Александр Авраменко - Огненное лето 41-го Страница 7

Танки первых выпусков ещё «детскими болезнями» страдают, а мы — получим уже улучшенные. Сколько ждать? До Нового Года, максимум, а там и покатаемся…

…Завтра мы с Таней должны ехать на Север, знакомиться с моими родителям. Надо всё ж таки показать её моим старикам!

Рапорт командир подписал, билеты купили с пересадкой в Ленинграде, так что в воскресенье, 22 июня, выезжаем. Поезд отправляется со станции в десять утра, а из Гродно — в шесть вечера. Выедем пораньше, чтобы походить по магазинам, купить подарки моим родственникам — их хоть и немного, но всё-таки…

А пока будущая супруга мирно посапывает у меня под боком, уткнувшись аккуратным носиком в плечо. Моя рука лежит у неё на голове, слегка поглаживая по непокорной гриве волос, сейчас расплетённых и раскинувшихся веером по подушке. Вообще, волосы у неё — это нечто. Нынче модно носить короткую причёску, а у неё коса почти до пят. Волосы, хоть и крашеные, но густые, блестящие. Когда распускает — никакой ночнушки не нужно! Красота просто неописуемая! Свадьбу будем играть в моей деревне, решили с братом вместе…

Сейчас уже почти полночь, но я не могу заснуть, курю, уж не помню какую по счёту папиросу, дым вытягивает в открытое настежь окно. Лето. Июнь. Прохладно только ночью. За окном тихонько попискивает какая-то пичуга. Ярко светит луна. Сегодня она полная, но выглядит жутковато, словно череп. Да и давит меня как-то.

Танюшка здесь ни при чём — как, собственно, и то, что кончается моя холостяцкая жизнь. Другое что-то, не пойму что. На душе как-то муторно и тяжело — такое же состояние у меня было в январе сорокового, когда наши соседи попали в артиллерийскую засаду и потеряли шесть машин вместе с экипажами. Мы когда отбили поле боя, нашли своих ребят, сваленных в кучу обгорелых, припорошённых снегом — их побросали, словно груду ненужного мусора. Запомнилось это мне на всю жизнь…

Незаметно мои глаза смыкаются, и чудится, что я опять в танке. Снова бой, финны стреляют по нам из крупнокалиберного пулемёта, башня звенит под ударами пуль. Странно как-то звенит, словно стучат… стучат Я открываю глаза — точно, в дверь колотят. Осторожно, чтобы не разбудить невесту соскакиваю с кровати и шлёпаю в коридор:

— Кто?

— Товарищ капитан! Это я, рядовой Сидоров! Тревога!

— Ясно. Возвращайтесь товарищ, рядовой. Бегу…

Как и положено, через сорок секунд уже обмундирован и затянут, ласково целую будущую жену. Она сонно бормочет:

— Ты куда?

— Не волнуйся, милая, скоро вернусь…

И выбегаю из комнаты, закрыв дверь. В коридоре шум: ого! Оказывается, вызывают всех, не только меня. Носятся посыльные, стучат каблуки сапог. Хорошо, что уже светает. На улице аккуратно ползут последние языки ночного тумана, который скоро осядет сладкой росой на ярко-зелёных травинках.

Я бегу к боксам, где находятся танки моего батальона, и возле которых уже суетятся бойцы. Время от времени взрыкивают моторы, с подъехавших грузовиков сгружают положенный по штату боезапас. Ко мне подбегает дежурный по части майор Клочков:

— Слышали, товарищ капитан?

— О чём? Опять внеплановые учения?

— Какие учения?! Война!

— А, война… Что?! Какая война?!!

— Только что звонили из штаба округа: немцы внезапно перешли границу. Бомбили Минск, Гродно, другие приграничные города. Война, товарищ капитан!!!

Подбегает дежурный по штабу, младший сержант:

— Товарищи краскомы, командир бригады собирает всех в Красном уголке!

Я подзываю своего заместителя, старшего лейтенанта Иванина, и приказываю загрузить двойной боезапас, долить все баки по пробку, проверить наличие и комплектность ЗИПов, а сам вместе с майором бегу в штаб бригады. Командир полка, полковник Студнев растерян, вместо него выступает заместитель по политической части старший политрук Рабинович. Говорит долго и трескуче, но всё ясно и без громких ненужных фраз: враг напал внезапно и коварно, нужно его разбить и к осени закончить войну в Берлине. Бросаю взгляд на часы: мы здесь уже пятнадцать минут, а кроме того, что «товарищ Сталин», «товарищу Сталину», «товарищем Сталиным» я ничего не услышал. Где же постановка боевой задачи подразделениям? Когда поступят распоряжения службам? Куда нам следует выдвигаться? Не выдержав, я поднимаюсь, и, завидев меня, Исидор Моисеевич внезапно замолкает:

— Вы что-то хотите сказать, товарищ капитан?

— Никак нет. Я хотел бы получить боевую задачу для моего батальона. Куда мне выдвигаться? Какими силами? Кто прикреплён в качестве пехотного сопровождения?

Челюсть Рабиновича от удивления слегка отвисает, затем он наливается кровью и визгливым фальцетом визжит:

— Да как ты смеешь, капитан?!

Спокоен. Я спокоен. Действительно спокоен:

— Во-первых, вы мне не тыкайте, товарищ старший политрук. Во-вторых, пока мы слушаем ваши речи, немцы там, на границе, убивают наших товарищей, которые ждут помощи от танкистов.

Слышу одобрительный гул сидящих сзади офицеров. А чего мне бояться? У меня орден! Мне его лично Калинин вручал в Кремле, и сам товарищ Сталин руку жал. Тем более, что я правду говорю. Коммунист верность Родине и Партии должен делом доказывать, а не языком. Николай Петрович растерянно произносит:

— Связи нет. Ни с командованием бригады, ни с Округом.

В это время слышу дикий крик на улице:

— Воздух!

Словно спрыснутые кипятком, все выскакивают на улицу, благо Красный уголок находится на первом этаже. Высоко в небе проплывают чёткие девятки чужих силуэтов. До нас доносится надрывный гул немецких моторов. Кто-то за спиной произносит:

— Ничего, сейчас наши соколы им всыплют…

Я тоже надеюсь на это, очень надеюсь. В этот момент подкатывает броневичок БА-20, и я вижу, как Рабинович заскакивает в него. Машина резко газует и, выскочив за ворота КПП, исчезает в клубах пыли. Студнев удивлён не меньше всех. Затем обращается к нам:

— Товарищи командиры, слушайте боевой приказ: немедленно загрузить и заправить все машины, приступить к погрузке боеприпасов на автотранспорт. Начальникам служб приступить к исполнению своих обязанностей. Выдать бойцам сухой паёк на три дня. Товарищ начсвязи, попытайтесь связаться с кем-нибудь, кто может прояснить обстановку.

— А что с семьями делать?

— Начальнику автослужбы выделить два грузовика для эвакуации женщин и детей. Пусть вывезут на станцию и отправят в Гродно первым же эшелоном. Приступайте, товарищи.

Да… бегство Рабиновича явно вывело полковника из растерянности. Вспомнил, что всё-таки он красный командир! Не зря про нашего политрука тёмные слухи ходили, что он быструю карьеру доносами поднял, ой, не зря…

Рассуждая подобным образом, я бегу к нашему дому. Взбежав на второй этаж, открыв дверь и бужу Таню. Она открывает глаза и тянется ко мне, но сейчас, увы, не до этого:

— Одевайся, милая. Сейчас будет машина.

— Куда одеваться? А ты разве не едешь?

— Солнышко! Милая! Война началась! С немцами.

Она ойкает и зажимает руками рот, чтобы не кричать. Машинально смотрю на её обнажившуюся грудь, показавшуюся из-под свалившейся простыни.

— К… как война?

— Война. Я не шучу. Но ты не беспокойся, месяц, самое большее — два, и она кончится. Не успеешь до замужества родить, не беспокойся. Обещаю.

Танюша начинает суетливо одеваться, а я тем временем торопливо пишу родителям несколько строк, запечатываю конверт и надписываю на нём адрес. Моя половина уже готова. Одной рукой я подхватываю чемодан, второй — невесту, и мы спешим к зданию штаба полка, где уже стоят грузовики, выделенные для эвакуации.

— Доберёшься до Мурманска, обратишься в порт. Скажешь, что необходимо в «Тарму» попасть. Тебя посадят на судно. Наши баркасы почти каждый день ходят, рыбу сдают. Так что не засидишься, ну а в деревне любого спросишь, покажут…

Она крепко-крепко целует меня на прощание, а я глажу её по голове.

— Не плачь, милая. До осени разобьём фашистов и поженимся. Не плачь…

Сколько могу — смотрю вслед уезжающим машинам, моя будущая жена сидит сзади и машет мне рукой. Но прощаться долго некогда, и вот уже я в парке.

Иванин — молодец! Все машины уже выведены из боксов и выстроены в походную колонну, заканчивается погрузка боеприпасов — дополнительный боекомплект, согласно приказа комполка. Я торопливо натягиваю комбинезон и лезу в свой танк. Включаю рацию и начинаю проводить перекличку. Вот это номер: ещё ни один экипаж не включил средства связи! Твою ж мать!!! Высовываюсь из башни и ору во всю глотку, стараясь перекрыть шум работающих моторов:

— Рации включить!

Они что, совсем, что ли с ума сошли?! Учил-учил, а всё без толку. Что же будет, когда бой начнётся?! Ага, слышу. Дошло. Начинают отзываться. Вот и меня вызывают:

— Тайга два, Тайга два, ответьте седьмому.