Тимофей Гнедаш - Воля к жизни Страница 7

На берегу реки Стырь в бывшем панском имении соединение генерала Бегмы останавливается надолго. Мы прощаемся с нашим возчиком Стефаном. Его маршрут окончен. Теперь только подкормить быков и порожняком возвращаться домой. Хотелось бы оставить что-нибудь ему на память. Достаю плитку шоколада. Кравченко вынимает из своего мешка кусок парашютного шелка.

— Я не возьму! — восклицает Стефан, и в глазах его и взволнованность, и огорчение. — Ни за что не возьму!.. Вам нужно. Вы на войне. Дай вам боже счастья и удачи! Дай боже! Перебить усих ворогив. Вернуться к вашим дитям!

На глазах у Стефана слезы.

Генерал Бегма дает нам три новые подводы. На этот раз не волы, а лошади, но низкорослые, тощие, поросшие неровной, клочковатой шерстью. Три возчика, из них два подростка, один средних лет, очень похожий на Стефана. Генерал дает провожатого до ближайшего населенного пункта. Там расположен один из отрядов Бегмы. А дальше… дальше предстоит двигаться на свой риск и страх.

Командир отряда выводит на одну из лесных дорог и показывает на юго-запад.

— Езжайте так!

— Ходь! Ходь! — негромко произносит новый возчик. Его голос и треск сухих ветвей кажутся оглушительными в пустом лесу.

Если бы мне две недели назад сказали, что можно так «запросто» путешествовать по немецким тылам — я бы не поверил. Вшестером, с незнакомыми возчиками, с громоздкими возами и лошаденками, на которых никуда не ускачешь, двигаемся по территории, оккупированной германским райхом!

Кравченко мелькает впереди, за стволами деревьев, — он обследует путь. Так едем час, другой, так едем полдня. Ни души кругом.

Однако должны же быть какие-нибудь деревни, постройки? Вот что-то маячит впереди. То ли крыша избы, то ли крытое соломой гумно. Останавливаемся. Вдруг из-за деревьев выходят люди. Молча идут к нам. Их человек двадцать. Некоторые босиком, иные в лаптях. Вооружены старинными берданками, карабинами, обрезами.

Они не командуют нам: «Стой», а останавливаются поодаль, рассматривают нас. И спутники мои, Бондаренко и Кравченко, выжидательно молчат, не проявляя волнения. Кравченко спрашивает:

— Що вы за люды?

— Дайте тютюну на цигарку, — вместо ответа говорит один из них.

Заскорузлыми, скрюченными от деревенской работы пальцами оборванные люди торопливо свертывают цигарки.

— Звидкиля вы?

— 3 Москвы.

— Кто в Москве? Нимци?

— Не були, тай не будуть!

— Як не булы? Та разве ж не бралы они Москву?

— С чего вы взяли? Никогда на свете!

Лесные люди переглядываются, но не выказывают удивления. Мы раздаем газеты, листовки, их жадно расхватывают.

Теперь наша очередь задавать вопросы:

— Как называется деревня?

— Эзерцы…

— Где немцы?

— Немцев не видели давно.

— Федоров проходил?

— Проходил три дня назад. Не здесь, а стороной. Тысяч двадцать его людей проходило.

— Тю, больше — тысяч сорок! С пушками, — поправляет другой.

— Как пройти к Федорову?

— Вот так прямо идите, будет скоро село Кухецка Воля, там спытаете…

— Как же вы встречались с федоровцами и не спросили их, кто в Москве?

— Мы спрашивали.

— Ну, и что они вам ответили?

— То же, что и вы.

— Значит, вы им не поверили?

— Поверили. Ну, все ж таки не лишнее спросить.

— На всякий случай! — улыбается Кравченко.

— Ось так! — усмехается вожак отряда.

Садимся на траву, местные партизаны угощают нас хлебом, я перевязываю раздробленные пальцы на руке пожилого бойца. Он вооружен старинным охотничьим ружьем с двумя стволами и огромными курками.

— А як же вы так? — спрашивает он все еще с оттенком недоверия. — Так и едете сами, от села до села?

— Так и едем, — отвечаю я. — Да и вы вроде так же. Як у писни:

От села до села Буду мандрувати,Ни коровы, ни вола,Немае й хаты…

— Да, немае й хаты, — печально говорит раненый. — Хату мою сожгли, сына убили… Сын был в комсомоле при Советах…

— Як же вы думаете дальше воюваты с такими ружьями?

— А ми пидемо до Федорова. Он же примет. Он обещал. Зробим тут одно дило и пидемо до нього в отряд…

— У нас, в моем сели Деревок, дуже много боялись советских партизан. Бандеровцы — гитлеряки мутили народ, балакали — советские партизаны разбойники, сред них нет ни одного украинца, только евреи и цыгане. И нам було трудно, нам кричали в моему сели:

«За кого ви воюете? Кого защищаете? Своих или чужих?..» Свои родственники и то боялись пустить нас ночувать. А теперь, как пришли советские партизаны, народ увидел, где правда, и отшатнулся от немецких наймитов..

— Партизаны панськую землю знову дилять миж селянамы. Панськых коней и волив раздають незаможным. Це Советська власть знов до нас прийшла…

Возбужденным рассказам местных партизан не видно конца. Нужно ехать дальше.

— А што у вас тут на возах? — с любопытством спрашивают партизаны. — Дуже высоки возы!

Кравченко объясняет им, что это походный лазарет. Всем отрядом провожают нас с полкилометра.

— Вот так езжайте! — показывает вожак отряда и понижает голос: — Спросите в Кухецкой Воле старосту Довганя, скажите— Грицько прислал. Староста там нимцямы поставленный, но ничего человик — договориться можно.

В селе Воля Кухецка

Под вечер доезжаем до Воли Кухецкой.

У въезда в село высокий крест, увешанный расшитыми полотенцами. На площади у церкви — музыка, небольшой оркестр — скрипка, гармонь, бубен. Много девушек. Они в белых платочках, в новых лаптях, в белых, выстиранных онучах. В ответ на наши приветствия дружно, хотя и с опаской, отвечают:

— День добрый!..

Что за праздник сегодня? Ах, да, воскресный день!..

Чувствуем на себе настороженные, изучающие взгляды. Неясно различимые лица возникают и скрываются при нашем появлении за маленькими окнами хат. За каждым нашим шагом следят, хотя никто нас не останавливает, не расспрашивает. По словам местных партизан, немцев и полицаев в селе нет. Однако врага можно встретить и там, где его и не ожидаешь.

Идет по улице старик с клюкой, в длинной белой рубашке, подпоясанной веревкой.

Диду, де тут живе староста?

— А ось же, прямо напроты вас…

Староста Довгань не приглашает нас в свой дом. Он стоит на крылечке, что-то обдумывает, разглядывая нас и наши возы.

— Вам кланяется Грицько, — говорит Кравченко.

Староста делает вид, что не слышит.

— Ночуваты будете? — спрашивает он.

— Нет, повечеряем и дальше…

Он раздумывает, потом решительно сходит с крыльца:

— Пишлы…

Проходим мимо хороших домов под железными крышами. Останавливаемся около небольшой бревенчатой избушки. Староста стучит в окно. Старый пес, заросший длинной грязной шерстью, с трудом выбравшись из подворотни, лениво брешет на нас. Две курицы бродят у ворот, тощие, голенастые, взлохмаченные. Старуха, приложив ладони к вискам, смотрит на нас через оконце.

— Це ты, Петро? Входить — не заперто.

Мы входим, и староста молча крестится в передний угол, потом кланяется хозяйке:

— Здравствуйте! С праздником!

— Здравствуйте! И вы тоже. Сидайте…

— Тетя Поля, можно дорожным людям отдохнуть у вас, повечерять?

— А звидкиля воны?

— Воны… Здалека, — говорит староста. Сам он не спрашивал нас, откуда мы, считая, очевидно, такой вопрос излишним.

— Не знаю, чем кормить их! Не варила сегодня ничего. Сын с невесткой в гости пошли.

— А они не обидятся. Они люди образованные. Понимают все, — говорит староста, вертя в руках свою войлочную шляпу и исподлобья глядя на фуражку Кравченко.

— Да уж что делать, накормлю чем-нибудь! — вздыхает бабка.

Староста, многозначительно подмигнув нам, уходит.

Вся в белом, сгорбленная, шаркая растоптанными лаптями, старуха достает из печи чугунок с вареной нечищеной картошкой. В хате сумрачно и душно. Теленок, привязанный веревкой за шею, стоит в углу.

— Вечеряйте, що бог послал. Я сегодня одна, невистка и сын в гостях. Не варила билыи ничого. Звиняйте! — угощает нас старуха.

— Спасибо, бабушка. От самой Москвы такой вкусной картошки не едали.

— И давно вы из Москвы?

— Дней десять…

— Как же вы шли?

— Летели самолетом.

— Правду балакають, будто в Москве нимцив теперь немае?

— Их и не было там.

Видно, что старуха нам не вполне верит. Но она взволнована, встает с лавки, суетится около стола.

— Що ж я! — восклицает она, идет в камору, приносит крынку молока, ставит ее нам на стол.

— Кто вы будете? Яке занятие у вас?

— Я доктор.

— Ой! А вы не дурыте?

— Ни… Правду кажу…

Старуха снует по хате — сырой тряпкой вытирает деревянные лавки, гусиным крылом сметает угольки и золу с шестка печи.