Борис Саченко - Великий лес Страница 77

Катилась, торила след на дороге подвода. От леса до леса, от деревни до деревни. Останавливалась на ночь, останавливалась, если нужда была, и днем. И на ней, на этой подводе, запряженной парой, на мягкой ржаной соломе, прикрытой постилкой, то сидели, то, расслабившись, лежали мужчина и женщина, принимаемые встречными за мужа и жену.

— А куда мы едем? — словно спохватывался время от времени Змитро.

— А мне все равно, — отвечала счастливая, довольная Клавдия. — С милым рай и в шалаше.

— Ну, а все-таки? — допытывался, хотел знать Змитро.

— Куда скажешь, туда и поедем, — на все была согласна Клавдия.

— У меня нигде ничего… Ничего! Была когда-то хата, была земля, было хозяйство. Да нас раскулачили. Батьку и мать выслали. Конечно, можно поехать в мою деревню. А что там? Про отца с матерью я ничего не знаю, из деревни тоже никаких вестей не имел…

— Давай тогда поедем ко мне.

— А у тебя что? — спрашивал Змитро.

— Я ж говорила. Муж в армии, я одна в хате. Правда, через сенечки свекор живет. Да ты припугнешь, приструнишь его. Чтоб шелковый был. Тише воды, ниже травы.

— Га-га, это я могу, — смеялся Змитро. — Это я устрою, га-га…

— Ну, а что нам еще нужно? Корова у меня есть, есть и свинка. Бульбы накопаем, живы будем…

— Мне в своей деревне побывать охота, — признался Змитро.

— Что там у тебя? Может, краля?

— Не-е, крали у меня нет. Но там, в деревне, видно ж, и сегодня живут те, кто батьку и мать высылал… Аж руки чешутся… Надо бы кое-кого за шкирку взять, проучить… Чтоб и десятому заказали…

— Ну и съездишь в свою деревню. Попозже.

— Когда это — попозже?

— Как немцы придут, порядок какой-никакой установится. А сейчас. Ни то ни се. То ли Советы, то ли немцы…

Напрягал по-бычьи шею, морщил заросший волосами лоб Змитро.

— Может, ты и права…

— Не сумлевайся, — радовалась Клавдия. — Поживи трошки, приди в себя… А там будет видно, что делать. Да и я хоть отживу. А то сохла, как лист на дереве. И пожаловаться некому было.

— Разве ты сирота, разве у тебя родни нет?

— Есть родня. И мать, и сестры…

— Далеко живут?

— Там же, в Великом Лесе. Да им всего не расскажешь, душу не раскроешь.

— Почему?

— Да потому… Эх, Змитро, Змитро! Пока тебя не повстречала, я и не догадывалась, чего мне не хватает, почему жила и жить не хотелось.

— Неуж я так тебе по душе пришелся? — смеялся, тряс от удовольствия огненно-рыжей головой Змитро.

— Как никто-никто на свете, — признавалась, забыв всякий стыд, все приличия, Клавдия.

— Да чем же я тебе так хорош?

— Всем-всем.

И льнула к Змитру, обнимала его за шею, целовала.

— Не поймешь вас, баб, — таял, не уклонялся от ласки Змитро.

— Нас и понимать нечего, — млела от счастья Клавдия. — Нас любить надо, И с теми, кто нас любит, мы готовы куда угодно идти…

— Однако ж… не хочешь ко мне в деревню ехать, к себе тянешь, — поглядывал искоса, изображал обиду Змитро.

— Потому что в моей деревне лучше нам будет, — ничуть не обижалась Клавдия. — Вот увидишь… А в конце концов… Я могу и с тобой поехать, в твою деревню. Мне все равно. Только бы ты со мною был.

— Ладно, нехай уж. Поедем к тебе. А там видно будет, — тряс и тряс головой, будто мух отгонял, Змитро. — Не понравится у тебя — домой, к себе, удеру.

— Да понравится, понравится тебе, увидишь, — убеждала Клавдия. — Люди у нас хорошие. И деревня в лесу, в глуши. От районного центра километров восемнадцать. Если и война кончится, можно сильно не бояться, что из тюрьмы сбежал. Пока дойдет до начальства, пока разберутся…

— Ты думаешь, большевики верх возьмут? — не дал Клавдии договорить Змитро.

— А кто же?

— Немцы. Да они уже, можно сказать, и победили.

— Неужели? — испуганно округлила глаза Клавдия.

— При немцах жить будет лучше, чем при большевиках, — успокоил ее Змитро.

— Почему лучше?

— Потому что немцы большевиков истребят. Колхозы распустят, землю снова людям раздадут. Словом, будем жить, как когда-то жили.

— А вы… Семья ваша, видно, хорошо жила? — спросила Клавдия.

— Иные и лучше нашего жили. Однако и мы — дай бог каждому. И если б не колхозы эти… Да ничего — опять, видно, наша возьмет. Походили мужики в панах — хватит, брысь на место…

… Катилась, торила след на дороге подвода, и так же свободно слово за слово текла, лилась беседа…

XVII

Отбежав от переправы и нырнув в кустарник, за которым — видно было — густо зеленел лес, Хомка на минуту остановился, перевел дух.

«А Надя, где Надя? — вспомнил он. — Я же ничего ей не сказал…»

Оглянулся — Надя, немного поотстав, поспешала за ним.

«Слава богу, а то бы…»

И сам не мог сказать, что было бы, если б не побежала Надя за ним, осталась там, на переправе.

Дал Наде подойти ближе и, ни слова не говоря, быстро-быстро засеменил, поковылял в глубь кустарника, к лесу.

— Куда вы, дя-а-адь? — задыхаясь, окликнула его Надя.

«И правда: куда?»

Остановился.

Самолеты, кажется, уже не ревели над переправой — надо полагать, улетели. Но не прилетят ли они снова, не воротятся ли с минуты на минуту, не станут ли обстреливать, бомбить?

— А ты… что хочешь? — спросил, обернувшись к Наде, Хомка.

— Я?.. Ничего…

С перепугу и от долгого бега Надя трудно дышала, хватала воздух широко раскрытым ртом. Глаза ее бегали, ни на чем не могли задержаться. Лицо осунулось, возможно, потому, что почти всю ночь не спала. Да и притомилась в дороге. Еще бы — сколько дней без крыши над головой, без нормальных еды и сна.

— Надо нам как-нибудь домой добираться, в Великий Лес, — едва шевеля губами, прошептала Надя.

— А с коровами, со стадом как же? — поделился с Надей своей заботой Хомка.

— Коров все равно не спасти… Никто их не спасет…

— Почему это — никто не спасет?

— Немцы не дадут… Видите, бомбят и бомбят…

— Но и бросить же… Так просто взять и бросить? Хотя бы сдать кому, справку получить…

— Некому сдавать. Да и… Рыжий-то коров уже присвоил.

— Рыжий?

Хомку так и заколотило всего при упоминании о Рыжем.

«И где только Клавдия его нашла? Зверюга… К кому пойти, чтоб приструнили, к порядку призвали бандита?»

— Рыжий ответит… За все ответит… Вот только бы начальника какого найти, милиционера… Заявлю! Враз заарестуют.

— Не связывались бы лучше вы, дядька, с этим Рыжим, — посоветовала Надя.

— На меня, как зверь, накинулся, подводу, коров присвоил — и не связываться?..

— Да пропади оно… Нам бы до дома добраться! Да живыми бы…

Правду, чистую правду говорила Надя. И чувствовал, понимал Хомка — еще день-другой такой жизни, и он так же заговорит, всех станет убеждать, что ничего иного и нельзя было сделать, как бросить коров, а самим возвращаться домой, в деревню. Да и что, что тут можно сделать? До переправы он коров догнал. И не его вина, что начальника на переправе нет, что коров сдать некому. Самому переправлять на тот, другой берег? А как? Люди переправиться не могут — не до коров. Разве что… взять да назад, в свою деревню, погнать? Сколько их осталось, не раненых? Да и у тех, что остались, копыта посбиты, бабки кровоточат…

Стоял Хомка в кустах и не знал, не мог сообразить, что ему дальше делать, куда ткнуться, где выход искать, у кого спросить хоть какого-нибудь совета.

«Самолеты эти… Бомбежки… Если б не они, я бы что-нибудь придумал, нашел бы какое-либо начальство. Рыжего турнул бы… Ишь ты, рукам волю дает…»

— А если нам опять на Переправу вернуться? — спросил скорее у самого себя, чем у Нади.

— На переправу?! — ужаснулась Надя. — Чего?.. Самолеты же снова налететь могут…

Задумался Хомка. Самолеты, известно, могут налететь. И тогда скажи спасибо, если посчастливится живым из-под обстрела да бомбежки выбраться. А если…

Окровавленная человеческая нога — та, что упала, лежала там, на берегу, где накрыло их взрывом бомбы, — всплыла вдруг перед глазами. Хомку передернуло.

— Тогда… к коровам пойдем, — сказал Наде.

— А туда зачем?

— Посмотрим, что там делается после бомбежки…

И, не дожидаясь Надиного ответа, подался, поковылял к дубам, к роще, зеленевшей вдали за лугом. Побрела, хотя и без особой охоты, за Хомкой и Надя.

Поле, луг миновали быстро, спорым шагом. Видно, потому, что боялись, как бы их не подстерегли, не застали на голом, чистом месте самолеты. А уже в дубняке, под кустом лещины, Хомка остановился.

— Вот что, — сказал Наде, — сходи глянь, стоит ли там наша подвода.

— А вы? — спросила Надя.

— Я тут побуду.

Надя сжалась, как в ознобе.

— Я… я боюсь.

— Чего ты боишься?