Макс Поляновский - Судьба запасного гвардейца Страница 7

Хотя руководители госпиталя уже знали подлинную историю Павлика, они иначе его не называли, как сыном Гасилова. Так ребенок уже не казался беззащитным, и Клюева сказала взволнованно:

— Спасибо, товарищи! Спасибо за все!

И побежала к машине, где Васьков ожидал от нее давно уже полного отчета обо всем, такого полного, что она даже не на каждый вопрос могла ответить. Во время операции Васьков и сам толкался в приемной госпиталя и знал все подробности, но он желал с полной определенностью выяснить, когда командир его вернется в полк, когда и куда будет отправлен ребенок и достаточно ли о нем позаботятся. Всякий раз, если Клюева вместо ответа пожимала плечами, он обрушивался на нее укоризненно. «Да как жы ты не выяснила?!»

— Помолчи, Васьков, я очень устала, — сказала наконец Клюева, откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза.

Васьков покосился на бледное ее лицо, вздохнул и умолк уже до конца дороги.

А в госпитале шефство над ребенком взяли на себя комиссар Михаил Борисович, две медсестры — Валя и Мила, санитар госпиталя Карпенко и главный повар — с той минуты, как он пришел из своего «камбуза» поглядеть на «запасного гвардейца», в меню стали включаться новые блюда, подходящие для такого возраста.

Как я уже говорил, участие в Павлике приняли и все остальные, кто был в то время в госпитале, все его «население», как там говорили.

Самым праздничным часом стало для раненых, выздоравливающих и работавших в госпитале время вечернего купания малыша. У его корыта, поставленного в самой теплой комнате госпиталя, собирались свободные от работы врачи, санитары и, конечно, ходячие больные. Каждому хотелось посмотреть, как шлепает по воде ладошками окутанный мыльной пеной малыш. Эта столь необычная для полевого госпиталя сцена напоминала о мирной жизни, помогала хотя бы на минуту забыть суровую действительность. У людей теплели глаза, разглаживались морщины, люди, казалось, забывали о страданиях и боли — все приветливо улыбались, кивали ребенку, стараясь привлечь его внимание. И как же радовались те, на кого малыш вдруг устремлял удивленный и восторженный взгляд!

Вскоре после операции инженер-капитану Гасилову стало значительно лучше. По его просьбе, которую бурно поддержали все его соседи по палате, Павлика устроили рядом с койкой приемного отца.

На большой трофейный зеленый ящик из-под консервов водрузили то же самое корыто, безотказно служившее ребенку то ванночкой, то коляской.

К койке Гасилова из всех палат начали стекаться щедрые дары. Каждый раненый старался отдать самое вкусное из своих запасов, а поскольку издавна считается, что дети больше всего любят шоколад, Гасилов никак не мог доказать соседям по госпиталю, что шоколад им гораздо нужнее самим. К тому же Клюева и полковой врач строго предупредили его и Филиппыча, что шоколад грудному ребенку не так уж и полезен, а на будущее у Гасилова уже скопился изрядный запас.

Между тем дары, в том числе и плитки шоколада, продолжали прибывать. Однажды, увидев на тумбочке у койки Гасилова эти гостинцы, комиссар госпиталя воскликнул:

— Товарищ инженер-капитан, я смотрю, вы завязли в шоколаде. Неплохо было бы обменять его на обыкновенные свежие фрукты, скажем, на яблоки. Они малышу нужнее, шоколад для него — тяжелая пища.

— Да, да, я знаю, — поторопился ответить Гасилов.

В тот же день взявшие малыша под опеку женщины сумели где-то у местных жителей выменять несколько плиток шоколада на яблоки.

Хотя Юрию Петровичу пришлось побывать вторично на операционном столе — не все осколки удалось извлечь с первого раза, — он выздоравливал значительно быстрее, чем предполагали врачи. Когда его с этим поздравляли, Гасилов лишь пожимал плечами, и казалось в такие минуты, что ему стоит труда не взглянуть на спящего, смеющегося либо просто болтающего в воздухе руками и ногами Павлика.

Вот кто был для него самым главным доктором!

А малыш тоже поправлялся, хотя женщины госпиталя в один голос утверждали, что и вес его еще не достиг нормы, и сам он очень слаб, нуждается в специальном лечении, в более подходящей пище.

Правда, последнее утверждение всерьез обижало повара, который упорно готовил изо дня в день молочные каши из всех круп, какие были на складе.

Врачи госпиталя по очереди осматривали Павку, но сами признавались, что не могут толком определить состояние здоровья неожиданного пациента. Иное дело — детский врач, тот бы все понял, для него каждое движение, каждый возглас маленького больного исполнены значения.

Все же врачи и медсестры, вместе с поваром госпиталя, раздобывшим где-то книжку о питании ребенка, разработали специальный рацион кормления. Чтобы укрепить ослабевший организм мальчика, ему назначили поливитамины и кварцевое облучение. Нужно было видеть, с какой охотой растягивался он под искусственным солнышком в кабинете физиотерапии. Одно ему очень не нравилось: что при этом завязывают глаза. Он начинал бурно протестовать и, греясь в теплых лучах, то и дело пытался содрать повязку.

…Приближался новый, тысяча девятьсот сорок третий год. К тому дню, когда мне, по дороге в редакцию, впервые удалось познакомиться с Гасиловым, завернув на часок в полевой госпиталь, Гасилов, вооруженный костылем и палкой, уже совершал небольшие прогулки по просторной палате.

Мне его показали, и я несколько минут наблюдал за ним издали. Шофер Васьков, с которым я познакомился раньше, когда его командиру еще делали первую операцию, не преувеличил. Это был в самом деле на редкость крупный и могучий человек — широкоплечий, с сильными руками и ногами. Лицо его, тоже крупное, отличалось приятными чертами и мягким выражением, свойственным сильным и добродушным людям. Светлые глаза светились доверчиво, по-доброму.

Нас тогда познакомил хирург, оперировавший Гасилова. Зампотех сразу спросил меня, не знаю ли я, где сейчас находится его полк. Я мог его порадовать и немедленно достал свой журналистский блокнот.

Он меня выслушал внимательно, потом сказал негромко и удовлетворенно:

— Так я и думал… Значит, продвинулись основательно. Иначе и быть не могло.

Вот тогда-то мы впервые заговорили и о Павлике. Гасилов показал мне ребенка, который бодро ползал по импровизированному манежу: в палате на полу разостлали кошму, а поверх нее постелили два одеяла. Раненые — кто сидя, кто стоя, а кто просто чуточку приподнявшись на подушках — наблюдали за каждым движением малыша с неподдельным восхищением.

— Надоело нам в корыте лежать, желаем побегать, — пошутил Гасилов.

Вот тогда-то и услышал я в первый раз от самого Гасилова все подробности о Павлике. Гасилов поделился со мной своими планами: ему не терпелось поскорее выписаться из госпиталя, вернуться обратно в полк, предварительно отдав Павлика в надежные руки. Но главное, что он собирался сделать по выходе из госпиталя, это усыновить Павлика по всем правилам.

— Буду я после войны жив или не буду, пусть мальчик никогда не сочтет себя потерянным или брошенным. Пусть не знает, что он — приемыш, он будет расти в твердой уверенности, что он — мой родной сын. Он мой! — повысив голос, решительно повторил Гасилов, и Павлик, уже привыкший к его голосу, поднял голову и удивленно посмотрел на него.

Не вставая с койки, Гасилов дотянулся до малыша руками, приподнял его в воздух, и глядя в смеющееся личико, произнес:

— Да, мой! Мой он и по крови, по той крови, какую народ наш проливает во имя Родины. Мой, кровный…

…За окном резко засигналила автомашина. Это наш редакционный шофер напоминал, что скоро стемнеет, надо спешить. Я стал прощаться с Юрием Петровичем, сказав ему, что непременно посоветуюсь в редакции, постараюсь написать о его благородном поступке.

Он удивленно поднял брови.

Как видно, ему и в голову не приходило, что доверительная наша беседа может стать всеобщим достоянием.

— Вот что, товарищ, — сказал он мне, помолчав, и уже совсем другим тоном. — Запретить вам писать об этом, я понимаю, никто не может. Но прошу вас, пообещайте твердо, что моей фамилии там не будет. И имя мальчика обязательно замените. Назовите меня Ивановым, Петровым, Сидоровым, как захотите. Не хочу, чтобы этот малыш, когда вырастет, вдруг счел бы меня чужим человеком. Надеюсь, вы меня понимаете?

Что оставалось делать?

Пришлось дать зампотеху честное слово, что если я напишу когда-нибудь о необычной судьбе «запасного гвардейца», то нигде не укажу ни подлинных имен, ни фамилии самого офицера или его приемного сына.

Мы пожали друг другу руки, и я сказал инженер-капитану:

— До скорой встречи! Я непременно вас разыщу.

Однако встретиться с Гасиловым снова, несмотря на поручение редактора непременно описать этот случай, о чем я говорил в самом начале, мне удалось не так-то скоро. Спустя две-три недели я сумел связаться с полевым госпиталем по телефону. Комиссар Михаил Борисович сообщил, что в январе наступившего 1943 года инженер-капитан Гасилов вместе с другими выздоровевшими воинами был отправлен из госпиталя в Саратов. Там ему предстоит пройти медицинскую комиссию, которая определит, годен ли он к дальнейшей службе в армии.