Георгий Жуков - Один "МИГ" из тысячи Страница 7

И все-таки комэск не был согласен с заместителем командира полка, требовавшим зажать этого летчика в ежовые рукавицы. Хорошо зная характер Покрышкина, Атрашкевич понимал: этого человека нельзя заставить — его надо убедить. И он часто и подолгу разговаривал с Покрышкиным, стремясь вызвать его на откровенность.

Комэск чувствовал, что с подготовкой пилотов надо спешить: в воздухе пахло порохом, и здесь, на границе, о войне говорили как о чем-то близком и неизбежном, хотя страна в те дни еще жила привычной и шумной мирной жизнью. В Москву съезжались со всех концов колхозники, спешившие на открытие сельскохозяйственной выставки. Белорусы начинали осуществление большой программы осушения болот, рассчитанной на пятнадцать лет. В Ленинграде заканчивалось печатание очередного тома Собрания сочинений Ленина. Летчик Черевичный со своей гигантской «летающей лабораторией» совершал один за другим дерзкие прыжки в район «Великого белого пятна» — за 80-й параллелью. В Вильнюсе состоялось первое собрание литовской Академии наук. Москва тепло приветствовала участников декады таджикского искусства. Здесь же, где-то совсем рядом, уже накапливались армии врага, готовившиеся к внезапному удару. Они передвигались на восток тайно, по ночам. Немецкие дипломаты в Москве еще вежливо улыбались на официальных приемах, немецкие газеты благожелательно писали об успехах советского народного хозяйства, а тут, у Прута, пограничники задерживали шпионов и диверсантов, и немецкие самолеты, словно по ошибке, то и дело перелетали границу.

Авиаполк получил боевое распоряжение — выставить засады. При появлении немецких машин в воздухе «МИГи» стремительно взмывали в небо и, не открывая огня, — это было строжайше запрещено! — заставляли непрошеных гостей удаляться. На аэродроме ускоренным темпом заканчивали сборку последней партии только что полученных машин. Их тут же облетывали и перегоняли в летний лагерь, оборудованный близ уединенного хуторка Семеновка. Там самолеты искусно маскировали в небольшой рощице; и трудно было догадаться, что именно здесь находится крупная полевая авиабаза.

Туда, в лагерь, уже переселилась большая часть летчиков и техников. Атрашкевич, Покрышкин, Соколов и некоторые другие должны были присоединиться к ним, как только закончится сборка и облет самолетов. Покрышкин любил испытывать собранные машины; каждая из них имела свои особенности, свой характер, и ему доставляло удовольствие каждый раз распознавать новый характер самолета в полете.

Как-то после полетов летчики улеглись в траве, ожидая попутной машины в город. Разговор опять вертелся вокруг войны. Толковали о недавнем вторжении гитлеровцев в Грецию, о жестоких боях на острове Крит, где немцы впервые применили массовую высадку парашютистов.

—  Это репетиция. Уверяю вас, что это репетиция! — горячо говорил Соколов. — Только вот вопрос: на какой сцене разыграется спектакль? На английской или на нашей?

—  Ну, это не вопрос! — улыбнулся, сощурив глаза, Атрашкевич. — Во всяком случае, не на английской. Там уже высажен один десант: Гесс.

Летчики засмеялись. Атрашкевич добавил:

—  Помните, немцы сообщали: «Идеалист Гесс одержим роковой навязчивой идеей — ему хочется добиться соглашения с Англией». Кажется, вполне ясно, в чем тут дело.

— Да, — сказал Покрышкин, — все яснее ясного. Только одного хочется: поскорее бы, и чтобы не вслепую. Драться так драться!

Лежавший рядом с ним веснушчатый младший лейтенант горячо откликнулся:

—  И подеремся!

Это был совсем молодой пилот, недавно пришедший в полк из Пермской авиашколы, Женя Озеров. Атрашкевич глянул на него. Ему вспомнилась запись в аттестации младшего лейтенанта: «Курсант дисциплинирован, строевая подготовка хорошая. Усвоение летной подготовки хорошее. В воздухе смел, находчив и спокоен. Материальную часть знает хорошо. Однако над повышением своих знаний работает недостаточно. В работе находчив и работоспособен, но иногда ленив».

Атрашкевич хотел умерить пыл юноши, но его опередил сосед.

—  Ишь, какой петух! — сказал вдруг негромко загорелый круглолицый и сам как мячик старший лейтенант средних лет, с орденом Красного Знамени на груди. — Петух! — добродушно повторил он и продолжал: — А вот эту пословицу ты помнишь: «Не хвались, идучи на рать»?..

Озеров покраснел.

—  А что ж, Пал Палыч, разве я хвалюсь?

—  А я и не говорю, что ты хвастун. Я говорю: петух! Потому говорю, что сам таким был. А попал в первый бой: крутился, крутился — и ни черта не понял! Только потом на земле от других летчиков, которые раньше уже воевали, узнал, что происходило. Деликатная вещь — человеческие нервы, да-с... И с этим считаться надо.

Молодежь придвинулась к старшему лейтенанту, и даже Атрашкевич подсел к нему поближе.

Пал Палыч Крюков, один из старейших летчиков полка, пользовался большим авторитетом. Он начал свою летную карьеру еще тогда, когда пилоты летали на самолетах первых советских конструкций, служил семь лет на Дальнем Востоке, воевал на Халхин-Голе. Рассказы его все слушали с огромным вниманием.

—  Я к тому говорю, — продолжал он, — чтобы ты не думал, что это так же просто, как бить по конусу: попал — хорошо, не попал — можно второй заход сделать. А вот когда увидишь перед собой не мишень, а живого врага, который норовит первым в тебя очередь уложить, тут пойдет другой разговор!.. Ты уж к тому и готовься. И имей в виду: в первом бою попросту много не увидишь и не поймешь. А потом, конечно, постепенно как-то привыкнешь. Вот тогда и говори: «Подеремся!»

Покрышкин попросил:

— Пал Палыч, расскажите, как вы самураям давали прикурить...

Крюков привычным движением расправил складки гимнастерки, плотно облегавшей его округлую фигуру и улыбнулся. По правде сказать, он любил вспоминать о своих воздушных боях, и долго упрашивать его не приходилось. Да и командование поощряло такие беседы: они были очень полезны для летной молодежи.

Начинал Пал Палыч обычно издалека — с 1931 года, когда он учился в школе летать на древней машине «Р-1», ужасно любившей весьма некстати сваливаться в штопор. Сейчас ее можно увидеть только на картине.

Когда Крюков стал истребителем, он летал уже на «И-3» с мотором водяного охлаждения. Эту старинную машину тоже никто из молодых истребителей никогда не видал. Потом Пал Палыч был назначен в 51-ю истребительную эскадрилью в Читу. Там он уже летал на более или менее современной машине, «И-5». Правда, и это был самолет с коварным норовом — любил сваливаться в плоский «штопор», и однажды Крюков чуть было не угодил на нем в озеро.

Когда японские войска в районе озера Буир-Нур вдруг углубились на сорок пять километров на монгольскую территорию, отряд из двадцати истребителей, в который включили и Павла Крюкова, был переброшен туда, на помощь монгольским друзьям. Истребители помогли остановить захватчиков. В ожидании дальнейшего развития событий там пришлось временно и поселиться. Жили в юртах и землянках, было несладко, но что поделаешь — служба.

Японские милитаристы, как и следовало ожидать, не успокоились. В 1938 году они предприняли уже мощное военное вторжение в районе реки Халхин-Гол, и там закипела ожесточеннейшая битва. Советский Союз бросил в помощь Монголии танковые и авиационные части, и разгорелась самая настоящая война.

Павел Крюков и его друзья уже пересели на вполне современные для той поры самолеты «И-15-бис», и их эскадрилья была развернута в авиационный полк. Но и японцы ввели в действие отличные авиационные части. Их «И-97» по скорости даже превосходил «И-15-бис». Начались жестокие воздушные бои.

Вспоминая о том, что происходило три года назад, Пал Палыч был совершенно искренен, когда говорил, что в первом бою он ничего не увидел и ничего не понял. Заметил только, что чей-то самолет горит, подумал: «Черт возьми, так и сбить могут!» — начал крутиться, метаться, гоняясь за японскими хвостами, стрелял с дальних дистанций, хотя отлично знал, что надо подходить ближе, и сел совершенно расстроенный, думая, что никогда ему не стать настоящим истребителем.

На земле более опытные летчики рассказали: был острый бой, одного японца сбили, у нас потерь нет, Крюков серьезных ошибок не допустил, но надо учесть то-то и то-то.

Во втором бою все казалось яснее и понятнее. Атаковали японские «И-97», легкие и верткие. Вели их, видимо, опытные, лихие летчики; дрались японцы с шиком, перевертывая машину вверх колесами, атаковали в лоб и вели огонь, вися вниз головой. Подловив одного такого лихача, Крюков дал очередь из четырех своих пулеметов, и тот загорелся. За Крюковым увязался второй. Он от него увернулся, стал действовать увереннее, смелее.

Потом Крюков сбил еще одного японца. Ожесточение военных сражений нарастало. В иных боях с каждой стороны участвовало до сотни истребителей. В одной из таких схваток Пал Палыч погнался за японцем, как вдруг увидел, что рядом двое клюют его товарища. Бросил свою поживу, пришел на выручку другу, зажег японскую машину, — это была уже третья победа Крюкова на Халхин-Голе. Но тут же почувствовал удар, и пламя хлынуло в лицо...