Богдан Сушинский - Жестокое милосердие Страница 7

— Это дьявольский дух его витает над этими нивами, — объяснил Зебольд, — вдохновляя таких же «самоубийц войны», как и он.

— Вот почему мне все чудится, что он где-то неподалеку! — улыбнулся Штубер. — Правда, пошел слух, что вроде бы он не расстрелян, а пребывает в лагере военнопленных. Наверное, видели кого-то похожего. И еще… этот недавний побег из эшелона.

— Ну, мало ли кто нынче, конец войны почуяв, убегает! Попался бы нам тот обер-лейтенант, что вроде бы пощадил его во время расстрела. Можно было бы кое-что выяснить. И вообще, мне не совсем понятно, какого дьявола мы разыскиваем этого лейтенанта: чтобы обезвредить или чтобы наградить Железным крестом?

— И тем самым окончательно обезвредить. Вознаградив этим самих себя. Я понимаю, что подобная философия выше вашего фельдфебельского миропонимания, Зебольд. Тем не менее…

— Для меня он — все тот же, обычный русский. Пристрелю при первой же возможности.

— В таком случае мне придется пристрелить и вас. Предварительно предав земле и оплакав.

— Расстреливать, предварительно предавая земле? Никогда не сталкивался с подобным видом казни.

— Вы станете первым, на ком он будет испытан, мой фельдфебель.

— Я, конечно же, ослышался.

— Но если мыслить масштабно, то надо согласиться, что Беркут — диверсант особого пошиба. И если мы с вами все еще не осознали этого, мой Вечный Фельдфебель, то грош цена всему тому опыту, который приобретали на полях войны да по партизанским лесам, начиная с лета сорок первого.

— Понимаю, ценить достоинство врага…

— Не в этом дело. Мы, диверсанты, — особая каста. Скорцени исторически прав в своих попытках собрать лучших «рыцарей диверсионных кинжалов» под одним «плащом», за стенами замка Фриденталь[3].

— Фриденталь давно должен был стать всемирным диверсионным центром, — пробубнил Вечный Фельдфебель только для того, чтобы поддержать разговор. Он помнил, что Штубер терпеть не может молчаливых собеседников.

— Который бы собирал за своими стенами лучших из лучших диверсантов, — вдохновенно продолжил барон, — независимо от их национального происхождения, веры и того, на чьей стороне они сражались в эту войну.

— Даже так? Фюрер, возможно, и согласится с вашими намерениями, барон, а вот Геббельс — никогда.

— Собрать, сохранить, — не стал предаваться его сомнениям Штубер, — чтобы затем, когда пыль бомбежек уляжется и будет время осмотреться, — приступить к созданию новой Европы. Нашей, элитарной Европы.

Теперь уже Зебольд мрачно промолчал. Лично он, Вечный Фельдфебель, всегда считал, что супердиверсантов следует готовить исключительно из германцев, а представители всех прочих народов в лучшем случае могут рассчитывать на судьбу подмастерий. И не более того.

Однако Зебольд понимал, что не готов к спору со своим командиром, который в любом случае окажется мудрее. Да и сам барон понимал, что доказывает сейчас не столько Зебольду, сколько самому себе. Причем то, что, собственно, уже давно доказано… «первым диверсантом рейха».

Штубер, конечно же, прибыл сюда, на Восточный фронт, вовсе не для того, чтобы разыскивать лейтенанта Беркута. С этой целью его попросту никто не отрядил бы. Здесь, в разведотделе армии, проходили стажировку четыре курсанта «Фридентальских курсов» Скорцени, и барон обязан был проинспектировать их, узнать мнение о «фридентальских коршунах» командования армии и разведотдела. Попутно он уже дважды выступал в роли консультанта командиров зондеркоманд, пытавшихся очистить тылы армии от польских партизан и русских диверсантов. Но, увлекшись, опять создал свою собственную группу, под старым названием — «Рыцари рейха».

Кроме того, Штубер лично подготовил группу диверсантов из бывших русских пленных, которую только вчера переправили через линию фронта. Знал бы он раньше, что где-то неподалеку, в советском тылу, находится группа князя Курбатова! Можно было бы составить очень даже неплохую диверсионную комбинацию. Но вот именно: знал бы!…

«Виллис» полковника Лоттера уже поджидал их на развилке дорог. Сам полковник не спеша прогуливался по краю шоссе, рассекающему своим старым булыжным телом большой лиственный массив, словно аристократ — по аллеям собственного парка. Уверенности ему придавало то, что в двух метрах от него стояла машина с солдатами, которые сразу же взяли под наблюдение обе опушки.

— Э, да в штаб дивизии мы с вами, полковник, прибудем с фельдмаршальским эскортом! — приветствовал его Штубер, неохотно оставляя мягкое сиденье.

— С первого знакомства с нами русские диверсанты должны проникнуться величием рейха и его воинства, — сухопарый седовласый полковник был похож на доктора философии. Сотворению этого же образа служила его медлительность и некоторая профессорская отвлеченность.

Иронии Штубера он не воспринял, да и вряд ли вообще когда-либо воспринимал ее, в чьей бы то ни было интерпретации. Поэтому каждое слово произносил, задумчиво глядя на небеса, словно изрекал саму сущую мудрость мироздания.

— Позволю себе заметить, гауптштурмфюрер, что какими бы захватывающими диверсионными подробностями ни делились с нами эти диверсанты-«маньчжуры» и прочие японские выкормыши…

— Насколько мне известно, группа подготовлена разведкой белой армии русского генерала Семёнова, — попытался остепенить его Штубер, пользуясь теми сведениями, которые были получены им и от самого Скорцени, и от его адъютанта, гауптштурмфюрера Родля.

— Финансируемой японским правительством, — жестко возразил Лоттер, считая, что убедительнее аргумента попросту не существует. — Так вот, как бы Курбатов ни умилял нас своими подвигами, и какие бы предложения мы им в конечном итоге ни делали, они должны понять и почувствовать, что Германия — это Германия!

— Думаете, у них это получится?

— Мне непонятна ваша ирония, господин гауптштурмфюрер. Двое из этих троих — германцы. И к ним вообще должно быть особое отношение. Но и тот, русский. Мы не можем воспринимать его как представителя японской разведки. В таком качестве он нам попросту не нужен.

— Наши намеки по этому поводу будут максимально прозрачны, — в своем, все еще ироничном, духе заверил полковника барон фон Штубер.

С минуту они стояли на обочине, с такой задумчивостью осматривая окрестные поляны и перелески, словно выбирали место для рыцарского турнира или для поля битвы. В том и в том случае воинственности им хватало.

— Кстати, как, по-вашему, мы должны поступить с этими диверсантами дальше? — нарушил молчание Лоттер. — Отправить в Берлин? В ближайший лагерь? Отдать гестапо, на усмотрение его костоломов?

— Проще всего, конечно, было бы расстрелять, — побагровел Штубер, возмутившись «полетом фантазии» полковника.

— Что исключило бы всякий риск того, что они окажутся подосланными, — охотно кивнул полковник, но тут же запнулся на полуслове. — Вы это… серьезно, барон?

— Вполне. Чтобы не морочить себе голову. Но, поскольку с патронами у нас, как всегда, туговато, именно на этих парнях советую сэкономить.

Так и не поняв, что же этот прибывший из Берлина заносчивый эсэсовец собирается в конце концов предпринять, полковник вежливо козырнул в знак примирения и направился к своей машине, предоставляя Штуберу возможность возглавить колонну.

8

На возвышенности лес неожиданно расступился, и взору Беркута открылась широкая, поросшая болотистым кустарником долина, в конце которой неясно проявлялись очертания какого-то городка.

То, что добираться туда следовало по безлесной равнине, планов лейтенанта не меняло. Он понимал, что располагаться на ночлег в селе не имеет смысла. До ночи надо попытаться не только достичь этого городка, но и проскочить его, потому что завтра утром сделать это будет значительно труднее.

— Пшекручь — это небольшой городишко, у вас такие «райцентрами» называются, — объяснил Корбач, не дожидаясь вопроса.

— Я-то считал, что эти ваши Залещики находятся в дикой глуши, по крайней мере так следовало из слов Анны. Но оказывается, что рядом городишко.

— Правда, тоже в дикой глуши, — пожал плечами Корбач.

— А тебе подавай не ниже Кракова! Извини, пока что придется идти на «дикий Пшекручь».

— А мотоциклисты?

— Постараемся как-то отделаться от них. Можно было бы и… Но в селе наверняка есть полиция.

— Человек десять — не меньше. Обычный гарнизон для деревень в партизанских зонах.

Никакого поста на окраине деревушки партизаны не увидели. Обер-ефрейтор довольно быстро нашел дом старосты и, пока Беркут беседовал с ним, терпеливо ждал на улице. Староста вежливо сообщил, что больницы в деревне нет и никогда не было, а фельдшер еще неделю назад ушел к партизанам. Так что раненого придется везти в городок.