Антон Деникин - Старая армия Страница 7

«Многие замечания ген[ерала] Деникина и жизненны, и правдивы. И тем не менее он совершает глубочайшую ошибку, понижающую ценность его книги, пытаясь вместо как бы общественного отчета «самому себе и другим» давать исторический анализ событий, писать «Очерки», а не воспоминания», — считает и Мельгунов: «Ген[ерал] Деникин […] все же прежде всего военный стратег, полководец, которого судьба случайно сделала одним из руководителей политической жизни, не дав ему предварительно достаточной подготовки, и тем более исторической подготовки, необходимой каждому, кто пишет историю революции. И еще меньше он вооружен точностью фактов, когда говорит не о том, в чем непосредственно принимал участие»{73}. Пока эти утверждения выглядят слишком обобщенными; конкретизируя их, оба рецензента обращают внимание прежде всего на недостаточную, по их мнению, критичность Деникина-историка по отношению к используемым им источникам, — но здесь и сама критика становится довольно уязвимой.

Прежде всего следует отметить, что уровень требуемой критичности, ее оправданность или неоправданность сами по себе являются понятиями во многом субъективными, и если достоверность свидетельства того или иного источника (его соответствие конкретным историческим фактам) часто может быть установлена довольно точно, то «удельный вес» источника или его автора, влияние, оказываемое ими на современников (пусть даже не по заслугам), степень, в какой историческое лицо становится выразителем взглядов и мнений какой-либо общественной или политической группировки, — принадлежат к области, где все суждения априорно имеют оценочный и, следовательно, намного более спорный характер.

Наряду с этим нельзя забывать, что как Мельгунов, так и Мякотин не только были дипломированными историками, но и занимали видное место на политической сцене, принадлежа к умеренно-«левому» крылу, и с этой точки зрения их собственные оценки не могут быть признаны академически-бесстрастными. Наряду с обоснованными замечаниями историков (например, мельгуновским: «Сам ген[ерал] Деникин неосторожной обмолвкой дал оружие в руки своих политических врагов, — он назвал армию, им предводительствуемую, армией классовой»{74}; Антон Иванович скорее имел в виду образованные слои, служилые сословия как основной элемент Белого движения, особенно на первых его этапах, но допущенное им словоупотребление, резко отличаясь от принятого в «левых» кругах, действительно следует признать ошибочным — и стилистически, и по существу) в рецензиях звучат и упреки политических оппонентов (Мельгунов: «Прямолинейность создавала ген[ералу] Деникину врагов там, где у него могло быть содружество — он обострял отношения там, где политика требовала их смягчения»{75}, — или обвинения Мякотина, будто Особое Совещание при Деникине приобретало «резко-правый крен»{76}), — подобно тому, как различиями в убеждениях был явственно продиктован отзыв на «Очерки» видного социалиста-революционера В. В. Руднева: «Они заключают в себе не только личные воспоминания автора, но и попытку осветить события революции с некоторой более общей точки зрения. Разрешены обе эти задачи далеко не с одинаковым успехом. Там, где автор передает лично им пережитое и непосредственно ему известное, «Очерки» представляют исключительный интерес; огромное знание среды, наряду с искренностью и прямотой суждения, живое изложение, яркие и образные характеристики составляют бесспорные достоинства тех глав, которые посвящены течению революции в армии, на фронте. Напротив того, поверхностны, неоригинальны и неубедительны критические экскурсы Деникина в области политических и социальных отношений революционной эпохи; выдавая осведомленность из вторых рук, обнаруживая предвзятость и отсутствие исторической перспективы, они представляют интерес разве только для характеристики самого автора»; «[Деникин], оставаясь на поверхности явлений, стремится трагедию русской армии свести лишь к злому умыслу одних [ — ] «антигосударственных» и к бесхарактерности и малодушию других — «охранительных» элементов»{77}.

Заметим, что критики подчас не формулировали своих претензий с достаточной четкостью, как будто противореча сами себе. Так, Мякотин в качестве примера того, как, «увлеченный ролью историка, автор порой не дает читателю как раз тех сведений, которые последний, казалось бы, вправе был ожидать от него», — обращается к описанию генералом «темных сторон» истории Белого движения и почему-то «ожидает от него» конкретных фактов и примеров: «…Говоря о черных страницах Добровольческой Армии — о практиковавшихся нередко ее частями грабежах, насилиях и погромах, о произволе и безобразии бесчисленных контр-разведок и «отрядов особого назначения», — он (Деникин. — А.К.) опять-таки не указывает достаточно конкретно, какие же меры принимались командованием армии по отношению ко всем этим явлениям»{78}, — хотя в обязанности Главнокомандующего отнюдь не входило личное преследование конкретных преступников, о котором он мог бы впоследствии рассказать как мемуарист; очевидно, что Деникин затрагивает тему «грабежей и произвола», «контр-разведок и «отрядов особого назначения»» как историк именно в силу ее относительной удаленности от его собственного опыта военачальника, и кажется не менее очевидным, что обращение к этой теме Мякотина диктуется не столько заботой о жанровой однородности «Очерков Русской Смуты» или писательских достоинствах и недостатках их автора, сколько вообще свойственным «демократическому» лагерю (к которому и принадлежит критик) повышенным интересом к действительным или мнимым «преступлениям военщины». Деникин, видимо, должен был это понимать (в одном из его писем встречаются характерные слова: «…обостренное внимание привлекают именно незажившие еще свои раны»{79}); сам прямой и искренний, он ценил откровенность в других и умел уважать чужое мнение, и не случайно уже после рецензии Мельгунова и в «мельгуновском» журнале, в одном номере со статьей Мякотина, был опубликован и отрывок из готовившегося к печати пятого тома «Очерков Русской Смуты»{80}.

Что же касается замечаний Мельгунова, то еще менее оправданным, чем «контрразведывательные» претензии Мякотина, представляется нам его вопрос-упрек: «Автор, может быть, слишком уже детально останавливается на стратегических действиях, сопровождая их и отчетливыми картами-схемами (кстати, можно предположить, что карты чертил тоже Деникин собственноручно. — А.К.). Он придает этой стратегии в гражданской войне большое значение. Но не говорит ли здесь некоторое увлечение специалиста-техника?»{81} Казалось бы, не переходя на роль историка, в которой он так не нравится Мельгунову, генерал и должен был писать исключительно о своем «генеральском» деле — ведении военных действий, которым он просто обязан был «придавать большое значение» (тем более «в гражданской войне»), ибо в противном случае был бы не генералом, а кем-то другим. Противоречие заключается в том, что Мельгунов как политик (и опять-таки «демократического» лагеря) считает, должно быть, определяющими в революционную эпоху не чисто военные, а другие, более расплывчатые факторы, вроде «народных настроений» или «поддержки общественности», и взгляды политика-демократа заставляют его попрекать военачальника недостаточным вниманием к этим факторам даже вопреки позиции историка-рецензента, столь же недовольного выступлением генерала в несвойственном ему амплуа историографа.

К слову сказать, сам Антон Иванович на высказанное в частном письме замечание: «…Главы «похода», описание «военных операций» не удовлетворят рядового, невоенного читателя. Эти главы однотонны, однообразны. Они были бы захватывающими, если бы говорили не о давно прошедшем, а о трепетном интересе настоящего. Они могут быть технически интересны для немногих, которые будут читать их, следя пальцем по карте. Но таких будет немного…»{82} — откликнулся с пониманием: «…Техническое построение книги с изъянцем: военная часть не соответствует масштабу всего изложения, она разбухла (речь идет о третьем томе «Очерков». — А.К.). Мне предстояло или сделать так, как я сделал, или сократить стратегический очерк примерно до двух глав, а описание 2-го кубанского похода выпустить отдельной брошюрой…» — но объяснял, почему он все-таки «сделал так, как сделал»: «Он (поход. — А.К.) должен быть описан; если не напишу я, то этого или не сделают долго, или…» (в публикации обрыв фразы без указания, что так и в первоисточнике, но смысл деникинских слов в общем понятен){83}. Таким образом, налицо проявление ответственности Антона Ивановича за свой труд — и мы сегодня можем только благодарить его за это. Теми же соображениями ответственности было продиктовано и совмещение ролей историка и мемуариста: основной считая первую, Деникин пояснял: «Мемуарный характер некоторых глав, на мой взгляд, неслучаен. Повествовавший является одновременно деятелем. Многие деяния его — не касаюсь оценки: положительной или отрицательной — представляются исторически интересными. Как тут обойти их. Я уж и то стараюсь отвести, насколько могу, свою личность»{84}.