Глеб Булатов - Степь в крови Страница 7

– Нет, что ты! Ведь Петр Иванович наш друг, он готов поведать нам преинтересную историю о том, как продал посольство генерала Алмазова? Разве ж можно расставаться с таким человеком?

Минин стоял у входа, грозно скрестив руки на могучей груди и едва сдерживая смех. Зетлинг склонился над несчастной жертвой и сдавливал его плечо. Михнова била дрожь, его глаза бегали по пыльным стенам слабо освещенной комнаты в отчаянном поиске спасения. Ему было больно и страшно.

– Что? Будешь отвечать на вопросы?

– Д-да. Буду, – простонал Михнов.

– Тогда расскажи-ка нам, как ты собирал корреспонденцию для посольства и кто об этом знал.

– Письма… Там были письма, – Михнов вздохнул и пытался взять себя в руки. – Они собирались в штабах воинских подразделений и поступали ко мне. Я их должен был хранить и отправить в Сибирь, в армию Колчака.

– Что это были за письма?

– Я не читал их. Но в основном письма офицеров семьям, или наоборот. Дружеская переписка…

– Много их было?

– Несколько сотен.

– И каким же путем вы намеревались доставить их в Сибирь?

– Обыкновенно их перевозили английские суда через Атлантику, Тихий океан на Дальний Восток. Так делалось всегда. Но… – Михнов обреченно поник головой, – в конце марта, я не помню точной даты, ко мне пришел полковник Вершинский и забрал всю корреспонденцию. Он сказал, что отправит ее сам, с посольством через Каспий. Я… я отдал ему…

– И письмо Деникина тоже?

– Какого Деникина?

– Генерала Деникина! – рявкнул Минин, так что Михнов подскочил на стуле. – Генерала Антона Ивановича Деникина, командующего Вооруженными силами Юга России!

– Я ничего про… это не знаю…

– Не лгать! – Минин наотмашь ударил кулаком по стене.

– То есть… – Михнов осекся. – Я, конечно, слышал про письмо генерала. Теперь все об этом говорят. Но я его не держал в руках. Я думаю, генерал отдал письмо полковнику Вершинскому или самому Алмазову…

– Логично, – Зетлинг подошел к окну и оперся кулаками о подоконник. – Полковнику Вершинскому… Михнов!

– Да.

– Что вы знали о маршруте посольства, его составе и времени отправления?

– Ничего.

– Так, – Зетлинг в задумчивости провел ладонью по подбородку. – Михнов, у вас есть дети?

– Да, две дочери, шестнадцати и тринадцати лет, Люба и Аня.

– А жена?

– И жена, мы двадцать лет вместе.

– А где вы служили до революции?

– В министерстве юстиции, в канцелярии, потом и у Керенского, потом ушел, меня выгнали из квартиры в Петербурге, в Петрограде, и мы бежали сюда.

– Ваша семья в Новочеркасске?

– Да, мы снимаем комнаты у купца Никишина… небольшие, но уютные… мы никого не трогаем, живем своей жизнью… я ничего дурного не делал… правда! – он обернулся и заискивающе заглянул в глаза Минину.

– Ладно, Михнов, идите. Но о нашем разговоре никому ни слова. Ясно?

– Конечно! Как прикажете-с!

Михнов неуклюже поднялся, боязливо прошмыгнул рядом с Мининым и скрылся за захлопнувшейся дверью.

– Нет, Саша, не он. Нет смысла. Он глуп и труслив, но не он. Хотя Вершинский неспроста прислал его первым. Господин полковник подозревает именно Михнова.

– Хотя должен знать, что Михнов не держал в руках письмо Деникина и ничего не знал о маршруте посольства. Предатель должен был идти с посольством.

– Предатель должен был внедриться в посольство.

– Тишевский?

– Скоро узнаем. Комедия только начинается.

Пользуясь заминкой, во время которой храбрый есаул Куцеба пробирался по внутреннему двору штаба войск к слабо освещенным окнам флигеля, а Зетлинг лелеял надежду вскоре разрешить загадку, мы с вами, любезный читатель, перенесемся в дальний конец города. Здесь, на размытой обильным половодьем улочке, в ближайшей к железнодорожному разъезду хате было тепло и накурено.

В низкой и тщательно прибранной горнице горели свечи и был накрыт стол. С ленивыми варениками, галушками и сметаной на столе соседствовала большая пузатая бутыль мутного самогона. Дверь в комнату отворилась, и из сеней вошел мужчина. Он был молод, одет просто и имел вид интеллигента. Русые волосы были тщательно уложены, рыжеватая борода острижена и вычесана. Ему, должно быть, не минуло еще и тридцати, но избороздившие лоб морщины и особенная сдержанность в движениях выдавали нелегкий груз прожитого за спиной. Он сел за стол, движением опытного человека выпил стакан самогону, крякнул и закурил. Так прошло несколько минут. Но вскоре дверь открылась вновь, и в комнату вошли юноша и барышня. Юноша был худ, почти мальчик, потрепанный сюртук, сбитые штиблеты – все выдавало в нем бедного казеннокоштного студента. Барышня была некрасива. Черты ее были серы и невзрачны. Впрочем, не имея видимых изъянов, она, при благоприятных обстоятельствах, могла иметь успех.

– Алексей Алексеевич, – с порога начал юноша, – Митя погиб…

– Митя погиб как герой! – отрезал мужчина за столом. Он оказался обладателем низкого грудного баритона, но, видимо, не довольствуясь тембром своего голоса, старательно переходил на звонкий фальцет. – Он наш герой и наше знамя.

– Да, – в разговор вмешалась барышня, – я все видела. Когда его схватили и стали связывать, он усилием вырвался и взорвал бомбу в своих руках, без всякой надежды, что взрыв достигнет тирана, но лишь движимый чувством долга! – карие глаза ее блеснули слезой.

– Все так, но и не так вовсе, – задумчиво возразил Алексей Алексеевич. – Тиран до сих пор жив и строит свои козни. Теперь мы открыты и под угрозой, но я не отступлюсь. Вы со мной?

– Да! – воскликнул юноша.

– И я с вами! – барышня протянула Алексею Алексеевичу маленькую руку в надежде, что он коснется ее своими белыми пальцами. Но Алексей Алексеевич остался холоден, он не любил ее.

– Мы обязаны продолжить борьбу с тираном, помня о жертвах наших отцов и дедов, эсеров и народовольцев. Но они боролись со злом в тысячу раз менее коварным! Перед нами же гниющая пасть военной диктатуры! Но! Клянусь! Она будет повержена! – Алексей Алексеевич в волнении встал и затушил папиросу. – Но сейчас, как мне сообщили, возникла и другая угроза. Наши доброхоты в беде, и виной всему некий поручик Глебов. Этот офицер недавно бежал из большевистского плена, где видел и слышал слишком многое. С ним необходимо переговорить, а при неблагоприятном исходе беседы устранить его. Мы вынуждены поступиться этой жертвой ради идеи.

– Приказывайте! Что нам делать! – юноша прижал ладонь Алексея Алексеевича к своей груди. – Здесь бьется сердце, которое принадлежит вам!

– Мое также, – простонала девушка.

– Он живет на Малой Атаманской улице, у своей любовницы вдовы Лешковской. Завтра с рассветом вы должны быть здесь. Позаботьтесь об оружии – нужно быть готовыми ко всему.

Алексей Алексеевич снова закурил и принялся расхаживать по комнате.

– О! Чуть было не забыл вам сказать, – юноша прервал молчание, – как-то в разговоре вы обмолвились, что еще в Петрограде имели честь познакомиться с балериной Петлицкой.

– Да, и что? – Алексей Алексеевич насторожился.

– Намедни я видел ее в гостинице «Европа», она была там с каким-то офицером…

– Офицером? Опиши мне его.

– Он среднего роста, крепкого сложения, у него красивое лицо с тонким орлиным носом…

– Зетлинг?! И он… что ж, это неспроста…

В дверь флигеля постучали, и внутрь вошел есаул Куцеба. Никого не застав в первой комнате, он прошел во вторую и здесь в дальнем конце за столом увидел двух офицеров.

– Присаживайтесь, – Минин указал на стоящий посреди комнаты табурет.

Есаул Всевеликого войска Донского Иван Куцеба был человеком не робкого десятка и в кругу друзей слыл отчаянным рубакой и забулдыгой. Но на фронт он не шел, а, пользуясь некими связями в Новочеркасске, был прикомандирован к караульной службе штаба войск и большую часть времени проводил в городских кабаках.

Таинственность поручения полковника Вершинского и атмосфера, царящая во флигеле, топор, вонзенный в пол, непроницаемые лица офицеров за столом – все посеяло в сердце есаула страх. Несколько поколебавшись, он все же прошел сквозь дверной проем и сел на табурет.

– Представьтесь.

– Есаул Куцеба. Командующий пластунской полуротой при штабе войск.

– Под чьим командованием вы состоите?

– Полковника Тишевского, командующего караульной службой штаба.

– Где вы были в ночь с Рождества на Сретение? – в допрос вмешался Минин.

– Не знаю… не помню, – Куцеба в нерешительности пожал плечами.

– Не знаешь! – проревел Минин и, опрокинув стул, вскочил на ноги. – Не помнишь!..

Кипя от бешенства, Минин ухватил стул за ножку и с силой отшвырнул его к стене. В два молниеносных прыжка он оказался в противоположном углу комнаты, вырвал из пола топор и наотмашь, со свистом, рассек воздух над головой Куцебы. Есаул опешил и тупо уставился на Минина. Но ротмистр при виде оцепенения врага разошелся без меры. Ударом ноги он выбил из-под есаула табурет, поставил ступню на грудь упавшего противника, взмахнул топором и вонзил острие у самого затылка лежащего навзничь Куцебы. Есаул застонал и попытался подняться. Но придавленный страхом, ногой Минина, а ко всему прочему и топором, приковавшим его пышную шевелюру к полу, он лишь захрипел, неуклюже перевалился на бок и затих.