Николай Отрада - Строки, добытые в боях Страница 7

Николай Майоров был убит 8 февраля 1942 года на Смоленщине.

В 1962 году вышла его книга «Мы», а в 1969 году сборник «Мы были высоки, русоволосы…»

Памятник

Им не воздвигли мраморной плиты.На бугорке, где гроб землей накрыли,как ощущенье вечной высотыпропеллер неисправный положили.

И надписи отгранивать им рано —Ведь каждый, небо видевший, читал,Когда слова высокого чеканаПропеллер их на небе высекал.

И хоть рекорд достигнут ими не был,Хотя мотор и сдал на полпути —Остановись, взгляни прямее в небоИ надпись ту, как мужество, прочти.

О, если б все с такого жаждой жили!Чтоб на могилу им взамен плитыКак память ими взятой высотыИх инструмент разбитый положилиИ лишь потом поставили цветы.

1938

«Тогда была весна. И рядом…»

Тогда была весна. И рядом

С помойной ямой на дворе,

В простом строю равняясь на дом,

Мальчишки строились в каре

И бились честно. Полагалось

Бить в спину, в грудь, еще — в бока.

Но на лицо не подымалась

Сухая детская рука.

А за рекою было поле.

Там, сбившись в кучу у траншей,

Солдаты били и кололи

Таких же, как они, людей.

И мы росли, не понимая,

Зачем туда сошлись полки:

Неужли взрослые играют,

Как мы, сходясь на кулаки?

Война прошла. Но нам осталась

Простая истина в удел,

Что у детей имелась жалость,

Которой взрослый не имел.

А ныне вновь война и порох

Вошли в большие города,

И стала нужной кровь, которой

Мы так боялись в те года.

1940

«Когда к ногам подходит стужа пыткой…»

Когда к ногам подходит стужа   пыткой —В глазах блеснет   морозное стекло,Как будто   вместе с посланной открыткойТы отослал последнее тепло.

А между тем все жизненно   и просто,И в память входят славой на векаТяжелых танков   каменная поступьИ острый блеск холодного штыка.

1941

Отцам

Я жил в углу. Я видел только впалостьОтцовских щек. Должно быть, мало знал.Но с детства мне уже казалось,Что этот мир неизмеримо мал.В нем не было ни Монте-Кристо,Ни писем тайных с желтым сургучом.Топили печь, и рядом с нею приставПерину вспарывал штыком.Был стол в далекий угол отодвинут.Жандарм из печки выгребал золу.Солдат худые, сгорбленные спиныСвет заслонили разом. На полу —Ничком отец. На выцветшей иконеКакой-то бог нахмурил важно бровь.Отец привстал, держась за подоконник,И выплюнул багровый зуб в ладони,И в тех ладонях застеклялась кровь.Так начиналось детство…Падая, рыдая,Как птица, билась мать. И, наконец,Запомнилось, как тают, пропадаютВ дверях жандарм, солдаты и отец…А дальше — путь сплошным туманом застлан.Запомнил только: плыли облакаИ пахло деревянным масломОт желтого, как лето, косяка.Ужасно жгло. Пробило все навылетЖарой и ливнем. Щедро падал свет.Потом войну кому-то объявили,А вот кому — запамятовал дед.Мне стал понятен смысл отцовских вех.Отцы мои! Я следовал за вамиС раскрытым сердцем, с лучшими словами,Глаза мои не обожгло слезами,Глаза мои обращены на всех.

1938

«…Эта девушка вынесла с поля боя…» (Л. Успенский)

…Эта девушка вынесла с поля боя одиннадцать могучих, тяжелых, как глыбы камня, раненых — вдруг превратившихся в беспомощных детей — краснофлотцев… Вот мальчуган, любимец разведотряда: на минном поле, когда подорвались и командир, и трое бойцов, он прополз по чуть припудренной первым снегом земле между искусно припрятанными взрослыми, опытными людьми минами, может быть, двести, может быть, триста метров и умело отметил свой путь клочками бумаги (счастье, что ветра не было!), и — трагический мальчик с пальчик! — вывел по ним из страшной ловушки и обожаемого им командира, и остальных товарищей… Вот еще одна девушка — снайпер, на счету которой к январю сорок второго года оказалось полтора десятка крепких, обозленных, опасных, как росомахи в лесу, зверей…

Что сделало их героями? Что научило их стойкости, воинской сноровке, несломимой боевой дружбе и выручке, деятельной, умной ненависти к врагу?

И, разбираясь в этом, я пришел вот к чему: они, юные, смогли стать героями именно потому, что жили, сражались, уходили от смерти и шли на смерть рядом со старшими.

Мальчик, попавший на флот и на фронт добровольцем, потому что «нарушил» — «допустил подчисточку в паспорте» и прибавил себе год или два, сумел стать героем, ибо рядом с ним был старый боцман, воевавший еще в «ту войну»: он не позволил ему сломиться в первом бою, не дал дрогнуть, научил (и сурово научил!) мужеству. Девушка-снайпер выдержала дуэль с гитлеровским асом потому, что ее, вчерашнего «ворошиловского стрелка», опекал и воспитывал весь батальон, и в частности ее прямой учитель, опытный снайпер финской кампании… Отцы и дети сражались рядом, локоть к локтю, рука об руку… И юное поколение, беря взаймы у старшего поколения всю его прошлую жизнь, мужало мгновенно…

(Из воспоминаний Л. Успенского)

Август

Я полюбил весомые слова,

Просторный август, бабочку на раме

И сон в саду, где падает трава

К моим ногам неровными рядами.

Лежать в траве, желтеющей у вишен,

У низких яблонь, где-то у воды,

Смотреть в листву прозрачную

И слышать,

Как рядом глухо надают плоды.

Не потому ль, что тени не хватало,

Казалось мне: Вселенная мала.

Движения замедленны и вялы,

Во рту иссохло. Губы как зола.

Куда девать сгорающее тело?

Ближайший омут светел и глубок —

Пока трава на солнце не сгорела,

Войти в него всем телом до предела

И ощутить подошвами песок!

И в первый раз почувствовать так близко

Прохладное спасительное дно —

Вот так, храня стремление одно,

Вползают в землю щупальцами корни,

Питая щедро алчные плоды

(А жизнь идет!), — все глубже и упорней

Стремление пробиться до воды,

До тех границ соседнего оврага,

Где в изобилье, с запахами вин,

Как древний сок, живительная влага

Ключами бьет из почвенных глубин.

Полдневный зной под яблонями тает

На сизых листьях теплой лебеды.

И слышу я, как мир произрастает

Из первозданной матери — воды.

1939

Мы

Это время

трудновато для вера.

Есть в голосе моем звучание металла.Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.Не все умрет. Не все войдет в каталог.Но только пусть под именем моимПотомок различит в архивном хламеКусок горячей, верной нам земли,Где мы прошли с обугленными ртамиИ мужество, как знамя, пронесли.

Мы жгли костры и вспять пускали реки.Нам не хватало неба и воды.Упрямой жизни в каждом человекеЖелезом обозначены следы —Так в нас запали прошлого приметы.А как любили мы — спросите жен!Пройдут века, и вам солгут портреты,Где нашей жизни ход изображен.

Мы были высоки, русоволосы.Вы в книгах прочитаете, как миф,О людях, что ушли, не долюбив,Не докурив последней папиросы.Когда б не бой, не вечные исканьяКрутых путей к последней высоте,Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,В столбцах газет, в набросках на холсте.

Но время шло. Меняли реки русла.И жили мы, не тратя лишних слов,Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устныхДа в серой прозе наших дневников.Мы брали пламя голыми руками.Грудь раскрывали ветру. Из ковшаТянули воду полными глоткамиИ в женщину влюблялись не спеша.

И шли вперед, и падали, и, елеВ обмотках грубых ноги волоча,Мы видели, как женщины гляделиНа нашего шального трубача.А тот трубил, мир ни во что не ставя(Ремень сползал с покатого плеча),Он тоже дома женщину оставил,Не оглянувшись даже сгоряча.Был камень тверд, уступы каменисты,Почти со всех сторон окружены,Глядели вверх — и небо было чисто,Как светлый лоб оставленной жены.

Так я пишу. Пусть неточны слова,И слог тяжел, и выраженья грубы!О нас прошла всесветная молва,Нам жажда зноем выпрямила губы.

Мир, как окно, для воздуха распахнут,Он нами пройден, пройден до конца,И хорошо, что руки наши пахнутУгрюмой песней верного свинца.

И как бы ни давили память годы,Нас не забудут потому вовек,Что, всей планете делая погоду,Мы в плоть одели слово «Человек»!

1940