эту работу мужиков не найду, а обмен пленными может растянуться на целый год. Наши же солдатики — что с них возьмешь? Закатится домой, сделает бабе младенца, только его и видели!

— А если эти люди не отвяжутся и захотят немедленно увести пленных?

Артынюк выпучил на Марфу глаза. Если бы да кабы!

— Ладно, — буркнул он. — Пусть тогда Войта даст им несколько человек, только не всех. До вскрытия Десны надо свезти к реке весь лес. Я сам ему скажу до отъезда.

— Куда вы едете-то? Рождество скоро.

— В Киев, по служебному делу. Пробуду там две недели. А вы присматривайте за Францевичем, чтоб лес не продавал и вообще… Я оставлю вам деньги для пленных, на душу по пять рублей. Войте дам сам — сто рублей отвалю, пусть пользуется моей добротой. До войны сто рублей было целое состояние, а теперь, когда большевики ввели свои деньги, а Центральная рада — свои, мне слово «рубль» и произносить-то не хочется. А звучало так прекрасно, означая счастье!

— Деньги на провиант для пленных оставите Войте?

— Нет, вам. Знайте, что я вам доверяю. Если не хватит, берите в долг, заплачу, когда приеду.

Артынюк шумно встал из-за стола, подошел к Марфе и взял ее за подбородок. Ни один мускул не дрогнул в ее лице, только бархатные брови стали строже. Он усмехнулся и покачал головой:

— Марфа, Марфа, видите, сколько я на вас возлагаю надежд, а вы мне не верили. Что ж, может быть, для меня так лучше, в ваших руках я, пожалуй, потерял бы характер. А теперь — спасибо, и ничего у меня для вас больше нет.

Он хотел что-то добавить, но решительно сжал губы и отошел к столу. Вода в чайнике кипела. Артынюк, не обращая более внимания на Марфу, начал заваривать чай.

Пленные приехали с реки к вечеру. Артынюк слышал, как распрягают лошадей, Бартак отдавал приказания на чешском, затем на немецком и венгерском языках. Артынюк ухмыльнулся. Демократ, он нам подходит, жаль только, не распускает язык, когда выпьет, хорошо бы узнать его подноготную. Как-нибудь возьму его в Киев к моей Дуне. У нее племянник такого же возраста, он затащит Бартака в свою компанию, и тогда разве только черт помешает этому чешскому молокососу разговориться. Андрей Николаевич кликнул Марфу, велел подать чашку для Войтеха Францевича. Марфа вернулась молниеносно, принесла свою чашку. «А может, она сумела бы из него чего-нибудь выудить?» — подумал Артынюк, однако сейчас же нахмурился.

Вошел Бартак — в шинели, в папахе, которую, правда, сейчас же снял при виде начальника. Артынюк от сердца посмеялся тому, что застал чеха врасплох.

— Вы входите, как хозяин, Францевич. Ну и правильно, когда меня нет дома, вы здесь единственный барин. А пленный или нет — нынче значения не имеет. Раздевайтесь, присаживайтесь, поужинаем вместе. Как идет работа? Вы довольны?

Экономка, вошедшая следом за кадетом, остановилась в дверях, глотая каждое их слово. Ее было почти не видно в темном углу, и ни Артынюк, ни Бартак не замечали ее до тех пор, пока она не вскричала испуганно:

— Войтех Францевич, да у вас вся шинель смерзлась! Что-нибудь случилось?

— Да ничего, Марфа Никифоровна. Ребята сделали прорубь во льду, чтобы лошадей поить, а я не заметил — ее за ночь затянуло ледком — да и провалился по пояс. Разрешите — пойду переоденусь, а тогда уж чай…

По лицу Бартака видно было, что он весь продрог, но он ни за что и виду бы не показал, особенно при Артынюке.

— Что ж вы стоите, Марфа?! — вскричал Артынюк. — Дайте нашему соколу мое шерстяное белье и валенки да водку, несите всю бутылку!

Марфа оторвалась от косяка, принимая от Войты шинель и папаху.

— Сейчас, сейчас! — торопливо бормотала она, выталкивая Вартака из комнаты.

— Это ж надо сообразить! — принялась она выговаривать ему, когда они оказались в кухне. — Когда это было?

— Да уж под вечер. Не сердитесь, пожалуйста, мороз крапиву не берет.

— На Украине тоже есть такая поговорка, но все равно вы негодник. Такой умный человек, а торчит мокрый на морозе целых два часа! Войта, голубчик, я этого от вас не ожидала. Скорей раздевайтесь!

Марфа, хлопоча, тараторила без умолку, и тон ее был то сердитым, то полным тревоги. Она принесла теплые кальсоны, нательную фуфайку, новую рубашку, новые казачьи шаровары. Войтех стеснялся при ней раздеваться, но Марфа слушать его не хотела. Не успел он стянуть брюки, как она вырвала их у него из рук.

— Артынюк подождет, сначала попарим ноги. Садитесь к печке.

Она подсунула ему под ноги таз с горячей водой, встала на колени и начала растирать ему ступни и икры. Бартак сначала не давался, но тепло от ее рук разлилось по всему его телу. Это напомнило ему детство, когда он являлся домой с речки Хрудимки, замерзший, как сосулька. Он протянул руку и погладил Марфу по голове. Она подняла глаза. Такой сердечности в женских глазах он никогда еще не видел.

— Ну, Марфа Никифоровна, вы для меня много сделали, — сказал Бартак. — Если уж теперь я не буду свежим как огурчик, значит, я трухлявый пень. Спасибо!

Марфа, сжав губы, решительно покачала головой. Она вытерла ему ноги, обмотала их мягкими льняными полотенцами — его мать называла такой материал батистом, — поверх натянула толстые шерстяные носки и только тогда позволила ему надеть шаровары.

Пока он их застегивал, она разглаживала ему рубашку у ворота.

— Не думайте, что вы надели хоть что-нибудь из вещей Артынюка! Все это я приготовила для вас, чтобы вы уехали отсюда во всем чистом и новом, как барин, — одним духом выпалила Марфа. Лоб и лицо ее покрыли мелкие капельки пота, золотясь на свежей коже. — Не хочу, чтобы вы носили его вещи, он грязный, как гнилая капуста. Заканчивайте побыстрее разговор с ним и отправляйтесь в постель. Я сварю вам на ночь кое-что получше, чем его вонючая водка. Утром и впрямь будете как огурчик. Ну идите! — Она легонько шлепнула его по спине и, тихо смеясь, вышла на крыльцо выплеснуть воду.

— Голубчик, Войтех Францевич, — встретил его Артынюк, — принимайтесь-ка теперь за колбасу и водочку да рассказывайте!

Он смотрел в глаза кадету, словно желая поймать его на неискренности. Рассказывая, Войтех съел колбасу и полную миску горячих щей. Андрей Николаевич терпеливо слушал, прикуривая одну папиросу от другой и осторожно, чтобы не замочить усы, отхлебывал водку. Нет, австрийский дурачок не врет, еще не научился!

— Ну, обрадовали вы меня, голубчик, что скрывать! Одно ваше слово — и я устрою, чтобы вы остались в России. Подыщем вам богатую женушку, и заживете барином, к чести чешского народа. Ну, а теперь в постель, вам это необходимо, хотя я охотно просидел бы с вами до утра. Надо беречь здоровье, вы нужны здесь, в Максиме. Завтра мне опять в Киев, я задержусь там дольше, чем когда-либо. Выпейте-ка еще водочки — лучше всякого лекарства!

Он налил ему полную стопку, пододвинул миску с кислой капустой, не переставая говорить:

— Хозяйке я оставил деньги для пленных, завтра же выдайте им аванс. А вам — вот двести рублей, так я ценю вашу работу. Вот они, денежки. — Артынюк вынул бумажник, разложил перед Бартаком банкноты и, польщенный его удивлением, тщеславно добавил: — Купите себе еще одну такую рубашку, она вам идет, словно вы отроду ее носили. Сколько вам в самом деле лет? Двадцать, двадцать два? В этом прекрасном возрасте нужно нравиться и самому себе. А теперь, друг, доброй ночи, у меня есть еще кое-какая работа. Мы попрощаемся утром. Нужно будет еще поговорить о пленных. Требуют, чтоб мы их вернули, ну да ничего, эти дарницкие господа-вонючки у нас подождут…

Войтех небрежно сунул деньги в карман и ушел. Экономка сидела в господской кухне в обществе кухарки Натальи и служанки Нюси. Они уже убрали черную кухню для военнопленных, и Марфа позвала их к себе. Нюся расположилась на лавке вольготно, как это любят беременные женщины, Наталья, занимая место за двоих, упершись локтями в стол, лузгала семечки, ловко сплевывая шелуху в ладонь. Появление кадета удивило женщин, они его даже не сразу узнали. Нюся покраснела и стала подниматься, Наталья невольно щелкнула языком и расплылась в широкой улыбке. Бартак рассмеялся.