Геннадий Синельников - Ах, война, что ты сделала... Страница 74

Гибель Николая, многих других офицеров и солдат за такой короткий промежуток времени, активизация духами боевых действий, ожесточение, с каким они ввязывали нас в бои и изматывали в них, надломили в моей душе тот моральный стержень, благодаря которому я раньше чувствовал себя более уверенно и спокойно. Часто перед глазами, помимо моей воли, словно кадры в кино, виделось распластанное безжизненное тело капитана-добровольца, наша последняя встреча с Николаем Власовым и другие тяжелые события из моей службы. Как никогда очень сильно мне захотелось домой! Я уже ожидал своего заменщика, но он пока еще был где-то далеко, а боевая жизнь скоротечна и непредсказуема, и каждый день, час в ней мог стать последним!

Как-то, внимательно посмотрев мне в глаза, полковой врач посоветовал сдать кровь на анализ. И когда я узнал, что болен гепатитом и завтрашним рейсом отправляюсь в ташкентский госпиталь, я, не скрывая радости, даже подпрыгнул на месте, будто выиграл тяжелый бой на ринге. Я отчетливо осознал, что мое заболевание — это мое единственное спасение, моя Судьба! Санитарный самолет, в котором вместо привычных кресел на вертикальных ремнях крепились армейские носилки — кровавые, пропахшие гноем, лекарством, трупным запахом и еще чем-то тяжелым, был для меня сейчас самым долгожданным, дорогим и комфортабельным транспортом.

Я смотрел в изможденные лица больных, раненых, лежавшие в сторонке трупы погибших и радовался такому удачному повороту событий в моей жизни. Чтобы никто не увидел моей счастливой физиономии, я глядел в иллюминатор на проплывающие под самолетом облака и благодарил Всевышнего за то, что он оставил мне жизнь. Я ничуть уже не сомневался, что останься я в бригаде, и не дожил бы до своей замены. Сердце и интуиция мне говорили об этом, и я верил им. А теперь у меня появилась уверенность и надежда на счастливый конец моей заграничной эпопеи. И хотя, по словам врачей, гепатит еще даст о себе знать в дальнейшей жизни и я летел пока только в госпиталь, а не домой — я понимал, что все это не так уже и страшно. Моя болезнь стала для меня предзнаменованием, что рано или поздно, но я вернусь домой живым и невредимым, а значит, моя жизнь продолжается!

Госпиталь пугал своей тишиной, приветливыми улыбками медперсонала, спокойствием. Все было непривычным, даже те нормальные человеческие условия, от которых мы отвыкли. Удивляло, как маленьких детей, что можно включить яркий свет, что тихо урчит холодильник, а в нем находится прохладная вода. Что ты просто можешь лежать на чистых простынях, никуда не спеша и не опасаясь, что в твою постель может забраться скорпион, фаланга или змея, что не слышно за окном автоматных очередей, что на клумбе растут красивые цветы. Уколы и повышенные дозы снотворного на нас не действовали.

— Сюда бы небольшой тротиловый заряд и завальчик был бы нормальный, — говорил мне лейтенант-сапер каждый раз, когда мы с ним спускались в подземное метро, гуляя по городу. — А если бы туда, то вообще было бы классно!

«Если бы гранату в эту толпу, интересно, скольких бы она положила?» — думал я, увидев беспечную и, как мне казалось, наглую толпу молодых ребят-узбеков.

Руки машинально и непроизвольно ощупывали непривычную одежду в поисках пистолета, когда где-то мелькала на чьей-то голове чалма: «Душман!» Слушая друга-сапера или других афганцев, я ловил себя на мысли, что за время участия в боевых действиях наша психология, мышление, образ жизни, поведения, оценочные критерии очень сильно изменились. Не осознавая еще того сами, но мы настолько пропитались милитаристским духом, что мирная жизнь для нас становилась чужой и скучной.

Мысли о войне не покидали нас ни на мгновение, хотя прошло уже более месяца, и курс лечения в госпитале подходил к концу. Получив на руки документы и направление в санаторий на обязательную медицинскую реабилитацию, я сел в ближайший самолет и самовольно улетел домой. В санаторий не поехал.

Судьба… По-разному складывалась она у каждого из нас на войне. Кто влиял на нее, кто заставлял нас поступать так, а не иначе в тех или иных жизненных ситуациях и в конечном счете подводил к определенному результату, было загадочным и непонятным. Но война на меня, атеиста по жизни, занимаемой должности, партийной принадлежности, твердому убеждению, что человек — сам себе бог и царь, повлияла отрезвляюще. Каждодневная опасность, многочисленные примеры подвели меня к твердому убеждению, что есть какая-то могущественная и неведомая сила, которая влияет на наши поступки, дела, их результаты, причем делает это помимо нашего желания. На войне люди часто выходили победителями из сложнейших ситуаций и гибли тогда, когда не должны были этого делать. Как тут не задумаешься над словами: «Человек предполагает, а бог располагает». Видимо, вся наша жизнь с самого ее зарождения и до кончины уже расписана кем-то. Наверное, этот сценарий и есть Судьба каждого из нас.

Помню, в самом начале службы в Афганистане, когда мы только еще готовились к первому боевому рейду, командир части с группой офицеров бригады, несколькими афганцами планировал вылететь на облет местности. Два вертолета, приняв на свои борта экипажи, готовились к подъему. И вдруг перед самым отрывом их от земли к взлетной площадке на высокой скорости подъехал «уазик». Командир покинул борт и, подойдя к машине, о чем-то начал говорить с подъехавшим офицером штаба. Закончив, пошел в вертолет, но не в тот, с которого только что сошел, а в другой, хотя он стоял дальше первого. Вертолеты, поднявшись над взлетной полосой на каких-то 15–20 метров, стали делать разворот для выхода на заданный курс, и вдруг один из них на виду у всех рухнул на бетонку и тут же загорелся. Рвались боеприпасы, разлетаясь в разные стороны, дико кричали горящие заживо в вертолете люди, а мы смотрели на происходящее и ничего не могли сделать. Мощный взрыв, разорвавший корпус вертолета на куски, выбросил своей волной одного только летчика, который единственный и остался живой. Все остальные сгорели за несколько страшных и коротких минут! Что это — судьба и какая сила отвела от смерти командира? Вопрос без ответа…

И только начальник медицинской службы долго и мучительно думал — в какую же кучу останков сгоревших тел положить найденный им кусок черепной коробки с мизерным клочком сохранившихся волос. Потом протянул своему помощнику: «Положи на те носилки — это, должно быть, его».

После замены зампотеха батальона майора Куника на его место прибыл капитан Иванов. Больше всего он боялся заболеть гепатитом. Интересно было наблюдать, как он оберегал себя от всего, что могло бы стать причиной заболевания: в подсумке для гранаты у него постоянно находились пузырек с марганцовкой, вата, марлевые тампоны. Перед тем как взять в руки ложку для еды или что-то другое, он обязательно протирал предмет и руки дезинфицирующим раствором. И сколько бы мы над ним ни подтрунивали по этому поводу, он невозмутимо делал то, о чем всех нас просили медики. Он даже ни с кем не здоровался за руку. Одним словом, неукоснительно выполнял все предписания, советы, рекомендации врачей. И, несмотря на это, он в очень короткий срок заболел гепатитом тяжелой формы. После излечения в госпитале вернулся в часть, еще аккуратнее соблюдал диету, рекомендации, но снова заболел, еще более тяжело, в связи с чем был направлен в госпиталь, из которого в часть уже не возвратился.

Быстро пролетел незапланированный месяц отдыха. Снова Ташкент, переполненная пьяная пересылка. Там встретил знакомого — авианаводчика Валеру, который несколько раз ходил с нашим батальоном в рейды. Капитан сидел на пересылке уже более месяца. Ему давно уже нужно было быть в своей части, но каждый раз он находил какую-нибудь причину и не улетал — боялся возвращаться. Задержка на пересылке день-другой как бы являлась уважительной причиной, поэтому в ожидании своей очереди на самолет некоторые военные задерживались, пропуская впереди себя других, более сознательных и дисциплинированных. Сами же, за определенную мзду договорившись с администрацией «пересылки», делали очередную отметку в отпускном билете или командировочном удостоверении и продолжали гулять. Для Валеры и его друзей это продолжалось уже почти два месяца. От ежедневных попоек они вошли в пьяный раж и вообще, видимо, «забили» на возвращение в часть. Это уже не вписывалось ни в какие мыслимые и допустимые рамки. Я знал авианаводчика, его трудную боевую биографию. Это был человек-легенда — он горел в подбитом самолете, был сбит на территории, занятой духами, тяжело ранен, еле добрался до своих, чудом выжил. Поэтому, уважая и ценя боевые заслуги, командование не списало его со службы, а только перевело на другую, нелетную должность. Длительная задержка на пересылке могла стоить ему карьеры, службы и уважения в лице его сослуживцев, командиров и начальников. Поэтому я поговорил с ним, и он дал мне слово, что завтра точно улетит. А сегодня, по его настоятельной просьбе, мы решили напоследок гульнуть. Поймали частника и попросили его увезти нас в ресторан «Заравшан». Поняв, кто мы и откуда, он начал загибать нам цену за проезд. Мы не стали с ним торговаться, тем более что влезло нас в его «Жигули» человек семь-восемь. Из нашей компании я знал только Валерия, остальные офицеры были его друзьями. Видимо, он что-то рассказывал им о нашем знакомстве, участии в рейдах, поэтому, обращаясь ко всем, сказал: