Николай Бораненков - Тринадцатая рота (книга первая) Страница 7

Дальше текст письма был размыт. Гуляйбабке с трудом удалось прочесть лишь одну строчку: "Молю бога, чтоб этот мост был моим".

— Несчастный, — вздохнул помощник президента по свадебным и гробовым вопросам Цаплин. — Ты так был близок к ступеньке унтер-офицера!

— Переверните его лицом к сваям, — сказал Гуляйбабка, пустив по волнам обрывки письма. — Пусть смотрит на них. Он так к ним спешил!..

…Чем дальше на восток уводила дорога, тем все чаще и чаще попадались у рек, высот, деревень убитые гитлеровцы. Одних зондеркоманды успели захоронить, и на свежих могилах белели березовые кресты с пробитыми касками; на других, подобных однофамильцу Карла Великого, не то не хватало березы, не то времени на похороны…

От полуденной жары в карете стало душно. Гуляйбабка пересел к Прохору на передок, расстегнул пиджак и спросил, сняв цилиндр:

— О чем размечтались, Прохор Силыч?

— Да все о благодетеле Адольфе Гитлере, сударь.

— И что же вы думаете о нем?

— То же, что несчастный о своем спасителе, — хлестнул Прохор вожжой по слепням, насевшим на круп пристяжного.

— Так, так. Ну а если точнее?

— А точней хочу узнать у вас, все ли науки изучал этот благодетель.

— Какие, конкретно, вас интересуют?

— Ну, например, арифметика.

— Милостивый кучер! Какой глупый вопрос вы задали! Да как же такой великий человек, такой маг, пророк не может знать какую-то разнесчастную арифметику! Он же самый что ни есть ученый и разученый!

Прохор щелкнул языком:

— И надо же. Ай-ай, какой человек! Какая личность! А мы кто? Мы пешки. Чурбаны. Я вот всю дорогу еду и не могу никак решить одну пустячную задачу.

— Какую?

— А вот сызвольте послушать. Было сто дворов. На сто дворов напало десять волков. Все десять волков оставили кожу у десяти хозяев. Сколько же осталось волков, чтоб перетаскать овец из ста дворов?

— Милейший кучер! Каких овец? Кому их таскать, когда из десяти волков осталось только десять шкур?

Прохор снял свой расшитый галунами и увенчанный кокардой картуз, положил его на колени и, подобно игроку, которого растравили, сел к Гуляйбабке в полоборота. — Коль скоро вы говорите, некому таскать, тогда помогите, сударь, решить еще одну задачу.

— С удовольствием, Прохор Силыч. Прошу!

— В России, не считая городов, миллион сел, миллион деревень, миллион дорог, миллион речек, миллион кустов и миллион мостов. У каждого села, деревни, речки, куста и моста легло по десять солдат фюрера. Сколько же у него их осталось, чтоб управлять Россией? У меня что-то, сколь ни ломаю голову, получается все нуль. Нуль, и шабаш. А пошел бы Гитлер войной на Россию, если б ответ на эту задачу был нуль? Разве он набитый дурак?

— Территория, Прохор Силыч, не последнее дело в войне, но запомните: главное люди. Чьи интересы они защищают. И в общем, давайте-ка оставим вашу задачку о дворах и волках тем великим головам, которые планируют новые войны и крушения целых государств. Уж они-то наверняка сосчитают, хватит ли десять волков на сто дворов, если в каждом дворе оставляют по шкуре. Нам же с вами куда полезней заняться своими делами, которых у нас, кстати, не меньше, чем у батюшки перед пасхой или у невесты в свадебную ночь. Меня, в частности, волнует: почему до сих пор нет никаких вестей от засады, высланной на шоссейную дорогу? Что с ней? Не стряслась ли беда?

— В незнакомом поле и журавль — ворона, — ответил кучер. — Хоть высоко летает, а в кусты попадает. Отыщутся. Чего тужить?

— Ах, Прохор! — во всю грудь вздохнул Гуляйбабка. — Ни козьей матки вы не знаете. Да от этой засады зависит вся наша судьба, весь успех БЕИПСА.

Он встал на кучерскую лавку, снял цилиндр и впился горящими в нетерпеливом ожидании глазами в мережущую в знойном мареве даль Волыни.

О земля! Принеси удачу!

8. КРУШЕНИЕ НА ТРЕТЬЕМ ПОЦЕЛУЕ

Осел всегда кричит по-ослиному, и обвинять его в этом было бы так же нелепо, как винить курицу в том, что она, снеся яйцо, пусть даже и с горошину, кудахчет на весь двор.

Официальная медицинская статистика Германии в первые дни войны с Советской Россией зарегистрировала резкое увеличение числа больных среди эсэсовцев, штурмовиков и государственных служащих вермахта. У восьмидесяти процентов этой категории больных был отмечен надрыв голосовых связок. У пятнадцати развязались пупки. У остальных пупки были на грани этого…

А всему виной был крик, охвативший высшие слои Германии. Крик стал модой. Кричал фюрер, кричал Геббельс, кричали все национал-социалисты. Да и как не кричать, когда ведомство пропаганды доктора Геббельса с утра и до ночи передавало с Восточного фронта восхитительные новости: "Русский глиняный колосс развалился", "Красная Армия вся в плену и сам нарком обороны вяжет чулки для Великой Германии", "Дни Москвы сочтены, и ей осталось лишь причаститься", "До Урала один переход", "Большевистская Россия уже в кармане у фюрера"…

Все эти новости были, правда, похожи на собачонку, которая этак и норовит забежать вперед телеги хозяина, чтоб поскорее обнюхать дорогу, кусты, а потом, полаяв, по врожденной привычке поднять одну из задних ног… Однако новостям этим верили, их встречали восторженными криками, звоном пивных кружек и барабанным громом.

Число развязанных пупков росло. Рос и поток верноподданных фюрера, горящих желанием сей же день отправиться в страну, "где так много сала, масла, яичек, нет совсем эрзацев и так много дикости". Вслед за наступающими армиями на Восток потянулись маклеры, дельцы, коммерсанты, торговцы, представители разных фирм, корпораций, гауляйтеры, коменданты, подкоменданты… Но среди них, однако, ехали и те, которых просто подкупало любопытство посмотреть на красоты России, на ее, как писала "Фелькишер беобахтер", "дьявольски раздольные хлеба, райские сады и первобытных людей, которые все еще ходят в звериных шкурах".

В числе таких любопытных «туристов», подогретых "Фелькишер беобахтер", попала и молодая парочка из Берлина: сын весьма уважаемого в вермахте старого генерала Шпица — Вилли Шпиц и дочь влиятельного колбасника, студентка Берлинской консерватории по классу ударных инструментов Марта Данке. Впрочем, в Россию влекло их не только любопытство.

Ровно за неделю до начала войны с Россией белокурый красавец Вилли Шпиц, только что окончивший пехотное училище и произведенный в чин лейтенанта, помолвился с милой пампушечкой Мартой. Отец узнал об этом уже в салоне тылового штаб-вагона, стучащего на стыках рельсов где-то на перегоне Люблин Луцк. В тот же час он послал сыну письмо, в котором после традиционных нежностей строго спрашивал:

"Вилли! Вполне ли ты уверен в той, кому вручаешь свою судьбу? Крепка ли она в своей привязанности к тебе? Подумал ли ты о том, что в одно прекрасное время ты окажешься на фронте и она останется одна, среди бабников-штурмовиков? Короче говоря, я прошу тебя, сынок, приехать со своей возлюбленной ко мне. Я хочу лично убедиться: счастье ли попало в руки моего единственного сына. Кстати, вы совершите увлекательную прогулку по Польше и Западной Украине".

Лето становилось жарким, сухим. Вилли так хотелось уехать на побережье Балтийского моря, снять там в сосняке особнячок и хорошенько присмотреться к невесте. Но обидеть отца он не мог и потому, как только пришло от него письмо, уговорил невесту и выехал на своем двухместном лимузине в далекий Луцк.

Невеста Вилли, не в пример другим девушкам, с которыми он весело проводил время, очень скупилась на любовь. За всю дорогу, пока ехали по Польше, она разрешила жениху лишь один поцелуй и то в щеку. Но по мере того как все ближе подъезжали к России, сердце Марты смягчалось, добрело, и где-то вблизи русской границы меж женихом и невестой наконец была достигнута договоренность: через каждые десять километров — поцелуй.

Первые два поцелуя превзошли все ожидания. Вилли испытал огромнейшее наслаждение. Марта сама обняла его своими нежными руками и долго держала так. Вилли от блаженства зажмурился и чуть не свалил машину в кювет.

— На ходу, оказывается, опасно, — сказал он, выворачивая машину на шоссе. — Впредь будем останавливаться.

Марта согласно кивнула белыми кудряшками, и Вилли сейчас же, не ожидая, пока спидометр отсчитает новые десять километров, начал выбирать укромное местечко. Он уже выбрал его — слева на обочине в молодом березнячке… Но, как после много раз расскажет Вилли, в эту минуту бог, разморенный жарой, уснул, а недремлющий черт, воспользовавшийся этим, сыпанул в людскую сладость ковш горчицы. Из прелестного березнячка грянула пулеметная очередь. Шины лимузина с треском лопнули. Машина вильнула вправо, проползла на обмякшей резине, и, ударившись в дорожный столб, остановилась.

Вилли и Марта опомниться не успели, как оказались с кляпами во рту и завязанными глазами. Их долго куда-то вели, вначале лесом, затем по ржи, заболоченному лугу. Марта ревела. Вилли проклинал небеса. О как бы ему хотелось, чтоб в лапах этих русских бандитов оказался не он и Марта, а сам доктор Геббельс, раззвонивший на всю Германию, что украинцы встречают солдат фюрера с цветами! Но доктор Геббельс сидел преспокойно в своем ведомстве пропаганды, а он, Вилли Шпиц, поверивший в его брехню, идет вот в плен к партизанам.