Свен Хассель - Уничтожить Париж Страница 7

Порта с Легионером поползли вдоль провода. В прошлом они могли бы перерезать эту чертову штуку, и дело с концом, но противник с тех пор поумнел. Теперь такие провода покрывали поверх изоляции тонким слоем меди. Коснись провода чем-то металлическим, — по этому слою пройдет ток и взорвет мину. Мы не сразу разобрались в этой уловке. Противник не оставлял нам инструкций по эксплуатации, и мы потеряли нескольких человек, пока не поняли секрета.

Этот подарочек висел на дереве и был соединен с тремя крупнокалиберными снарядами. Порта обернулся и раздраженно крикнул:

— Черт возьми, иди сюда! Это не церковный пикник!

С замиранием сердца я понял, что должен идти туда с необходимыми инструментами и вынимать треклятый детонатор. Задача нелегкая. Выполняя ее, погибло немало хороших людей; кроме того, всегда существовала дополнительная опасность, что противник мог приготовить нам какой-то новый сюрприз.

Влезший на середину дерева Порта держал четыре шедших от мины провода. Я осторожно подошел, сжимая инструменты. Мина была противотанковой. Взрыватель был не больше сигаретной пачки, но мне он казался невероятно большим. На одном из снарядов какой-то шутник написал послание: «Отправляйтесь в ад, проклятые фрицы». Подписано оно было только именем: Исаак. Точка зрения этого неизвестного Исаака была понятна. Никто с таким именем не имел причин любить нас.

Каким-то чудом удача не изменила нам. Мы обезвредили мину со всеми ее снарядами-ловушками и позволили себе несколько минут отдыха на краю могилы. Сели тесным полукругом и выкурили по сигарете, что в подобных обстоятельствах строго запрещалось.

— Вот что я вам скажу, — внезапно заговорил Порта. — Если старина Адольф поработал бы с полчаса на минном поле, то не был бы так чертовски самоуверен… И не так стремился бы продолжать эту чертову войну!

Эта простая мысль развеселила нас. Мы безудержно смеялись, пока к нам не подошла остальная часть группы во главе с лейтенантом Брандтом, который руководил операцией. Брандт был с нами с самого начала. Время от времени уезжал на курсы, но неизменно возвращался к нам; мы видели в нем не столько офицера, сколько одного из нас, даже обращались к нему по имени и позволяли себе непристойную фамильярность. Он был настоящим фронтовым офицером, одним из немногих, кто снискал наше уважение, заслужить которое было непросто.

— Проклятые мины, — проворчал он. — Если это занятие скоро не кончится, мы все окажемся в сумасшедшем доме.

— Будем думать о минах дома, — сказал Порта, — когда станем вскапывать огород. Первой мыслью будет обезвредить картошку.

Порта постоянно говорил «когда»; слова «если» от него не слышали. Полагаю, и все мы думали про «когда», хотя большинство не решалось произносить это вслух. Однако почему-то невозможно представить себе, что когда-то и ты окажешься погребенным в канаве с вложенными в баночку из-под пива документами. Ты часто думал о смерти и покрывался холодным потом, но в глубине души не мог всерьез поверить, что она настигнет тебя. Перед полномасштабной атакой мы часто помогали готовить братскую могилу, устилали ее сеном, складывали рядом маленькие деревянные кресты. И ты ни разу не представлял, что твое тело будет брошено в нее вместе с другими, хотя, видит Бог, смерть была совершенно обыденным явлением. Сколько раз на день ты слышал пронзительный свист снаряда, тяжелый удар, когда он падал на землю, затем взрыв, затем пронзительные крики боли, затем осознавал, что человека, который секунду назад стоял рядом с тобой, уже там нет… Сколько раз бывало, что половина отделения взлетала на воздух, что вокруг тебя лежали мертвые или умирающие, а ты один оставался невредимым. Ты понимал, что везение не может длиться вечно, однако интуитивно чувствовал, что твое личное везение никогда не кончится.

Порта снова принялся за еду. На сей раз он нашел в брошенном американском джипе ящик консервированных ананасов.

— Странно, что раньше я не любил их, — задумчиво произнес он. — Когда война окончится, первым делом отправлюсь в ресторан и буду есть ананасы, пока из ушей не полезет.

Разумеется, это послужило сигналом к одному из наших любимых времяпрепровождений: игре в «когда война окончится…» Мы обсуждали это всякий раз с неустанной живостью, и почему-то эта игра не утрачивала своей привлекательности, хотя из всех нас только Хайде определенно знал, как будет распоряжаться своей жизнью. Он был унтер-офицером и давно решил, что пойдет в офицерскую школу. И с этой целью ежедневно, где бы мы ни были и чем бы ни занимались, штудировал по десять страниц из «Наставления по военным кампаниям». Мы безжалостно дразнили Юлиуса, однако, может быть, слегка завидовали его упорной решимости преуспеть. Все мы понимали — хотя этого никто не признал бы, — что слишком долго пробыли солдатами для возвращения к обычной гражданской жизни. Старик заявлял, что только фермеры смогут успешно вернуться к довоенной деятельности, — и, возможно, был прав. Для меня фермеры были особой породой людей. Только покажи им картофельное поле или ряд яблонь, и они, скорее всего, потеряют голову. Многие фермеры дезертировали из армии, увидев яблоню в полном цвету. Через два-три дня почти всех их ловили и волокли, возбужденно бормочущих о свиньях или сливовых деревьях, в трибунал. К сожалению, никакие трибуналы не могли понять мании, которая охватывала этих людей при столкновении лицом к лицу с тем, что составляло сущность их жизни, и результатом неизбежно становился расстрел.

Прошло уже десять часов с тех пор, как мы начали расчищать проход по минному полю. Десять часов напряжения; десять часов ходьбы в буквальном смысле дорогой смерти; десять часов, в сущности, без отдыха. Что такое редкие двадцатиминутные перерывы, если знаешь, что дело не завершено даже наполовину?

Однако, наконец, оно близилось к концу. Мы только что установили последний белый указатель, обозначающий безопасный путь для танков, и близилась возможность расслабиться. Я собрался вбить последнюю веху, и тут краем глаза увидел что-то. Поднял взгляд. Все остальные стояли недвижно, как статуи, с отвисшими челюстями, с широко раскрытыми глазами. Все смотрели на лейтенанта Брандта. Он стоял в отдалении от группы, широко расставив ноги и чуть отведя руки от корпуса… По коже у меня пошли мурашки страха. Я прекрасно понимал, что означает эта неловкая поза. Клаус стоял прямо на мине. Малейшее движение, и она взорвется. Я видел провода, шедшие от нее. Клаус должен был понимать так же ясно, как и мы, что его час настал.

Стоявшие ближе всех к нему начали медленно пятиться. Им тоже грозила серьезная опасность. Провода говорили о том, что мина соединена с другими. Лишь один человек выказал желание броситься в героической, но наверняка самоубийственной попытке прийти на помощь лейтенанту. Это был Малыш. Мы удержали его грубой силой, для этого потребовались трое. Едва мы успокоили Малыша, Барселону охватил приступ безумия, и он медленно пополз к Клаусу, все еще стоявшему на мине.

— Держите этого болвана! — крикнул Порта.

Лицо лейтенанта было жуткого свинцового цвета. Он был одним из самых смелых людей, каких я знал, но даже смельчаки заслуживают определенного снисхождения, стоя на мине. Мы уже приготовили полный шприц морфия, разложили перевязочный материал. Если он каким-то чудом останется жив, потребуются все бинты, какие есть в наличии. Легионер вытащил пистолет. Его цель была ясна: что бы ни случилось, Клаус должен страдать как можно меньше. Назовите это убийством, если угодно, но лейтенант провел с нами шесть лет, сражался бок о бок со своими солдатами в самых тяжелых боях. Когда знаешь, любишь и уважаешь кого-то, как мы Клауса, то особенно не беспокоишься о том, как воспримет это остальной мир, а просто делаешь то, что нужно.

Наступить на мину, лежащую у всех на виду, — одна из тех невероятных ироний войны, принимать которые трудно. И однако, думаю, что-то подобное должно было случиться почти неизбежно. После десяти часов напряженной работы на минном поле неудивительно, если внимание человека ослабнет на несколько секунд. К сожалению, расслабление даже на долю секунды в подобных обстоятельствах очень часто становится роковым.

Внезапно Порта крикнул Клаусу:

— Прыгай! Это единственный шанс!

Клаус заколебался — и кто мог бы винить его? Одно дело сказать, что это твой единственный шанс; совсем другое набраться мужества, чтобы воспользоваться им.

Мы ждали. И смерть ждала своей несомненной добычи не менее терпеливо.

По прошествии какого-то времени — десяти минут? получаса? дней, недель, месяцев? это казалось вечностью — Клаус поднял руку в безмолвном прощальном салюте и согнул колени, готовясь использовать свой единственный шанс…

Я зажал ладонями уши. Клаус оставался в позе бегуна, ждущего выстрела стартового пистолета. Думаю, мы все разделяли муки его последних мыслей. Оставаясь на месте, он был еще живым; едва двинется, станет, скорее всего, совершенно мертвым.