Иван Василевич - Подвиг живет вечно (сборник) Страница 7

Трудно было понять, шутит он или говорит всерьез.

— Почему? Мы с англичанами торгуем. Почти что друзья.

— Вы торгуете с другими англичанами, с теми, которые в Лондоне. А тут другие англичане, военные; они с Лондоном не советуются, хватают вашего брата — и за решетку.

— Но должна же быть причина? Нельзя же ни за что, ни про что?..

— Причина? — полицейский зло рассмеялся. — Кемаль-паша готовится наступать на султана — вот тебе и причина!

— Ну а Центросоюз тут при чем?

Хитро сощурившись, полицейский погрозил Макошину пальцем.

— Слышал в своем полицейском участке: ваши сотрудники из Центросоюза готовят восстание в Константинополе, хотят установить там Советскую власть.

Макошин потер лоб.

— Так это же глупость! Турки сами установят то, что км захочется. Навоевались, хватит, пора за плуг…

— Это ты так рассуждаешь… Англичане рассуждают по-другому: раз человек из Совдепии, значит, он большевик, хочет установить Советы на всей земле. Мировая революция! А может, ты и твои товарищи едете делать мировую революцию?

Можно было бы посмеяться над полицейским-политиканом, но Макошин вдруг почувствовал реальную угрозу. Он понимал: все будет зависеть не от турецкой полиции, а от намерений англичан и французов. Они могут устроить любую провокацию, подкрепив ее фальшивками. Чем ни руководствовался полицейский, он, несомненно, был посвящен в затею англичан и теперь, возможно, издевался над Макошиным: ведь тот и его товарищи, по сути, находились у него в руках. Константина даже пот прошиб: залезли в ловушку… и на помощь рассчитывать не приходится. Англичане могут задержать пароход в открытом море или же у входа в Босфор… суть от того не меняется. Оставалось только ждать и надеяться на случай. До сих пор случай был родным братом Макошина: в какие только передряги ни попадал, а выходил сухим из воды. Он окинул тревожным взглядом море и подумал: «Из этой воды можно и не выплыть…»

Полицейский произнес с усмешкой:

— А ты не из пугливых. Слышал от знакомого человека: аллах сейчас за красных!

«Он почему-то недолюбливает англичан и французов, — подумал Константин, — надо учесть это».

— С каких это пор?

— Как только вы дали Кемалю золото и оружие, тут и дураку стало понятно: аллах сделал своим орудием большевиков. Хвала аллаху, господу миров, веди нас по дороге прямой…

Макошин с изумлением слушал его: дурачится, что ли? Но полицейский, словно бы потеряв интерес к политическому разговору, стал всматриваться в горизонт. Ткнул пальцем в сгущающуюся тьму, из которой выкатывались взлохмаченные, ревущие волны.

— Новый шторм идет!

Пароход закачался на крутых черных валах с седыми гривами. Хлынул холодный ливень.

Макошин спустился в каюту, крепко задумался. Неужели их миссию ждет неудача?.. Он не стал делиться своими соображениями с товарищами, чтоб не тревожить их понапрасну. И в то же время продолжал размышлять над словами полицейского: почему он сообщил Макошину о планах англичан? Почему? Запугать? Задавал пустяковые вопросы, на которые можно было и не отвечать. Поведение полицейского прямо-таки сбивало с толку. Этот грудастый, свирепый на вид детина вовсе не походил на болтуна или шутника. Судя по всему, он хорошо знал нравы англичан, знал и расстановку сил в их лагере. Как бы мимоходом помянул Керзона, британского военного министра Черчилля — заклятых врагов Советской России… Да, тут было над чем поломать голову.

А старый «Решид-паша», упрямо пробиваясь сквозь кромешную тьму и ливни, все качался и качался на волнах, неуклонно приближаясь к заветной цели.

Константинополь… Рим Востока. Сказочный город на буро-красных холмах: одной ногой стоит в Европе, в Румелии, другой — в Азии, в Анатолии. Пролив Босфор, как сабля из синей стали, разрубил страну на два континента. И только на фелюгах да на пароме можно перебраться с западного берега Босфора на восточный, из Европы в Азию, из Румелии в Анатолию, в район Ускюдар. Босфор в переводе с древнегреческого значит «коровий проход» — через него переправлялась Ио, превращенная в корову. Он кажется искусственным сооружением — каналом, и как-то забывается, что именно по нему в мифические времена плыли аргонавты из Эгейского моря в Черное, в Колхиду за золотым руном. Крутые обрывистые берега, вода чистая, как слеза, на много метров просматриваются глубины, где лениво плавают рыбы. Кое-где дома подступают к самой воде.

Деловая жизнь в общем-то сосредоточена на европейском берегу. Здесь часть города, в свою очередь, разрезана заливом Золотой Рог. А через залив переброшен знаменитый Галатский мост, почти сто метров ширины и полкилометра длины. В южном районе, собственно Стамбуле, — целое гнездо величественных серых мечетей с куполами и темно-голубыми минаретами, и среди них великий храм — Айя-София. Неудержимый людской поток, поток экипажей переливаются по мосту из южного района в Галату — самое бойкое место Константинополя.

…Макошин затерялся в людском муравейнике. Ему нужно было пробраться в аристократический район Бей-оглу, на холм Перы, поскольку он, как было задумано, высадился не в главном порту, а в грузовом. Утро еще только занималось, а город кипел, бурлил. Турки в засаленных красных фесках, тюрбанах, чалмах, турчанки с темной чадрой на лицах, в черных одеждах, армяне, евреи, болгары, греки, сербы; толпы нищих с тарелочками у мечетей, водоносы и торговцы фруктами; бесконечный крытый рынок, лавчонки, кофейни, харчевни; стаи желтых псов, грызущихся между собой, ревущие ослики; дворцы, древние крепостные стены и башни — все плыло мимо сознания Макошина, хотя его всегда манил Восток — с его экзотикой, непонятной жизнью, непонятными верованиями и причудливыми письменами. Сейчас его мысли были заняты совсем другим.

Сурово-сосредоточенный, он неторопливо брел по улицам, пристально вглядываясь в лица встречных белогвардейских офицеров и солдат. В своей помятой шинели, в фуражке без кокарды, в сильно стоптанных сапогах он ни у кого не вызывал интереса. Просто не существовал. Таких здесь было слишком много, чтобы обращать на них внимание. Когда ветер распахивал шинель, на гимнастерке можно было видеть белый Георгиевский крест. Константин Макошин находился здесь под собственной фамилией, имел подлинные бумаги, подтверждающие, что ушел он на фронт в 1915 году добровольно, был дважды ранен и контужен, награжден за храбрость. Затем после продолжительного лечения освобожден от военной службы. Солдат третьего сорта, инвалид, увечный воин… Имелись, правда, у него и другие документы, которые могли бы привести в смятение офицеров врангелевской контрразведки, окажись они у них в руках.

Макошин был интуитивным психологом, замечал многое, что проскальзывало мимо внимания других. За годы войны и революции перед ним прошли тысячи людей, и он как-то исподволь научился читать таинственную книгу души человеческой. Потом уже осознанно стал интересоваться психологическими загадками. Почему, например, разные люди в одних и тех же обстоятельствах поступают или одинаково, или по-разному?..

Недавно еще Константин носил густую черную бороду, которая скрывала шрамы на лице. Борода придавала ему величественный вид. Рослый, бородатый, с гневным изломом густых бровей и яростным взглядом темно-серых глаз — таким знали красноармейцы Макошина, лихого рубаку и прекрасного наездника. Теперь бороду и усы пришлось сбрить. Обнажились бугристые шрамы, лицо стало словно бы короче — и Макошин не узнал себя. Да ведь он, оказывается, совсем еще молодой человек, просто мальчишка! Даже испугался, что с исчезновением бороды улетучится и его самоуверенность. Но ничего такого, разумеется, не произошло. Он по-прежнему оставался твердым и хладнокровным, исполненным презрения и ненависти к врагам.

В детстве Костя считался заводилой ребят во всем рабочем районе Серпухова. Вихрастый паренек, чего греха таить, любил подраться и, когда набожная мать приводила в церковь на исповедь, попу всякий раз отвечал: «Грешен, батюшка», — и начинал рассказывать о драках. Поп нетерпеливо прерывал: «Хватит! Каждый раз об одном и том же… Отпущаю!» Возможно, в детстве и поп тоже любил подраться. Потом Макошин встречал святого отца, когда вернулся после ранения в Серпухов. Даже завел с ним дружбу и позже подбил уйти на фронт гражданской войны с рабочим отрядом. «Пропади он пропадом такой всевышний, — в сердцах сказал поп. — У меня брата убили белые… Расквитаться надо. Мне отмщенье…» И они ушли с отрядом. Поп дрался отчаянно, погиб от пули. С тех пор Макошин стал судить о людях не по роду их занятий, не по профессии, а по их совести, по отношению к жизни, к эксплуататорскому классу. В каждом он искал сердцевину, то, что движет поступками.

В гимназии Костя верховодил; учился только на пятерки, к наукам относился серьезно. Учителя восхищались его способностями, начальство освободило от платы за учение. Он рано начал зарабатывать на жизнь. После уроков натаскивал тупиц из состоятельных семей. Деньги приносил матери: ведь у него были малолетние братья и сестры, все хотели есть. Возможно, нужда и заставила крутиться-вертеться волчком, ценить каждую минуту, стремиться «выйти в люди». Сын рабочего окончил гимназию с золотой медалью! Уехал в Петербург, мечтая стать корабелом. Почему корабелом? Вид пароходов на Оке вызывал сладостное томление, тоску по далеким неизведанным краям, мечту о свободе. Дядя Филипп был кочегаром на пароходе, сюда пускали и Костю. Вид мощных машин поразил, но, как оказалось, он очень быстро понял принцип их устройства. Физически сильный, во время летних каникул помогал дяде Филиппу кочегарить, ходил в рейсы подручным до Волги, почти до Нижнего Новгорода. В институте, куда все же удалось поступить, Костю больше всего привлекали корабельные силовые установки, главные корабельные механизмы, вооружение.