Борис Лавренев - Разведчик Вихров Страница 8

В шлюпку, которой он командовал на переправе, угодил немецкий снаряд, когда она была совсем уже близко от берега, куда перевозила мотки телефонного кабеля. Горюнов только услышал вой снаряда и увидел слепящую вспышку. Грохота разрыва он, должно быть, не слыхал потому, что опередил звук и ушёл под воду, с силой вдавленный в глубину ударом воздушной волны. Как он добрался после этого до берега, он вспомнить не мог.

Горюнов взглянул на реку. Тёмно-серая, рябая от холодного дождя, она медленно несла вниз мутную воду, и на ней не было признака шлюпки и её команды — четверых дружков-связистов. Горюнов вздохнул и попытался встать, опираясь на руки, но левая подкосилась, и он опять упал лицом в песок, заскрипев зубами от боли. Горюнов взглянул на руку и только сейчас увидел разодранный рукав гимнастёрки, кровь и разорванное мясо ниже плеча. Он удивлялся, как ему удалось выплыть. Но удивляться было некогда. Нужно было перевязать рану и что-то делать дальше. Морщась и ругаясь, он достал из кармана индивидуальный пакет. Провощённая бумага выдержала купание. Горюнов вытащил из ножен финку, отрезал у плеча рукав гимнастёрки и сдёрнул его с руки. Разорвав зубами пакет, наложил подушечку на разорванные мускулы и туго забинтовал руку. Почувствовав наплывающую муть обморока, снова прилёг, глубоко дыша, пока не полегчало.

Тогда он решительно встал на ноги и прислушался. Сквозь мерный шум дождя глухо доносился грохот стрельбы, и Горюнов понял, что, пока он лежал на берегу, бой ушёл далеко вперёд. Возвращаться на свой берег он не мог. Одолеть всю ширину реки с недействующей рукой было не по силам. Оставалось догнать ушедшее с боем подразделение. Кстати, там можно будет найти санпункт, где как следует перевяжут руку. Горюнов устроил из куска найденной в кармане проволоки подвеску для раненой руки и, пошатываясь, побрёл в направлении стрельбы. Дождь усиливался, поливая и без того мокрого до нитки Горюнова. Его начало знобить. Он пожалел, что в разбитой шлюпке осталась маленькая фляжечка с заветным содержимым, и пошёл быстрее, чтобы согреться.

Размокшая чёрная луговая земля скользила под ногами, идти было тяжело, и Горюнов облегчённо вздохнул, когда, продравшись сквозь кусты лозняка, выбрался на высокую полосу берега. Перед ним дымились остатки обгорелых изб, над которыми чернели печные трубы. Война только что закончила здесь своё разрушительное дело и пронеслась дальше. Горюнов обошёл пожарище и по развороченным огородам вышел на тропку. Тропка привела его к спуску в овраг. Спуск был крутой, и Горюнов почти сполз по чавкавшей глине на дно оврага. Оглядевшись, он вдруг заметил, как по отвесному краю оврага медленно движутся, смутные сквозь стенку дождя, человеческие фигуры. Расстегнув кобуру, Горюнов направился к ним.

Укрываясь от дождя под навесом обрыва, понуро шагали несколько красноармейцев. Подойдя поближе, Горюнов увидел, что люди эти охвачены той мертвенной, одуряющей усталостью, которая бывает только на войне. Нахохленные, небритые, в измызганных грязью шинелях, они медленно брели, с трудом переставляя ноги.

— Здорово, земляки! — сказал   Горюнов,   нарочно весело.

Но никто не ответил на его приветствие. Понурив головы, люди думали свои усталые думы. И только после долгой паузы один, рябоватый, с посинелыми щеками, хмуро спросил:

— Табачку нет ли свернуть?

— Чудак, — сказал Горюнов, — где ж у меня табак?   Вы   только   под   дождём   мокли,   а   я   со своими связистами ещё в речке плавал на манер осетра;   сам  еле   жив  остался,  да   всё  раскисло. Я у вас надеялся разжиться.

Снова водворилось молчание. Горюнов посмотрел на безразличные, истомлённые лица и вдруг рассердился.

— В   чём   дело,   землячки? — спросил   он. — Чёрта ли вы такие квёлые, как дохлые куры?

И опять после паузы, не поднимая головы, ответил тот же рябоватый:

— Притомились     мы,     товарищ     сержант... и простыли.

Горюнов ещё раз оглядел приунывших людей и в сердцах рубанул:

— Простыли!  Что вы, черти вас порви, картонные, что ли? Где командир ваш?

— Нема  у  нас  командира, — ответил  другой красноармеец,  вихрастый  парнишка  с  толстыми ребячьими   губами. — Убили   нашего   командира-сержанта.  Оторвались  мы  от  своих  и не знаем толком, куда податься.

— Хороши! — сказал  Горюнов,  покачав  головой. — В трёх  соснах заплутали...  Раз такое дело — принимаю командование. А ну, давай стройся! В бою отдохнём, в огне согреемся.

— Дак  вы  ж,  товарищ,  как  видно,  связист, по    нашему    делу    непривычны, — с    сомнением поглядев   на   Горюнова,   сказал   рябоватый,   но подтянулся   и   рукавом   шинели   обтёр   мокрый приклад винтовки.

— Что значит непривычен? Ко всему привыкать на войне надо... Стройся, стройся, говорю... Сколько вас тут всего? Двенадцать? Так это ж, братики,  сила!   Это ж прямо железная дивизия. А ну, становись!

Весёлый голос Горюнова оказал своё действие. На усталых и безразличных лицах красноармейцев, осветляя их, мелькнули улыбки.

— Лишние  гранаты  у  кого  есть?  Давай  командиру,   а   то   у   меня,   ребятки,   всего   оружия что  эта висюлька, — Горюнов  хлопнул  по  кобуре, — с ней много не навоюешь.

Он взял из протянутых к нему рук три гранаты: две заткнул за пояс, третью стиснул в здоровой руке.

— Ну,  пошли!   Дадим  гансам  жизни и сами оживём. Дивизия, шагом марш!

«Дивизия» двинулась за своим командиром гуськом по дну оврага. Горюнов шагал впереди, уже не чувствуя ни одинокой сиротливости, с которой он пробирался от реки, ни боли в руке. В нём рождалось и крепло чувство ответственности командира за свою «дивизию», и, оглядываясь на идущих за ним красноармейцев, Горюнов с удовлетворением видел, что выражение унылой и мёртвой усталости сошло с их лиц. Люди шагали уже твёрдо, глаза их ожили и блестели живо и зло.

«Сердиться начинают землячки, — подумал Горюнов. — Это хорошо. Наделаем дел».

Дно оврага медленно повышалось, выводя в открытое поле. Горюнов остановил  «дивизию».

— Дивизия,  стой!  Надо разобраться в обстановке.

Оставив людей позади, он прополз по полю до копны прелого сена, вскарабкался на неё и огляделся. Справа от него темнели избы деревни. Оттуда доносились звуки стрельбы, и между ними мелькали вспышки и вставали чёрные столбы минных разрывов. По звуку ударов и по цвету дыма Горюнов узнал немецкие мины. Ему стало ясно, что в деревне свои и что сосредоточенный огонь немецких миномётов прижимает своих. Продолжая осматриваться, Горюнов разглядел впереди высотку, густо поросшую кустарником. Миномёты били оттуда. Прищуря глаз, Горюнов смотрел на высотку, соображая. Потом он скатился с копны, вернулся к своим красноармейцам и подозвал рябоватого.

— Даю боевую задачу: пробраться в деревню, найти командира подразделения, доложить, что я иду в обход — на гансовы миномёты. Ясно? Ползи! Остальные по одному за мной, вон до той канавки!

Горюнов указал на канавку вдоль межи по краю поля. Пригнувшись, он первым перебежал по мокрому жнивью до канавки и, не раздумывая, прыгнул в жёлтую глинистую воду, наполнявшую её до краёв, уже не чувствуя ни холода, ни мокроты, охваченный одним подымающимся возбуждением боя. Когда остальные собрались к нему, он повёл их по канаве, в обход высотки. Вода доходила до пояса, грязь на дне налипала пудами на ноги. Горюнов спотыкался, падал, выкарабкивался, облепленный грязью и размокшей соломой, но упрямо лез вперёд и вёл за собой людей. Канава сворачивала за высоткой, и когда Горюнов добрался до её конца и осторожно высунул голову, он увидел на недалёком уже расстоянии между кустарником два миномёта и немцев в мышино-серых шинелях, возившихся у миномётов. Горюнов обернулся к своей «дивизии» и улыбнулся.

Люди,  облепленные  глиной  и соломой,  были похожи на болотных чертей и были теперь злы, как черти. Глядя на них, никто не сказал бы, что полчаса назад они шагали по дну оврага в полном безразличии. Они рвались в драку.

— Слушать! — сказал Горюнов. — Подыматься разом. Дать ходу во всю моготу. Бить гранатами. Я кидаю первый, остальные залпом... За мной!

Он рывком выбрался из канавы, пробежал половину расстояния до немецких миномётчиков и широким размахом бросил свою гранату. Она взвилась крутой дугой и, падая, ударила в спину немца, закладывающего в миномёт очередную мину. Тот изумлённо оглянулся, увидел бегущих красноармейцев, вскрикнул что-то, указывая на них, но в это мгновение пламя и дым взрыва заволокли миномёт. Гранаты запрыгали по земле между ошеломлёнными немцами. Взрыв грохотал за взрывом, заглушая крики и стоны.

Но, несмотря на неожиданность удара и на потери от гранат, немцы оказались не робкого десятка. Уцелевшие мгновенно встретили атаку густым автоматным огнём. Потом, видя, что набегающих красноармейцев уже не остановить, начали отходить в чащу кустарника, отстреливаясь. Горюнов заметил высокого немца в длинной шинели, который командовал ими. Он побежал прямо на этого гитлеровца и выстрелом из пистолета свалил его. Фашист упал, и Горюнов перепрыгнул через него, целясь в другого, мелькающего в кустах. Он не видел, как раненый немец приподнялся и, кусая губы, вскинул последним усилием автомат. Горюнов почувствовал, как его сильно толкнуло в спину и рот сразу наполнился густой и горячей жижей, мешающей дышать. Он хотел сплюнуть, но небо с ошеломляющей быстротой завертелось вокруг него, и он стремглав ударился головой о корни кустарника.